опровергают тезис о том, что "устное слово умерло", подкрепляя тем са-
мым состоятельность самого Буковски, как большого писателя. Как гово-
рил участник фильма Джон Джорно, "между вами и аудиторией происходят
только стихи". У Хэнка между автором и читателем происходит жизнь, и
страница любой его книги далеко не двумерна.
Зазубренный и брюзгливо циничный комментарий Хэнка, конечно, конт-
растирует с бурлящим жизнью поэтическим хэппенингом и тонально оттеня-
ет его, но ведь, по его же собственным словам, вся современная поэзия
"не показывает нам танца, не проявляет дерзости". Чего ж вы хотите?..
Из всех пытавшихся рассказать миру о Чарлзе Буковски, писателе и
алкаше, более всего, наверное преуспел Нили Черковски: пять лет назад
вышла его фундаментальная и в высшей степени занимательная биография
"Хэнк: Жизнь Чарлза Буковски". Он сам в 1962 году жил в Сан-Бернардино
и редактировал собственный поэтический журнал "Черный Кот" (The Black
Cat Review) - и тут услышал об "Аутсайдере" и прочел две первые книги
стихов Бука "Цветок, Кулак и Зверский Вой" (Flower, Fist and Bestial
Wail,1960) и "Стихи на Длинную Дистанцию для Продувшихся Игроков"
(Longshot Pomes for Broke Players, 1962). Ему было всего 16 лет, когда
он встретился со своим кумиром, оказавшим основное воздействие на все
его мировоззрение. Черковски так вспоминает об этой встрече:
"Однажды зимой 1962 года Буковски приехал в Сан-Бернардино встре-
титься с поэтом Джори Шерманом, который в то время жил у нас в семье
вот уже несколько месяцев. Когда прибыл мой герой, я притворился, что
сплю. Я услышал медленный, отчетливый голос: 'Ладно, маленький Римбод,
вылезай на хуй из постели.' Я поднял голову. 'Буковски,' - сказал я.
'Здор во, пацан,' - ответил он. Он оглядел фотографии Хемингуэя, Фолк-
нера и Паунда у меня на стенах и воскликнул: 'Как? Буковски нет?' Я
вышел вслед за ним в гостиную. В камине ревел огонь, беседа была хоро-
ша, и 'Хэнк', как его называли друзья, стал рассказывать байки о тех
годах, когда он бродяжил по всей стране. Пока он рисовался перед Шер-
маном и моим отцом, я прокрался к себе в комнату, сел за машинку и на-
чал печатать стихотворение. Вернувшись, протянул сочинение Буковски.
'Это еще что такое, к чертовой матери?' - завопил он. - 'Ты написал
про меня?' И швырнул стихотворение в огонь, не прочитав. Я кинулся к
камину спасать его и обжег указательный палец на правой руке. 'Госпо-
ди, пацан, прости меня,' - сказал он, когда я отряхнул пепел с полуоб-
горевшего листка. 'Не надо было мне этого делать.' Что ж, и стихотво-
рение, и поэт - оба прошли сквозь огонь..."
Черковски с первого взгляда признал выдающиеся качества журнала,
еще не познакомившись с непризнаваемым мэтром и не став в некотором
роде его поэтическим протеже.
"Среди тех людей, которые читали в то время поэзию, а мы говорим
лишь о жалкой горстке людей, "Аутсайдер" вызвал небывалое возбужде-
ние," - вспоминает он. - "Например, их серия статей "Старейшие из Жи-
вых Стариков" о джазовых музыкантах и Зале Сохранности (Preservation
Hall) делала для нас те места и тех людей живыми иконами чувственности
и культуры Нью-Орлеана. В журнале сходились вместе и звучали многие
великие голоса, от чего еще более казалось, что Уэббы - настоящие аут-
сайдеры. Географически они были изолированы; работали они по старинке,
на ручном прессе; однако, то, что они делали было современно, как нич-
то другое... А то, что Уэббы с самого первого номера представляли Бу-
ковски в одном ряду с битниками, - вот это по-настоящему интересно,
ибо Буковски в самом деле вышел из мироощущения 1940-х годов, дав го-
лос безголосым. После этого Эдгар Уэбб слил такое восприятие этого ав-
тора с произведениями писателей 50-х годов, а Уолтер Лоуэнфелс оформил
в своих письмах взгляды этого леворадикального движения в литературе.
Но все это было в то время мироощущением богемным и подпольным."
