тепло и приятно, и мы передали бутылку по кругу.
На дорогах лежал ледяной накат.
- Не всякий сможет ездить по этому ебаному льду, - сказал Французик. -
Надо соображать, что делаешь.
Я расстегнул портфель и начал читать Французику стих о любви, который
мне вручила Лидия в аэропорту:
- ...твой хуй лиловый, согнутый как...
...когда я выдавливаю твои прыщи, пульки гноя, как сперма...
- Гов-НО! - завопил Французик. Машину пошло крутить юзом.
Французик заработал баранкой.
- Французик, - сказал я, подняв бутылку с текилой и отхлебнув, - а ведь
не выберемся.
Машина слетела с дороги в трехфутовую канаву, разделявшую полосы шоссе.
Я передал ему бутылку.
Мы вылезли из кабины и выкарабкались из канавы. Мы голосовали
проходившие машины, делясь тем, что оставалось на дне. Наконец, одна
остановилась. Парняга лет двадцати пяти, пьяный, сидел за рулем:
- Вам куда, парни?
- На поэтический вечер, - ответил Французик.
- На поэтический вечер?
- Ага, в Университет.
- Ладно, залазьте.
Он торговал спиртным. Заднее сиденье у него было забито коробками пива.
- Пиво берите, - сказал он, - и мне тоже одну передайте.
Он нас довез. Мы въехали прямиком в центр студгородка и встали перед
самым залом. Опоздали всего на 15 минут. Я вышел из машины, проблевался, а
потом мы зашли внутрь. Остановились только купить пинту водки, чтобы я
продержался.
Я читал минут 20, потом отложил стихи.
- Скучно мне от этого говнища, - сказал я, - давайте просто поговорим.
Закончилось все тем, что я орал всякую хрень слушателям, а те орали
мне. Неплохая публика попалась. Они делали это бесплатно. Еще через
полчасика пара профессоров вытащила меня оттуда.
- У нас есть для вас комната, Чинаски, - сказал один, - в женском
общежитии.
- В женской общаге?
- Правильно, миленькая такая комнатка.
...Это было правдой. На четвертом этаже. Один из преподов купил шкалик
вискача. Другой вручил мне чек за чтения, плюс деньги за билет, и мы
посидели, попили виски и поговорили. Я вырубился. Когда пришел в себя,
никого уже не было, но полшкалика оставалось. Я сидел, пил и думал: эй, ты
- Чинаски, Чинаски-легенда. У тебя сложился свой образ. Ты сейчас в общаге
у теток. Тут сотни баб, сотни.
На мне были только трусы и носки. Я вышел в холл и подошел к ближайшей
двери. Постучал.
- Эй, я Генри Чинаски, бессмертный писатель! Открывайте! Я хочу вам
кой-чего показать!
Захихикали девчонки.
- Ну ладно же, - сказал я. - Сколько вас там? двое? трое? Не важно. И с
тремя могу справиться! Без проблем! Слышите меня? Открывайте! У меня такая
ОГРОМНАЯ лиловая штука есть! Слушайте, я сейчас ею вам в дверь постучу!
Я взял кулак и забарабанил им в дверь. Те по-прежнему хихикали.
- Так. Значит, не впустите Чинаски, а? Ну так ЕБИТЕСЬ В РЫЛО!
Я попробовал следующую дверь:
- Эй, девчонки! Это лучший поэт последних 18 сот лет! Откройте дверь! Я
вам кой-чего покажу! Сладкое мясцо вам в срамные губы!
Попробовал следующую.
Я перепробовал все двери на этом этаже, потом спустился по лестнице и
проработал вс на третьем, потом - на втором. Вискач у меня был с собой, и
я притомился. Казалось, прошли часы с тех пор, как я покинул свою комнату.
Продвигаясь вперед, я пил. Непруха.
Я забыл, где моя комната, на каком этаже. В конце концов, мне теперь
хотелось только одного - добраться до своей комнаты. Я снова перепробовал
все двери, на этот раз молча, очень стесняясь своих трусов с носками.
Непруха.
Величайшие люди - самые одинокие.
Снова оказавшись на четвертом этаже, я повернул одну из ручек - и дверь
отворилась. Вот мой портфель стихов... пустые стаканы, полная сигаретных
бычков пепельница... мои штаны, моя рубашка, мои башмаки, мой пиджак.
Чудесное зрелище. Я закрыл дверь, сел на постель и прикончил бутылку
виски, которую таскал с собой.
Я проснулся. Стоял день. Я находился в странном чистом месте с двумя
кроватями, шторами, телевизором и ванной. Похоже на мотель. Я встал и
открыл дверь. Снаружи лежали лед и снег. Я закрыл дверь и огляделся.
