прежнее мимолетное знакомство с Парижем. Днем он посещал библиотеки и бродил
по картинным галереям. Он буквально пожирал книги, и мир возможностей,
которые раскрывались перед ним в этой области культуры, приводил его в
трепет, когда он думал, какие ничтожные крохи общей суммы человеческих
знаний может усвоить отдельный индивидуум, даже если он всю жизнь посвятит
исследованию и изучению; однако, он учился, сколько мог, днем, а по ночам
искал отдыха и развлечений, причем, конечно, и для ночных его занятий Париж
представлял ничуть не менее богатое поле.
Если он выкуривал слишком много папирос и выпивал слишком много
абсента, то он делал это потому, что брал цивилизацию такой, какая она есть,
и что так делали, как он убедился, все его цивилизованные братья. Жизнь эта
манила его новизной, возбуждала его; к тому же, в сердце у него жила большая
печаль и большое желание, которое никогда не может быть утолено, -- и он
старался в этих двух крайностях -- работе и развлечениях -- уйти от прошлого
и свыкнуться с мыслью о будущем.
Однажды вечером он сидел в мюзик-холле, потягивая абсент и любуясь
пляской русской танцовщицы, как вдруг он поймал быстро скользнувший по нему
взгляд двух злых черных глаз. Человек отвернулся и смешался с толпой у
выхода раньше, чем Тарзан успел его хорошенько рассмотреть, но он остался в
уверенности, что не в первый раз видит эти глаза и что не случайно они
следили за ним весь вечер. Уже некоторое время у него было смутное ощущение,
что за ним следят, и, повинуясь сильному в нем животному инстинкту, он
обернулся и перехватил устремленный на него взгляд.
Еще до ухода из мюзик-холла Тарзан совершенно забыл о происшедшем, не
обратил он внимания и на подозрительного субъекта, который глубже
отодвинулся в тень подъезда на противоположной стороне улицы, как только
Тарзан вышел из ярко освещенного здания.
Тарзан и не подозревал, что его не раз провожали таким образом и из
этого, и из других мест развлечений. Но он никогда почти не бывал один. На
этот раз д'Арно был приглашен в другое место, и Тарзан шел один.
Когда Тарзан повернул в том направлении, каким он всегда возвращался
домой из этой части города, следивший за ним с противоположного тротуара
выскочил из засады и быстро побежал вперед.
Тарзан привык проходить улицей Моль по ночам. Тихая и темная, она
больше напоминала ему родные джунгли, чем шумные и блестящие окрестные
улицы. Если вы хорошо знаете Париж, вы вспомните узкую, не внушающую доверия
улицу Моль. Если вы не знаете Парижа, вам стоит только спросить полисмена, и
вы услышите, что нет другой улицы в Париже, которую следовало бы
старательней обходить с наступлением темноты.
В эту ночь Тарзан прошел пролета два в густой тени грязных старых
зданий, окаймляющих невзрачную улицу, как вдруг услышал крики и вопли о
помощи, доносившиеся из третьего этажа противоположного дома. Голос был
женский. Не успело умолкнуть эхо первого вопля, как Тарзан бросился вверх по
лестнице и вдоль темного коридора, туда, где требовалась помощь.
В конце коридора на третьем этаже одна дверь была чуть приоткрыта, и
из-за двери слышался тот же голос, что заставил его броситься сюда.
Еще миг -- и он стоял в середине слабо освещенной комнаты. Керосиновая
лампа горела на высокой каминной полке, отбрасывая тусклый свет на полдюжины
отвратительных фигур, -- мужчин, за одним исключением. Женщине было лет
тридцать. Лицо ее, носящее отпечаток беспутной жизни и дурных страстей,
сохранило все-таки следы былой миловидности. Она стояла, прижавшись к стене,
с рукою у горла.
-- Спасите, мсье, -- крикнула она глухо, когда Тарзан вошел в комнату.
