жем, мне всегда нравилась жена Майка. Много месяцев нравилась. Я наб-
людал, как она проходит по комнате. Мне нравится, как она движется. Ее
движения пробудили во мне интерес. Мне интересно, понимаете, что к
этим движениям прилагается. Я видел ее сердитой, я видел ее пьяной, я
видел ее трезвой. И тут - обмен. Вы с ней в спальне, наконец, вы ее
познаете. Есть шанс на что-то настоящее. Конечно же, Майк - в соседней
комнате с вашей женой. Удачи тебе, Майк, думаете вы, надеюсь, ты такой
же хороший любовник, как и я.
- И хорошо получается?
- Ну, не знаю... От обменов могут возникнуть сложности... потом.
Все это следует обговаривать... хорошенько обговаривать заблаговремен-
но. А потом может случиться, что люди все равно недостаточно много
знают, сколько бы об этом ни говорили...
- А вы достаточно знаете, Джо?
- Ну, обмены эти... Думаю, некоторым может помочь... может, даже
очень многим. Наверное, у меня не получится. Я слишком большой ханжа.
Джо допил. Эдна поставила недопитый стакан и поднялась.
- Послушайте, Джо, мне пора идти...
Джо пошел через комнату к ней. Вылитый слон в этих брюках. Она за-
метила его большие уши. Затем он ее схватил и стал целовать. Гнилое
дыхание пробивалось сквозь запах всех коктейлей. Очень кислое у него
дыхание. Он не касался ее губ частью своего рта. Он был силен, но то
была не чистая сила, она умоляла. Она оторвала от него голову, а он ее
по-прежнему держал.
ТРЕБУЕТСЯ ЖЕНЩИНА.
- Джо, пустите меня! Вы слишком торопитесь, Джо! Пустите!
- Зачем ты пришла сюда, сука?
Он снова попытался поцеловать ее, и ему удалось. Это было ужасно.
Эдна резко согнула колено. Хорошо заехала. Он схватился и рухнул на
ковер.
- Господи, господи... зачем вам это понадобилось? Вы хотели меня
убить...
Он катался по полу.
Ну и задница у него, думала она, какая уродливая задница.
Пока он катался по ковру, она сбежала вниз по лестнице. Снаружи
воздух был чист. Она слышала, как люди разговаривают, слышала их теле-
визоры. До ее квартиры было недалеко. Она почувствовала, как нужно ей
принять еще одну ванну, выпуталась из синего вязаного платья и отскоб-
лила себя дочиста. Затем вылезла, насухо вытерлась полотенцем и накру-
тила волосы на розовые бигуди. Она решила больше с ним не видеться.
ЧАРЛЗ БУКОВСКИ
ИЗ КНИГИ "ЮГ БЕЗ СЕВЕРА"
1973
Перевел М.Немцов
ОПАНЬКИ ОБ ЗАНАВЕС
Мы болтали о бабах, заглядывали им под юбки, когда они выбирались
из машин, и подсматривали в окна по ночам, надеясь увидеть, как
кто-нибудь ебется, но ни разу никого не видели. Однажды, правда, мы
наблюдали за парочкой в постели: парень трепал свою тетку, и мы поду-
мали, что сейчас-то все и увидим, но она сказала:
- Нет, сегодня мне не хочется! - И повернулась к нему спиной. Он
зажег сигарету, а мы отправились на поиски другого окна.
- Сукин сын, ни одна моя баба от меня отвернуться не посмеет!
- Моя тоже. Да что это за мужик тогда?
Нас было трое: я, Лысый и Джимми. Самый клевый день у нас был воск-
ресенье. По воскресеньям мы собирались у Лысого дома и ехали на трам-
вае до Главной улицы. Проезд стоил семь центов.
В те годы работали два бурлеска - "Фоллиз" и "Бербанк". Мы были
влюблены в стриптизерок из "Бербанка", да и шутки там были получше,
поэтому мы ходили в "Бербанк". Мы пробовали кинотеатр грязных фильмов,
но картины, на самом деле, грязными не были, а сюжеты в них - одни и
те же. Парочка парней напоит бедную невинную девчонку, и не успеет та
отойти от бодуна, как окажется в доме терпимости, а в дверь уже бара-
банит целая очередь матросов и горбунов. Кроме того, в таких местах
дневали и ночевали бичи - они ссали на пол, хлестали винище и грабили
друг друга. Вонь мочи, вина и убийства была невыносима. Мы ходили в
"Бербанк".