Объяснения не было. Без понятия, где я. Жуткий бодун и депрессуха. Я
дотянулся до телефона и заказал междугородный звонок Лидии в Лос-Анжелес.
- Крошка, я не знаю, где я!
- Я думала, ты полетел в Канзас-Сити?
- Я тоже. А теперь не знаю, где я, понимаешь? Я открыл дверь,
посмотрел, а там ничего нет, одни обледенелые дороги, лед и снег!
- Где тебя поселили?
- Последнее, что помню - мне дали комнату в женской общаге.
- Ну, так ты, наверное, таким ослом себя там выставил, что тебя
переселили в мотель. Не волнуйся. Кто-нибудь обязательно появится и о тебе
позаботится.
- Боже, неужели в тебе нет ни капли сострадания к моему положению?
- Ты сам себя ослом выставил. Ты обычно всегда себя ослом выставляешь.
- Что ты имеешь в виду - обычно всегда?
- Ты просто пьянь паршивая, - сказала Лидия. - Прими теплый душ.
Она повесила трубку.
Я дошагал до кровати и растянулся на ней. Милый номер, но ему недостает
характера. Проклят буду, если полезу под душ. Я подумал было включить
телевизор.
В конце концов, я уснул.
В дверь постучали. Там стояли два ясных молоденьких мальчика из
колледжа, готовые доставить меня в аэропорт. Я сидел на краю кровати и
надевал ботинки.
- У нас есть время пропустить парочку в аэропорту перед взлетом?
- спросил я.
- Конечно, мистер Чинаски, - ответил один, - все, что вам угодно.
- Ладно, - сказал я. - Тогда попиздюхали отсюда.
8
Я вернулся, несколько раз трахнул Лидию, подрался с ней и одним поздним
утром вылетел из международного аэропорта Лос-Анжелеса на чтения в
Арканзасе. Довольно повезло - весь ряд достался мне одному. Командир
представился, если я правильно расслышал, как Капитан Пьянчуга. Когда мимо
проходила стюардесса, я заказал выпить.
Я был уверен, что знаю одну из стюардесс. Она жила на Лонг-Биче, прочла
несколько моих книжек, написала мне письмо, приложив свое фото и номер
телефона. Я узнал ее по фотографии. Мне так никогда и не довелось с нею
встретиться, но я звонил ей несколько раз, и одной пьяной ночью мы орали
друг на друга по телефону.
Она стояла прямо, пытаясь не замечать, как я вылупился на ее зад, ляжки
и груди.
Мы пообедали, посмотрели Игру Недели, послеобеденное винище жгло
глотку, и я заказал пару Кровавых Мэри.
Когда мы добрались до Арканзаса, я пересел на маленькую двухмоторную
дрянь. Стоило пропеллерам завертеться, как крылья задрожали и затряслись.
Похоже было, что они вот-вот отвалятся. Мы оторвались от земли, и
стюардесса спросила, не хочет ли кто выпить. К тому времени выпить надо
было уже всем. Она спотыкалась и колыхалась в проходе, продавая напитки.
Потом объявила, громко:
- ДОПИВАЙТЕ! СЕЙЧАС ПРИЗЕМЛИМСЯ!
Мы допили и приземлились. Через пятнадцать минут мы снова поднялись в
воздух. Стюардесса спросила, не хочет ли кто выпить. К тому времени выпить
надо было уже всем. Потом она объявила, громко:
- ДОПИВАЙТЕ! СЕЙЧАС ПРИЗЕМЛИМСЯ!
Меня встречали профессор Питер Джеймс и его жена Сельма. Сельма
походила на кинозвездочку, только в ней было больше класса.
- Ты здорово выглядишь, - сказал Пит.
- Это твоя жена здорово выглядит.
- У тебя есть два часа до выступления.
Пит привез меня к ним. У них был двухэтажный дом с комнатой для гостей
на нижнем уровне. Мне показали мою спальню, внизу.
- Есть хочешь? - спросил Пит.
- Нет, меня блевать тянет.
Мы поднялись наверх.
За сценой, незадолго до начала, Питер наполнил графин для воды водкой с
апельсиновым соком.
- Чтениями заправляет одна старушка. У нее бы в трусиках все скисло,
если б она узнала, что ты пьющий. Она неплохая старушенция, но до сих пор
считает, что поэзия - это про закаты и голНбок в полете.
Я вышел и стал читать. Аншлаг. Удача моя держалась. Они походили на
любую другую публику: не знали, как относиться к некоторым хорошим стихам,
а во время других смеялись не там, где нужно. Я продолжал читать и
подливал себе из графина.
