няя Д.Г. в приставании к малолетним. Она ничего про Д.Г. не знала, по-
этому когда увидела, как он дал девочке конфетку и произнес это, реши-
ла, что это чересчур.
Старый добрый Д.Г. Обвиненный в приставании к малолетним.
Я зашел и услышал, как Булыжник говорит по телефону, пытаясь объяс-
нить матери, что Д.Г. - уважаемый человек. Д.Г. просто сидел перед
ящиком ошеломленный.
Когда Булыжник закончил и повесил трубку, я сказал ему:
- Не следовало отсасывать у этой бабы. У нее грязные мозги. У поло-
вины матерей в Америке, с их драгоценными пиздищами и драгоценными до-
чурками, у половины матерей в Америке - грязные мозги. Велел бы ей за-
сунуть себе в жопу. Д.Г. и пипиську свою уже поднять не сможет, сам же
знаешь.
Булыжник покачал головой:
- Нет, общественность - это динамит! Она просто динам_т!
Это все, что он мог сказать. Я уже видел Булыжника таким раньше -
когда он прогибался, и упрашивал, и объяснял каждому психу, который
звонил по любому поводу...
Я раскладывал почту рядом с Д.Г. на маршруте 501, не очень плохом.
Мешок я поднимал с трудом, но это было возможно и давало хоть какую-то
надежду.
Хоть Д.Г. и знал, что его ящик стоит вверх тормашками, руки его ше-
велились все медленней. Он просто-напросто сложил слишком много писем
в своей жизни - и даже его омертвевшее к ощущениям тело, наконец,
взбунтовалось. Несколько раз за утро я замечал, как он шатается. Он
останавливался и покачивался, впадал в транс, встряхивался и впихивал
в мешок еще несколько писем. Мне этот человек был не особенно симпати-
чен. Он прожил отнюдь не храбрую жизнь и оказался, более или менее,
порядочным куском дерьма. Но всякий раз, когда он шатался, что-то во
мне шевелилось. Будто верный конь, который больше не может идти. Или
старая машина, что просто сдалась как-то утром.
Почта была тяжелой, и, пока я наблюдал за Д.Г., меня охватил смерт-
ный озноб. Впервые больше чем за 40 лет он может пропустить утреннюю
развозку! Для человека, настолько гордившегося своей работой и профес-
сией, как Д.Г., это могло стать трагедией. Я пропустил множество ут-
ренних развозок, и мне приходилось возить мешки к ящикам в собственной
машине, но мое отношение было несколько иным.
Он снова покачнулся.
Боже всемогущий, подумал я, неужели кроме меня этого никто не заме-
чает?
Я оглянулся: всем трын-трава. Все они время от времени признавались
в любви к нему: "Д.Г. - хороший парень". Но теперь "хороший парень"
тонул, и никому никакого дела. Наконец, передо мной осталось меньше
почты, чем перед Д.Г.
Может, смогу помочь ему хотя бы поднять журналы, подумал я. Но по-
дошел клерк и накидал мне еще больше, и я снова почти сравнялся с Д.Г.
Обоим придется круто. Я на мгновение запнулся, потом стиснул зубы,
расставил ноги пошире, пригнулся, будто мне по мозгам только что дали,
и шуранул внутрь массу писем.
За две минуты до готовности к отправке и Д.Г., и я разобрали все
письма, разложили и упаковали журналы, проверили авиапочту. У нас обо-
их получится. Я волновался напрасно. Тут подошел Булыжник. Он нес две
связки циркуляров. Одну он дал Д.Г., вторую - мне.
- Их надо включить, - сказал он и отошел.
Булыжник знал, что мы не сможем включить эти циркуляры, вытащить
мешки и встретить грузовик вовремя. Я устало обрезал шнурки на пачке и
начал раскладывать. Д.Г. просто сидел и смотрел на свою связку.
Потом он опустил голову, положил ее на руки и тихо заплакал.
Я не верил своим глазам.
Я оглянулся.
Остальные почтальоны даже не смотрели на Д.Г. Они снимали свои
письма, сортировали их, болтали и смеялись друг с другом.
- Эй, - окликнул я их пару раз, - эй!
Но они даже не взглянули на Д.Г.
Я подошел к нему. Тронул его за руку:
- Д.Г., - сказал я, - я могу тебе как-то помочь?