- Что, мальчики, идете сегодня в бурлеск? - спрашивал, бывало, де-
дуля Лысого.
- Да нет, сэр, черт возьми. Дела у нас.
Мы ходили. Ходили каждое воскресенье. Ходили рано утром, задолго до
представления, и гуляли взад и вперед по Главной улице, заглядывая в
пустые бары, где в дверных проемах сидели баровые девчонки в подоткну-
тых юбках, постукивая себя носками туфель по лодыжкам в солнечном све-
те, уплывавшем в темноту баров. Хорошо девчонки выглядели. Но мы-то
знали. Мы слыхали. Заходит парень выпить, а они шкуру у него с задницы
сдерут - и за него самого, и за девчонку. Только у девчонки коктейль
будет разбавлен. Обожмешь ее разок-другой - и баста. Если деньгами
начнешь трясти, бармен увидит, подмешает малинки, и очутишься под
стойкой, а денежки тю-тю. Мы знали.
После прогулки по Главной улице мы заходили в бутербродную, брали
"горячую собаку" за восемь центов и большую кружку шипучки за никель.
Мы тягали гири, и мускулы у нас бугрились, мы высоко закатывали рукава
рубашек, и у каждого в нагрудном кармашке лежала пачка сигарет. Мы да-
же пробовали курс Чарлза Атласа, Динамическое Напряжение, но тягать
гири казалось круче и очевиднее.
Пока мы жевали сосиску и пили огромную кружку шипучки, то играли в
китайский бильярд, по пенни за игру. Мы узнали этот автомат очень хо-
рошо. Когда выбивал абсолютный счет, получал одну игру бесплатно. При-
ходилось выигрывать вчистую - у нас не было таких денег.
Фрэнки Рузвельт сидел на месте, жизнь становилась получше, но деп-
рессия продолжалась, и ни один из наших отцов не работал. Откуда бра-
лись наши небольшие карманные деньги, оставалось загадкой, если не
считать того, что на все, что не было зацементировано в землю, у нас
очень навострился глаз. Мы не воровали - мы делились. И изобретали.
Коль скоро денег было мало или вообще не было, мы изобретали маленькие
игры, чтобы скоротать время: одной из таких игр было сходить на пляж и
обратно.
Делалось это обычно в летний день, и родители наши никогда не жало-
вались, когда мы опаздывали домой к обеду. На наши набухшие мозоли на
пятках им тоже было наплевать. Наезды начинались, когда они замечали,
насколько сносились у нас каблуки и подошвы. Тогда нас отправляли в
мелочную лавку, где подошвы, каблуки и клей были к нашим услугам по
разумным ценам.
То же самое происходило, когда мы играли на улицах в футбол с под-
ножками. На оборудование площадок никаких общественных фондов не выде-
лялось. Мы так заматерели, что играли в футбол с подножками на улицах
весь футбольный сезон напролет, а также баскетбольный и бейсбольный
сезоны до следующего футбольного. Когда тебе ставят подножку на ас-
фальте, всякое случается. Сдирается кожа, бьются кости, бывает кровь,
но поднимаешься как ни в чем ни бывало.
Наши родители никогда не возражали против струпьев, крови и синя-
ков; ужасным и непростительным грехом была дыра на колене штанины. По-
тому что у каждого мальчишки было только две пары штанов: повседневные
и воскресные, - и дыру на колене одной из пар продрать было никак
нельзя, поскольку это показывало, что ты нищеброд и задница, что роди-
тели твои тоже нищеброды и задницы. Поэтому приходилось учиться ста-
вить подножки, не падая ни на одно колено. А парень, которому ставили
подножку, учился ловить ее, тоже не падая на колени.
Когда у нас случались драки, они длились часами, и наши родители не
желали нас спасать. Наверное потому, что мы лепили таких крутых и ни-
когда не просили пощады, а они ждали, пока мы не попросим пощады. Но
мы так ненавидели своих родителей, что не могли, а от того, что мы не-
навидели их, они ненавидели нас, и спускались со своих веранд и мимо-
ходом бросали взгляд на нас в разгаре кошмарной бесконечной драки. По-
том просто зевали, подбирали бросовую рекламку и снова заходили
внутрь.
