Рурк. При всей склонности автора к самому низменному антуражу и похаб-
нейшим условиям жизни, что так расстраивают голливудских критиков,
фильм стал удивительно популярен в массах. Однако, для самого Буковски
мало что изменилось - подумаешь, набрался материала для еще одной кни-
ги, ставшей кривой гримасой перед ослепительными улыбками героев "фаб-
рики грез" ("Голливуд", [Hollywood],1989). Как и остальные его работы,
эта регистрирует типичное настроение подчеркнутой невовлеченности: мир
продолжает нас наебывать, народ.
Ведь что делает Чарлз Буковски, когда сердится? Правильно, он пишет
книгу. И, по его собственным словам, "Голливуд" - это "роман негодова-
ния". "Наверное, я никогда не верил Голлувуду," - говорил он в ин-
тервью "Книжному Обозрению Нью-Йорк Таймс". - "Я слышал, что это -
кошмарное место, но когда я туда приехал, то обнаружил, насколько в
действительности оно кошмарно, кошмарно, кошмарно, черно, сплошные го-
ловорезы." Основной мотив романа состоит из бесконечных передряг и
подстав, отлично характеризующих создание художественного кинофильма с
крошечным бюджетом - кино, которое почти никто не хочет делать, и за
просмотр которого почти никто не захочет платить. Чем ниже ставки, тем
неистовее борьба за власть - и тем чаще летает в воздухе слово "ге-
ний". Один из таких "гениев" на сомнительной зарплате у продюсеров
Фридмана и Фишмана, выведенных в романе, - некий крутой писатель Вик-
тор Норман, которым Чинаски восхищается как "одним из последних защит-
ников мужского начала в США". Его протагониста Нормана Мейлера и Чарл-
за Буковски иногда сравнивали критики. Молли Хаскелл, например, писала
в "Книжном Обозрении Нью-Йорк Таймс": оба они - "писатели, чье вели-
чайшее достижение лежит в разумности их репортажа, где, по иронии, они
отдают себя более свободно, чем в своих вымышленных работах. Оба писа-
теля сделали фетишем собственную "мужчинность", но контрасты здесь мо-
гут оказаться более поразительными, нежели сходство." В одном месте
Чинаски обеспокоен тем, что на главную роль - его самого - взяли Джона
Бледсоу (он же Мики Рурк), и говорит ему: "Кончай жопой вилять... Он
же не может быть нью-йоркцем. Этот главный герой - калифорнийский
мальчишка. Калифорнийские мальчишки - оттяжники, сидят себе в норке.
Они не скачут сломя голову, дают остыть, все взвешивают и делают сле-
дующий ход. Поменьше паники. А подо всем этим в них есть способность
убить. Но дым вначале они не пускают." Вот в этом, наверное, и состоит
основное различие между Норманом Мейлером и Чарлзом Буковски.
С рассказами Хэнка выходила та же история. Томас Р.Эдвард, описывая
в "Нью-Йоркском Книжном Обозрении" его большой сборник, озаглавленный
"Эрекции, Эякуляции, Эксгибиции И Истории Обыкновенного Безумия Вооб-
ще" (Erections, Ejaculations, Exhibitions and General Tales of Ordina-
ry Madness, 1972) подтверждал еще раз, что "эти истории делают литера-
турой немодные и неидеологические вкусы и пристрастия среднего избира-
теля. голосующего за сенатора Уоллеса". В его рецензии содержится, по-
жалуй, лучший парафраз отношения Буковски к тому миру, которого он ни-
когда не покидал: "Политика - говно, поскольку работа при либеральном
строе так же отупляюща и неблагодарна, как и в при любом тоталитарном;
художники и интеллектуалы - в основном, фуфло, самодовольно наслаждаю-
щееся благами общества, на которое они тявкают; радикальная молодежь -
бездуховные ослы, изолированные наркотой и собственными бесконечными
стенаниями от подлинных переживаний разума или тела; большинство баб -
блядво, хотя честные бляди хороши и желанны; никакая жизнь, в конечном
итоге, не срабатывает, но самая лучшая из возможных зависит от коли-
чества банок пива, денег, чтобы ездить на бега, и согласной тетки лю-
бого возраста и формы в хороших старомодных пажах и туфлях на высоком
каблуке."