-- Они хотели убить меня.
Обернувшись к мужчинам, находившимся в комнате, Тарзан увидел обычные
типы уголовных преступников. Его удивляло, что они не старались улизнуть.
Шорох позади заставил его обернуться. Глазам его представились две вещи,
сильно его поразившие: один человек украдкой старался выскользнуть из
комнаты, но даже и по беглому впечатлению Тарзан узнал в нем Николая Рокова.
Но то, что он еще увидел, представляло более актуальный интерес:
огромный верзила на цыпочках подходил к нему сзади с тяжелой дубинкой в
руках, а как только и он, и его товарищи увидели, что намерения их раскрыты,
-- они все разом бросились на Тарзана. Некоторые вытащили ножи. Другие
схватили стулья, а верзила с дубинкой занес ее высоко над головой, чтобы с
размаху ударить Тарзана и размозжить ему голову.
Но с мозгом, смелостью, мышцами, которые в глубине диких джунглей
выдерживали единоборство с мощной силой Теркоза и свирепым лукавством Нумы,
не так легко было справиться, как рассчитывали парижские апаши.
Выбрав самого сильного противника -- малого с дубинкой, -- Тарзан
бросился на него со всей яростью и, увернувшись от опустившейся дубинки,
нанес ему такой удар, что тот свалился на пол, выбитый из строя.
Затем он повернулся к другим. Тут пошла просто игра. Он наслаждался
радостью битвы и хотел крови. Как легкая скорлупа, которая разлетается при
первом резком движении, слетел с него тонкий налет цивилизации, и десять
дюжих мерзавцев оказались заключенными в маленькой комнате вместе с диким
зверем со стальными мышцами, с которым им и думать нечего было справиться.
В конце коридора у наружных дверей стоял Роков, ожидая исхода дела. Он
хотел до своего ухода убедиться в том, что Тарзан погиб, но в его расчеты
вовсе не входило присутствовать при убийстве.
Женщина все еще стояла на том же месте, где Тарзан застал ее войдя, но
за несколько истекших минут выражение лица у нее менялось несколько раз.
Притворное отчаяние, которое было на нем написано, когда Тарзан увидел ее,
сменилось выражением коварства, когда Тарзан повернулся к нападающим; но эта
перемена ускользнула от Тарзана.
Позже -- выражения изумления и ужаса сменялись одно другим. И не
удивительно! Безупречный джентльмен, которого она своими криками заманила на
верную гибель, внезапно превратился в демона-мстителя. Не дряблые мускулы и
слабое сопротивление, как они ожидали, а настоящий разъяренный Геркулес.
-- Боже! -- крикнула она. -- Это зверь!
И в самом деле, крепкие белые зубы человека-обезьяны впились в горло
одного из нападавших, и Тарзан боролся так, как он научился бороться с
огромной обезьяной-самцом из племени Керчака.
Он был одновременно в разных местах, бросаясь взад и вперед по комнате
гибкими прыжками, напоминавшими женщине пантеру, которую она видела в
зоологическом саду. Чья-то кость затрещала под его железной рукой, здесь
вывихнуто плечо, когда он отрывал от себя чью-то руку.
С воплями боли негодяи, один за другим, спешили выскочить из комнаты:
но раньше, чем появился первый, окровавленный и изломанный, Роков успел
сообразить, что не Тарзану придется лежать здесь мертвым этой ночью, и он
поспешил к ближайшему притону и сообщил в полицию, что на улице Моль, No 27,
третий этаж совершается убийство.
Когда явилась полиция, она нашла трех человек, которые стонали, лежа на
полу, перепуганную женщину, забившуюся на грязную кровать, и хорошо одетого
джентльмена по середине комнаты, по-видимому, поджидающего подкрепления,
которое должно было явиться в лице полицейских, шаги которых он слышал
издалека. Но в последнем они ошибались: сквозь прищуренные веки на них
смотрели серо-стальные глаза дикого зверя. Как только послышался запах
крови, последний след культурного налета слетел с Тарзана, и теперь он стоял
наготове, как лев, оцепленный охотниками, поджидая первого нападения,
готовый броситься на первого напавшего.