Я дрался с парнем, который позже дошел до самого верха в военном
флоте Соединенных Штатов. Однажды я дрался с ним с 8:30 утра до после
захода солнца. Никто нас не останавливал, хотя мы дрались прямо перед
его парадным газоном, под двумя огромными перечными деревьями, и во-
робьи срали с них на нас весь день.
То была суровая драка, до победного конца. Он был больше, немного
старше, но я был безумнее. Мы бросили драться по взаимному согласию -
уж не знаю, как это получается, чтобы понять, это надо испытать само-
му, но после того, как два человека мутузят друг друга восемь или де-
вять часов, между ними возникает какое-то странное братство.
На следующий день все мое тело было одном сплошным синяком. Я не
мог разговаривать разбитыми губами и шевелить какими-либо частями себя
без боли. Я лежал в постели и готовился умереть, и тут с рубашкой, ко-
торая была на мне во время драки, вошла моя мать. Она сунула мне ее
под нос, держа над кроватью, и сказала:
- Смотри, вся рубашка в крови! В крови!
- Прости!
- Я эти пятна никогда не отстираю! НИКОГДА!!
- Это его кровь.
- Не важно! Это кровь! Она не отстирывается!
Воскресенье было нашим днем, нашим спокойным, легким днем. Мы шли в
"Бербанк". Сначала там всегда показывали паршивую киношку. Очень ста-
рую киношку, а ты смотрел ее и ждал. Думал о девчонках. Трое или чет-
веро парней в оркестровой яме - они играли громко, может, играли они и
не слишком хорошо, но громко, и стриптизерки, наконец, выходили и хва-
тались за занавес, как за мужика, и трясли своими телами - опаньки об
этот занавес, опаньки. А потом разворачивались и начинали раздеваться.
Если хватало денег, то можно было даже купить пакетик воздушной куку-
рузы; если нет, то и черт с ним.
Перед следующим действием был антракт. Вставал маленький человечек
и произносил:
- Дамы и господа, если вы уделите мне минуточку вашего любезного
внимания... - Он продавал подглядывательные кольца. В стекле каждого
кольца, если держать его против света, виднелась изумительнейшая кар-
тинка. Это то, что вам обещали! Каждое кольцо стоило 50 центов, собс-
твенность на всю жизнь всего за 50 центов, продается только посетите-
лям "Бербанка" и нигде больше. - Просто поднесите его к свету, и уви-
дите! И благодарю вас, дамы и господа, за ваше любезное внимание. Те-
перь капельдинеры пройдут по проходам среди вас.
Два захезанных бродяги шли по проходам, воняя мускателем, каждый -
с мешочком подглядывательных колец. Я ни разу не видел, чтобы кто-ни-
будь эти кольца покупал. Могу себе вообразить, однако, что если под-
нести одно такое к свету, картинкой в стекле окажется голая женщина.
Оркестр начинал снова, занавес открывался, и там стояла линия хо-
ристок, большинство - бывшие стриптизерши, состарившиеся, тяжелые от
маскары, румян и помады, фальшивых ресниц. Они просто дьявольски ста-
рались не выбиваться из музыки, но постоянно чуть-чуть запаздывали.
Однако продолжали; я считал их очень храбрыми.
Затем выходил певец. Певца-мужчину любить было очень трудно. Он
слишком громко пел о любви, которая пошла наперекосяк. Петь он не
умел, а когда заканчивал, широко растопыривал руки и склонял голову
навстречу малейшему всплеску аплодисментов.
Потом появлялся комик. Ох, этот был хорош! Он выходил в старом ко-
ричневом пальто, в шляпе, надвинутой на глаза, горбился и шаркал нога-
ми, как бичара - бичара, которому нечем заняться и некуда идти. Мимо
по сцене проходила девушка, и он следовал за ней взглядом. Затем пово-
рачивался к публике и шамкал беззубым ртом:
- Н-ну, будь я проклят!
По сцене проходила еще одна девушка, и он подваливал к ней, совался
физиономией ей в лицо и говорил:
- Я старый человек, мне уже за 44, но когда кровать ломается, я
кончаю на полу. - Это был полный умат. Как мы ржали! И молодые, и ста-
рики, как мы ржали. А еще был номер с чемоданом. Он пытается помочь
какой-то девчонке сложить чемодан. Одежда постоянно вываливается.
- Не могу ее запихать!
- Давайте, я помогу!
- Опять расстегнулся!