Биография Черковски была высоко оценена критиками - серьезность
подхода к автору, которого очень многие до сих пор традиционно считают
"чернушным" и "поэтом помоек", подкреплялась страстностью и субъектив-
ностью самого Нили, с которым Буковски дружил много лет. "Я не предс-
тавлял Бука чем-то вроде неотесанного животного. Я вижу его трудолюби-
вым американцем и во многих отношениях - обычным нормальным парнем. А
кроме этого - зачем мне писать о ком-то, на кого мне наплевать? Это
как прийти в гости к кому-нибудь в дом, который вам не нравится, и за-
сидеться там на пять лет."
Начав эту биографию тридцать лет назад, Черковский создал драматич-
ную и увлекательную хронику, повествующую не только о дружбе двух пи-
сателей и уникальной американской жизни одного из них, но и своеобраз-
ную "повесть о двух городах". Ведь поистине, как написал он сам: "В те
"аутсайдерские" годы в Штатах было только два настоящих города аутсай-
деров - Лос-Анжелес Буковски и Нью-Орлеан Джона Уэбба."
Вся остальная жизнь Чарлза Буковски записана им самим до последних
дней лучше, чем кем-либо другим. Смотрите его "Женщин" и "Голливуд",
"Трудовую Книжку" и "Почтамт", "Африку, Париж, Грецию" и "Конину",
"Ветчину На Ржаном Хлебе". Смотрите его книгу "Все Жопы Мира И Моя",
где он запротоколировал даже свой давний курс лечения от геморроидаль-
ных кровотечений. Его книги стихов, прозы и рисунков - человеческий
документ похлеще иных мемуаров этого столетия. Жизнь и книги Бука
вдохновляли многих - от бледного Эдички Лимонова, беззастенчиво приме-
рявшего на себя и стиль жизни Хэнка, и его отношение к людям, не гово-
ря уже о литературных приемах, до некоей Дайаны Фишер, которая много
лет проработала на почтамте, а, уволившись, отправила по почте буковс-
кий "Почтамт" своему бывшему боссу. "Так до сих пор и не знаю, как он
отреагировал..." С мая 1991 года издается фанзин Буковски "Конечно"
(Sure), и к моменту написания этого вышло 10 его номеров. В Интернете
он представлен едва ли не лучше других современных американских писа-
телей. Работает даже "Мемориальный Центр Чарльза Буковски по Изучению
Классической Латыни", единственным занятием сотрудников которого, ка-
жется, является "Проект Либеллий" - пропаганда латинского слэнга и
непристойностей, - да проведение забавных параллелей между Буковски и
Гаем Валерием Катуллом. ...Вдохновит многих и его смерть: некий Ганс
Бремер в день смерти Бука уже "зачал" небольшой сборничек стихов "Про
Буковски", а в конце прошлого года издал его в крохотном миссурийском
издательстве "Тилт Букс". Попытки, попытки... "Здравствуй, Смерть...
Ты так часто промахивалась лишь на волосок, что я уже давно должен
быть твоим. Хочу, чтоб меня похоронили возле ипподрома... где будет
слышен последний заезд." Его последний роман "Макулатура" (Pulp, 1994)
весь проникнут этим настроением - видимо, он уже знал, что неизлечимо
болен лейкемией.
Буковски семь лет не дожил до назначенного себе срока: "Я уже все
распланировал. Загнусь в 2000-м году, когда стукнет 80... Подумать
только: тебе 80, а ебешь 18-летнюю. Если и можно как-то сжульничать в
игре со смертью, то только так." В тот декабрьский день, когда в Кали-
форнии он попал в больницу в последний раз, на другом конце континен-
та, над Нью-Йорком, бушевал буран - редкая штука в Штатах, где самоле-
ты, наверное, в любую погоду летают, как надо. Но в тот день самолеты
летать не хотели. Мы не могли выбраться из холодной и промозглой Фила-
дельфии, тщетно кружили несколько часов Бог знает где, нас возвращали,
пытались посадить снова... Мы летели "домой", в Россию, а Америка ни-
как не желала нас отпускать. Наверное, хотела напомнить: да, мол, вот
еще что ты забыл - попробовать...
Но Чарлза Буковски не стало 9 марта 1994 года в Сан-Педро, а я тог-
да все-таки улетел, так и не попытавшись ничего сделать... Внял совету
энциклопедии замечательных людей Америки, так сказать.