Хотя позднее Буковски перешел исключительно на повествование от
первого лица, в этих ранних рассказах он экспериментировал и с треть-
им. При соблюдении своего "лобового" стиля он, тем не менее ставил
опыты и на других уровнях, заставляя задуматься критиков: а не в этом
ли заключается новаторство молодого новеллиста? Не в отсутствии ли
заглавных букв в именах собственных? Или в набранных одними прописными
диалогах? Охренеть, какие эксперименты... Юмор же Буковски очень мало
кто замечал (среди этих немногих надо отдать должное Джею Дохерти) -
низколобый ("раблезианский") юмор крутого парня, унижающий и высмеива-
ющий все и вся: от феминистов до гомосексуалов, от писателей до поли-
тиков. Многие до сих пор не считают Буковски смешным - больше того,
многие его за это просто ненавидят, - но большинство нормальных людей
чувство юмора Хэнка привлекает и развлекает как ничто другое, оживляя
до предела безрадостную картину мира.
Эдвард приходит к выводу, что Буковски "в своем лучшем виде выгля-
дит анархистской сатирой в пластиковом мире - когда допивается и лажа-
ется до безобразия в гостиных, где пьют коктейли, в самолетах разных
авиакомпаний, на поэтических чтениях в колледжах, когда приходит на
дзэн-буддистскую свадьбу в высшее общество и оказывается единственным
гостем при галстуке и с подарком... когда принимает длинноволосых пар-
ней за девчонок, когда пойман между тайным удовольствием и ужасом зна-
ния, что его стихи известны лишь немногим посвященным и ценимы ими.
Несмотря на всю свою преданность старой роли мачо-артиста... в Буковс-
ки есть слабина, сентиментальность, привязанность, по счастью, к свое-
му искусству. Ему известно так же хорошо, как и нам, что история его
обошла, и что его потеря - это и наша утрата тоже. В некоторых из этих
печальных и смешных рассказов его статус ископаемого выглядит не без
определенной святости."
Буковски никогда не пользовался поддержкой университетов или круп-
ных издателей (полунищий в те годы Джон Мартин - не в счет). "ТЫ ЧТО,
СЕБЕ ГРАНТ НЕ МОЖЕШЬ ВЫХАРИТЬ? - говорит ему персонаж его рассказа
"Великие Поэты Подыхают В Дымящихся Горшках Дерьма". - ...ВЕДЬ КАЖДЫЙ
ОСЕЛ В СТРАНЕ ЖИВЕТ НА ГРАНТ." "ТЫ, НАКОНЕЦ, СКАЗАЛ ЧТО-ТО ДЕЛЬНОЕ," -
отвечает ему автор. Он набирал очки в глазах тех, кому обрыдла "поли-
тическая корректность" и "безопасность" тем, сюжетов и форматов отяго-
щенной этикетом прозы и поэзии большинства его современников, в основ-
ном, за счет изустной молвы. До самого последнего времени все, напи-
санное Буковски (свыше 60 книг), печаталось исключительно эфемерными
мимеографированными самиздатовскими журнальчиками или "индивидуальными
частными предприятиями", вроде прославленного сан-францисского изда-
тельства Лоуренса Ферлингетти "Огни Большого Города" (City Lights) или
сказочно неизвестного нью-орлеанского "Луджон Пресс" (Loujon Press),
чьи старые издания теперь по карману разве что самым богатым и знающим
коллекционерам раритетов. Несмотря на яростное отрицание всяческой ли-
тературщины, ранние стихи Буковски, особенно нью-орлеанского периода,
пронзительны в наготе своего чувства к этому городу:
потеряться,
может, даже окончательно свихнуться
не так уж и плохо,
если можешь
таким и остаться:
непотревоженным.
это мне подарил
Нью-Орлеан.
никто никогда там не звал
меня по имени.