Он отскочил от своего ящика и побежал по лестнице наверх, в мужскую
раздевалку. Я смотрел, как он убегает. Никто, казалось, не замечал. Я
засунул еще несколько писем, затем побежал вверх по лестнице сам.
Он сидел, уронив голову на руки, за одним из столов. Только теперь
он не плакал тихонько. Он всхлипывал и подвывал. Все его тело сотряса-
лось в конвульсиях. Он не останавливался.
Я сбежал вниз по ступенькам, мимо остальных почтальонов, к столу
Булыжника.
- Эй, эй, Камень! Господи Боже, Камень!
- Что такое? - спросил он.
- Д.Г. поехал! А всем плевать! Он наверху плачет! Ему помочь надо!
- Кто на его маршруте?
- Какая, к черту разница? Говорю тебе, он заболел! Ему помощь нуж-
на!
- Надо поставить кого-то на его маршрут!
Булыжник поднялся из-за стола, обошел комнату, глядя на своих поч-
тальонов, как будто где-то мог заваляться один лишний. Затем шмыгнул
за свой стол.
- Слушай, Камень, кто-то должен отвезти его домой. Скажи мне, где
он живет, и я сам его отвезу - во внерабочее время. Потом разнесу твой
чертов маршрут.
Булыжник поднял голову:
- Кто у тебя на ящике?
- Ох, да к чертям этот ящик!
- ИДИ К СВОЕМУ ЯЩИКУ!
Затем заговорил с другим начальником участка по телефону:
- Алло, Эдди? Слушай, мне здесь человек нужен...
Не будет сегодня детям конфет. Я пошел на место. Остальные почталь-
оны разошлись. Я начал рассовывать циркуляры. На ящике Д.Г. лежала
связка нерассортированных. Я снова отставал от графика. И без грузови-
ка остался. Когда в тот день я вернулся поздно, Булыжник записал мне
опоздание.
Я никогда больше не видел Д.Г. Никто не знал, что с ним случилось.
И никто больше его не упоминал. "Хорошего парня". Преданного своему
делу. Ножом по горлу за пачку циркуляров местого рынка - с его гвоздем
сезона: бесплатной коробкой фирменного стирального мыла и купоном на
любую покупку свыше 3 долларов.
17
Через три года меня сделали "штатным". Это означало оплаченные
праздники (подменным за праздники не платили) и 40-часовую неделю с
двумя выходными. Булыжник также вынужден был поставить меня помогать
на пяти разных маршрутах. Вот и все, что мне придется носить - пять
разных маршрутов. Со временем я неплохо их выучу, плюс короткие пути и
ловушки на каждом. С каждым днем будет все легче и легче. Я смогу вы-
работать в себе этот уютный внешний вид.
Почему-то чересчур счастлив я не был. Я не тот человек, кто наме-
ренно ищет боли, работа по-прежнему тяжела, но старого блеска моих
подменных дней ей как-то не хватало - не-знать-что-к-чертовой-матери
произойдет дальше.
Несколько штатных подошли и пожали мне руку.
- Поздравляем, - сказали они.
- Ага, - ответил я.
Поздравляем с чем? Я ничего не сделал. Теперь я стал членом клуба.
Одним из парней. Я мог остаться в нем на много лет, в конечном итоге
заработать собственный маршрут. Принимать подарки на Рождество от сво-
их получателей. А если бы позвонил и сказался больным, они бы выгова-
ривали какому-нибудь несчастному ублюдку-подменному: "А где сегодня
наш постоянный? Вы опоздали. Наш постоянный никогда не опаздывает."
И вот я тут. А потом вышел бюллетень, запрещавший держать форменные
кепки или оборудование на доставочных ящиках. Большинство парней их
туда складывало. Это ничему не мешало, и не нужно было бегать каждый
раз в раздевалку. Теперь, после того, как три года я клал туда свою
кепку, мне запретили это делать.
Ну, а я до сих пор приходил на работу с бодуна и совершенно не за-
думывался о таких вещах, как кепки. Поэтому моя там лежала и на следу-
ющий день после выхода приказа.
Подбежал Булыжник со своей докладной. Он сказал, что держать любое
оборудование на доставочном ящике - против правил и инструкций. Я по-
ложил докладную в карман и продолжал рассовывать письма. Булыжник по-
вертелся в своем кресле, наблюдая за мной. Остальные почтальоны убрали
кепки в шкафчики. Кроме меня и еще одного - некоего Марти. А Булыжник
подходит к Марти и говорит:
- Так, Марти, ты читал приказ. Твоей кепки на ящике быть не должно.