АЛЕКСАНДР ДЕМИН
ПАЛЬЦЫ
Рассказ
Кроссовки жали. Серые, на шнуровке, итальянские кроссовки жали не-
выносимо. Большой палец тихо, с остервенением, матерился.
- Мать вашу... - шипел он. - За что мучаете, сволочи?! - И пихал
локтем в бок Указательного.
Указательный интеллигентно пытался отстраниться, но было тесно.
Приходилось терпеть. Указательный был самым забитым. Он хорошо осозна-
вал свою ненужность на ноге и предпочитал не высовываться.
- Сволочи! - в очередной раз выдавил Большой.
- Там-то, наверху, хорошо, - поддержал Средний. - А здесь как в тю-
ряге - темно, сыро и курить не дают. А теперь еще и режим ужесточает-
ся.
- Сыро - это потому, что носки хэбэшные, - робко заметил Указатель-
ный.
- Многоты понимаешь, придурок. В прошлый раз капроновые натянули -
тебе легче было?
- Безымянному хорошо - у него там дырка, хоть подышать можно.
Безымянного уважали и боялись. Политических новостей при нем не об-
суждали и анекдотов не рассказывали. "Знаю я этих безымянных героев, "
- часто говорил тертый жизнью Средний, - "безымянный-безымянный, а как
стуканет куда надо - насидишься в кирзухе."
- В баню бы, - пробормотал Большой.
- В сауну, - робко поддержал Указательный.
- И пива, - помечтал Средний.
Безымянный промолчал, но что-то записал в маленькую красную книжеч-
ку.
- Эй, ты что там пишешь, гнида?! - не выдержал Средний. - Ты что
там, сука, пишешь все время?!
Безымянный не ответил. Он с достоинством повернулся к дырке и подс-
тавил свой желтый ноготь под освежающий сквознячок.
- Ребята, что-то Мизинец давно молчит... Эй, малой, че примолк?..
Оглох, что ли?
Мизинец отнимался. Сознание временами возвращалось к нему, и тогда
он, как сквозь марлевую повязку, втягивал в себя застоявшийся воздух
кроссовки.
- Хана мне, парни, - отнимаюсь...
- Глянь - и впрямь отнимается... Мизинец, слышь, Мизинец? Ты погоди
отниматься - может, разуют - оклемаешься...
- Гады, гады все!.. - сквозь рыдания простонал Мизинец.
- Жалко парня... Эй, Безымянный, ты бы подвинулся - пусть парнишка
воздуха глотнет...
Но Безымянный притворился, что не слышит, и высунулся в дырку почти
по пояс.
- Этот подвинется, как же! Мало на них в семнадцатом наступали...
- Были бы мы на руке - я бы ему показал! - прошептал Указательный.
- Указчик! - отозвался Безымянный, который все слышал. - А в носу
ковырять не хочешь?
- Да, наверху тоже не сахар, - заметил Большой. - Куда только не
суют...
- Слышь, Мизинец, ты не молчи, ты говори что-нибудь...
- Может, обойдется? На прошлой неделе нас вон как отсидели - ниче-
го, оклемались.
- Не, не выдержать мне... Мозоль у меня, парни...
Кто-то присвистнул. Все замолчали.
Мизинец вспоминал свое детство: "А и в детстве у меня ничего хоро-
шего не было. То отдавят, то прищемят. Один раз в деревню поехали -
гулять босиком побежали. Только все обрадовались - в коровью лепешку
наступили. Эхх, жизнь..."
Очень хотелось плакать и ругать кого-то, но рядом был Безымянный, а
Мизинец его боялся до судорог.
Конец
ЧАРЛЗ БУКОВСКИ
СТИХИ ПОСЛЕДНЕЙ НОЧИ НА ЗЕМЛЕ
перевел м.немцов
a publishing in tongues publication
1996
charles bukowski
THE LAST NIGHT OF THE EARTH POEMS
(c) 1992 by Charles Bukowski
(c) перевод, М.Немцов, 1995
прогиб
такое чувство
величайший актер наших дней
дни точно бритвы, ночи полны крыс
в темноту и на свет
будьте добры
мужчина с прекрасными глазами
прогиб
как и большинство из вас, я сменил столько работ, что
чувствую себя так, будто меня выпотрошили, а кишки
развеяли по ветру.
мне попадались и неплохие люди на
пути, но и другие
тоже попадались.
однако, когда я думаю обо всех
с кем работал -
несмотря на то, что прошло много лет -
Карл
приходит на ум
первым.
я вспоминаю Карла: обязанности наши требовали, чтобы мы