- Что это вы пьете?
- Это, - ответил я, - апельсиновый сок пополам с жизнью.
- У вас есть подруга?
- Я девственник.
- Почему вы захотели стать писателем?
- Следующий вопрос, пожалуйста.
Я почитал им еще немного. Рассказал, что прилетел сюда с Капитаном
Пьянчугой и посмотрел Игру Недели. Рассказал, что когда я в хорошей
духовной форме, то могу съесть вс с одной тарелки и сразу же после этого
вымыть ее. Почитал еще немного стихов. Я читал, пока графин не опустел.
Тогда я сказал, что чтения закончились. Последовало немного раздачи
автографов, и мы отправились на пьянку к Питу домой...
Я исполнил свой индейский танец, свой танец живота и свой танец
Не-Можешь-Срать-Не-Мучай-Жопу. Тяжело пить, когда танцуешь. И тяжело
танцевать, когда пьешь. Питер знал, что делал. Он выстроил кушетки и
стулья так, чтобы отделить танцующих от пьющих. Каждый мог заниматься
своим делом, не беспокоя остальных.
Подошел Пит. Он оглядел всех женщин в комнате.
- Какую хочешь? - спросил он.
- Что, вот так просто?
- Это наше южное гостеприимство.
Приметил я там одну, постарше остальных, с выступавшими зубами.
Но зубы выступали у нее безупречно - расталкивая губы, как открытый
страстный цветок. Я хотел почувствовать свой рот на этом рте. На ней была
короткая юбка, а колготки являли миру хорошие ноги, которые постоянно
скрещивались и раскрещивались, когда она смеялась, пила, одергивала юбку,
никак не хотевшую их прикрывать. Я подсел к ней.
- Я... - начал было я.
- Я знаю, кто вы. Я была на вашем чтении.
- Спасибо. Мне бы хотелось съесть вам пизду. Я на этом деле уже собаку
съел. Я сведу вас с ума.
- Что вы думаете об Аллене Гинзберге?
- Послушайте, не сбивайте меня. Я хочу вашего рта, ваших ног, вашего
зада.
- Хорошо, - ответила она.
- Тогда до скорого. Я в спальне внизу.
Я встал, покинул ее, выпил еще. Молодой парень - по меньшей мере, 6
футов и 6 дюймов ростом - подошел ко мне:
- Послушайте, Чинаски, я не верю во все это говно по поводу того, что
вы живете на банухе, знаете всех торговцев наркотой, сутенеров, блядей,
торчков, игроков, драчунов и пьянчуг...
- Отчасти это правда.
- Чушь собачья, - изрек он и отошел. Литературный критик.
Потом подошла эта блондиночка, лет 19, в очках без оправы и с улыбкой
на лице. Улыбка с него не сползала.
- Я хочу вас выебать, - заявила она. - Все дело в вашем лице.
- Что у меня с лицом?
- Оно величественно. Я хочу уничтожить ваше лицо своей пиздой.
- Может и наоборот получиться.
- Не будьте так уверены.
- Вы правы. Пизды неуничтожимы.
Я вернулся к кушетке и начал заигрывать с ножками той, в короткой юбке
и с влажными лепестками губ, ее звали Лиллиан.
Вечеринка закончилась, и я спустился с Лилли вниз. Мы разделись и сели,
подпершись подушками, пить водку и водочный коктейль. У нас было радио, и
радио играло. Лилли рассказала, что работала много лет для того, чтобы ее
муж смог закончить колледж, а когда он получил преподавательскую
должность, то развелся с ней.
- Это невежливо, - сказал я.
- Вы были женаты?
- Да.
- Что произошло?
- Ментальная жестокость, судя по тому, что записано в свидетельстве о
разводе.
- И это правда? - спросила она.
- Конечно - с обеих сторон.
Я поцеловал Лилли. Это было так хорошо, как я себе и представлял.
Цветок рта раскрылся. Мы сцепились, я всосался ей в зубы. Мы разъединились.
- Я думаю, что вы, - сказала она, глядя на меня широко раскрытыми и
прекрасными глазами, - один из двух-трех лучших писателей на сегодняшний
день.
Я быстро потушил настольную лампу. Еще некоторое время целовал ее,
играл с грудями и телом, затем опустился сверху. Я был пьян, однако,
думаю, получилось ничего. Но после этого по-другому я не смог: вс скакал,
скакал и скакал. Я был тверд, но кончить никак не удавалось. В конце
концов, я скатился с нее и уснул...