- О, простите, сэр. Привычка, знаете ли. Извините. - Марти убрал
кепку с ящика и побежал с нею наверх, в раздевалку.
На следующее утро я снова забыл. Булыжник снова подошел с доклад-
ной.
В ней говорилось, что хранить любое оборудование на доставочном
ящике противоречит правилам и инструкциям.
Я положил докладную в карман и продолжал распихивать письма.
На следующее утро, как только я вошел, то сразу увидел, что Булыж-
ник за мной наблюдает. Он очень тщательно относился к наблюдениям за
мной. Он ждал, что я стану делать с кепкой. Я позволил ему немного по-
дождать. Потом снял кепку с головы и положил на ящик.
Булыжник подбежал с докладной.
Я не стал ее читать. Я отшвырнул ее в мусорную корзину, оставил
кепку на месте и продолжал сортировать письма.
Я слышал, как Булыжник колотит по машинке. В треске клавиш слышался
гнев.
Интересно, как он научился печатать, подумал я.
Он опять подошел. Протянул мне вторую докладную.
Я посмотрел на него.
- Мне не нужно ее читать. Я знаю, что там написано. Там написано,
что я не прочел первую докладную
Я кинул вторую докладную в корзину.
Булыжник побежал назад к машинке.
Вручил мне третью докладную.
- Слушай, - сказал я, - я знаю, о чем говорится в них всех. Первая
была про то, что я держал кепку на ящике. Вторая - про то, что я не
прочел первую. Третья - что не прочел ни первую, ни вторую.
Я посмотрел на него и уронил докладную в мусор, не прочитав.
- Теперь я могу их выбрасывать так же быстро, как ты их печатаешь.
Это может длиться часами, и вскоре один из нас начнет выглядеть смеш-
но. Тебе решать.
Булыжник вернулся к своему креслу и сел. Больше он не печатал. Он
просто смотрел на меня.
На следующий день я не пришел. Проспал до полудня. Звонить не стал.
Потом пошел в Федеральное Здание. Рассказал им о своей цели. Меня пос-
тавили перед столом худенькой старушонки. Волосы у нее были седыми, а
шейка - очень тоненькой, и посередине неожиданно изгибалась. Шея тол-
кала ее голову вперед, и она смотрела на меня поверх очков.
- Да?
- Я хочу уволиться.
- Уволиться?
- Да, подать в отставку.
- И вы - штатный доставщик?
- Да, - ответил я.
- Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, - зацокала она сухоньким язычком.
Он дала мне соответствующие бумаги, и я сел их заполнять.
- Сколько вы проработали на почте?
- Три с половиной года.
- Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, - зацокала она, - ц, ц, ц, ц.
Вот так вот. Я поехал домой к Бетти, и мы раскупорили бутылочку.
Я ведать не ведал, что через пару лет вернусь клерком и проклеркую,
весь сгорбившись на табурете, почти 12 лет.
Чарлз Буковски
Женщины
перевел м. немцов
a publishing in tongues publication
1995
charles bukowski
women
(c) 1978 by Charles Bukowski
(c) М. Немцов, перевод, 1994
8
Я вернулся, несколько раз трахнул Лидию, подрался с ней и одним
поздним утром вылетел из международного аэропорта Лос-Анжелеса, чтобы
дать чтения в Арканзасе. Мне довольно повезло - весь ряд достался мне
одному. Командир представился, если я правильно расслышал, как Капитан
Пьянчуга. Когда мимо проходила стюардесса, я заказал выпить.
Я был уверен, что знаю одну из стюардесс. Она жила на Лонг-Биче,
прочла несколько моих книжек, написала мне письмо, приложив свое фото
и номер телефона. Я узнал ее по фотографии. Мне так никогда и не дове-
лось с нею встретиться, но я звонил ей несколько раз, и одной пьяной
ночью мы орали друг на друга по телефону.
Она стояла прямо, пытаясь не замечать, как я вылупился на ее зад,
ляжки и груди.
Мы пообедали, посмотрели "Игру Недели", послеобеденное винище жгло
мне глотку, и я заказал пару "Кровавых Мэри".
Когда мы добрались до Арканзаса, я пересел на маленькую двухмотор-
ную дрянь. Стоило пропеллерам завертеться, как крылья задрожали и зат-
ряслись. Похоже было, что они вот-вот отвалятся. Мы оторвались от зем-