...Днем художница-цыганка продавала свои картины во Французском
Квартале, на углу улиц Святого Петра и Королевской, время от времени
позируя для своих собратьев. А все вечера тратила на ручной набор
книг, которые ее муж печатал на древнем станке, занимавшем всю спальню
их однокомнатной квартиры... Это не Париж 20-х годов, хотя похоже,
правда? Это - Нью-Орлеан 60-х, самый странный из всех городов США. Так
случилось, что именно здесь и именно в то время читающая публика узна-
ла имя Чарлза Буковски. То были дни, когда Джипси Лу Уэбб и ее муж,
ныне покойный Джон Эдгар Уэбб, создавали "Луджон Пресс", издательство,
выпускавшее "Аутсайдер" (The Outsider) - "один из первых мимеографиро-
ванных журналов, если вообще не вожак всей революции самиздата", как
его помянул в "Женщинах" Хэнк. Помимо шести номеров, вышедших в самом
начале того бурного десятилетия, до сих пор сохранились пять прекрас-
ных книг, которые и теперь, тридцать лет спустя вызывают вздохи восхи-
щения завистливых коллекционеров - настолько искусно они сделаны.
Я держал их в руках в небольшом двухкомнатном оффисе нью-орлеанско-
го коллекционера и "человека света" Эдвина Блэра - живого свидетеля
творения неизвестной нам американской литературы, слегка тщеславного и
любящего шикануть мимолетным упоминанием того или иного имени, просто
святого для честного российского переводчика: "И когда Аллен Гинзберг
узнал, что Нили Черковски подойдет к нему на вечере в Университете Ту-
лэйн просить автограф, он просто весь вскипел и сказал мне..." Мы с
редактором литературной секции "Таймс-Пикайюн" Сьюзен Ларсон сидели у
него в передней комнатке, передо мной на полу были разложены неисчис-
лимые сокровища, которые Эдвин продолжал выносить из задней кладовой -
комнаты без окон, куда он нас так и не впустил. Они со Сьюзен знакомы
были давно, но даже она толком не знает, что у него там хранится.
...Первые издания Джека Керуака и почти всех битников, многие - с ав-
тографами, многие - с пометками критиков, которым издатели присылали
сигнальные экземпляры на рецензию, забытые литературные журналы 20-х
годов, где на одной странице можно увидеть стихи классика американской
словесности Уильяма Фолкнера и "молодого, но многообещающего автора из
провинции Хемингуэя", и, разумеется, нью-орлеанский самиздат начала
60-х.
Я впервые видел в Штатах человека, настолько самозабвенно любящего
Книгу: ведь наш образ американца складывается из пластиковой улыбки,
ног на столе и разговорах о деньгах, бейсболе и политике. Я ничего не
понимал, но Сьюзен позже рассказала мне, что Эдвин Блэр - действитель-
но человек непроницаемый, хотя и очень известный. На его визитной кар-
точке можно увидеть только имя и адрес вот этого самого оффиса. Никто
толком не знает, откуда тридцать лет назад у нигде не работавшего юно-
го тусовщика появилось столько денег, чтобы безвозмездно и практически
полностью содержать двоих нищих художников вместе с их печатным прес-
сом и завиральными идеями. Видимо, наследство получил... В благодар-
ность издатели подписали его на все первые экземпляры своих нумерован-
ных тиражей.
Джон Эдгар Уэбб и его сварливая, темпераментная женушка стали цент-
ром нью-орлеанской литературной жизни того времени. Они прожили в
Нью-Орлеане с 1954 до 1967 года. Повидать их приезжал Лоуренс Ферлин-
гетти - а потом написал для первого номера "Аутсайдера" стихотворение
под названием "Нижнее Белье". Обитатели и гости Французского Квартала
частенько видели, как в двери квартирки Уэббов стучались с пачками но-
вых стихов под мышкой и поэтесса каджа (Кэй Джонсон, в то время - под-
руга Грегори Корсо), и Чарлз Буковски.
Уэббы родились в Кливленде, а в Город Полумесяца приехали из
Сент-Луиса, где, как значительно позже признавалась Джипси Лу в одном
из интервью, они довольно долго просто стояли на междугородней автос-
танции и искали в расписаниях какой-нибудь город "в радиусе 17 долла-
ров": "Тут мы подняли глаза и увидели, как к отправлению готовится ав-
тобус с табличкой "Нью-Орлеанский Экспресс". Так мы и поехали."
Ее рассказы о легких и спонтанных странствованиях, часто - после
ссоры с хозяином ночлега, - как будто оживший роман Джека Керуака "На
Дороге". Газеты 60-х годов много места тратили на описания ее драмати-
чески обставленных появлений на публике: в плаще с капюшоном, расшитых
золотом тапочках с загнутыми носами, с золотыми обручами сережек в
ушах. Прозвище свое - "Цыганка" - она получила не напрасно. Но и в