-- Что здесь произошло? -- коротко спросил один из полицейских.
Тарзан объяснил в двух словах, но, когда он обернулся к женщине за
подтверждением, он был поражен ее ответом.
-- Он лжет! -- пронзительно закричала она, обращаясь к полицейским. --
Он вошел ко мне, когда я была одна, с дурными намерениями. Когда я
оттолкнула его, он убил бы меня, если бы мои крики не привлекли сюда
проходивших мимо господ. Это дьявол, господа. Он один чуть не убил десять
человек -- руками и зубами.
Тарзан был так поражен ее неблагодарностью, что на мгновение был
ошеломлен. Полиция была настроена скептически -- ей уже приходилось иметь
дело с этой самой особой и ее милой компанией. Но тем не менее --
полицейские -- не судьи, а потому они решили арестовать всех, находившихся в
комнате, с тем, чтобы те, кто к этому приставлен, отделили правых от
виноватых.
Но они вскоре убедились, что легко сказать этому хорошо одетому
молодому человеку что он арестован, но совершенно другое -- заставить его
повиноваться.
-- Я ни в чем не виноват, -- заявил он спокойно. -- Я только защищался.
Не знаю, почему женщина сказала вам то, что она сказала. Она не должна
ничего иметь против меня, потому что я ни разу не видал ее, пока не вошел в
эту комнату, привлеченный ее криками о помощи.
-- Хорошо, хорошо, -- сказал один из полицейских, -- на то есть судьи,
чтоб выслушать все это, -- и он двинулся вперед, чтобы положить руку на
плечо Тарзана. В следующее мгновение он лежал, скорчившись в углу комнаты, а
когда его товарищи бросились на человека-обезьяну, они испытали на себе то
же, что только что перед тем испытали апаши. Он расправился с ними так
быстро и грубо, что они не успели даже вытащить свои револьверы.
В течение короткого боя Тарзан обратил внимание на открытое окно и, по
ту сторону окна, на что-то -- не то дерево, не то телеграфный столб -- он не
мог хорошенько разобрать. Когда последний полицейский был брошен на пол,
один из его товарищей, успевший вытащить револьвер, выстрелил в Тарзана. Он
дал промах, а раньше, чем он успел выстрелить вторично, Тарзан сбросил лампу
с камина, -- комната погрузилась во мрак.
Вслед за этим присутствующие увидели, как легкая фигура прыгнула на
подоконник раскрытого окна и одним прыжком, как пантера, перенеслась на
столб по ту сторону улицы. Когда полицейские оправились и спустились на
улицу, их пленника нигде не было видно.
Нельзя сказать, чтобы они очень кротко обошлись с женщиной и с теми из
мужчин, которые не удрали, когда они доставили их в участок; теперь они
представляли собой очень жалкий и потрепанный полицейский отряд. Им не
улыбалась перспектива донести начальству, что один невооруженный человек
всех их разбросал по полу и затем исчез с такой легкостью, будто их тут и
вовсе не было.
Полицейский, остававшийся на улице, клялся, что никто не выпрыгнул из
окна и не вышел из дому со времени их прихода. Его товарищи склонны были
думать, что он лжет, но доказательств у них не было.
Спустившись со столба за окном, Тарзан, повинуясь инстинкту джунглей,
посмотрел вниз раньше, чем спуститься. И он был прав -- внизу, у самого
столба, стоял полицейский. Вверху не было никого, и Тарзан полез вверх.
Верхушка столба была вровень с крышей дома; мускулам, которые годами
помогали ему перебрасываться с одного дерева на другое в девственных лесах
его родины, ничего не стоило перенести его через пространство, отделяющее
столб от крыши. С одного здания он перебрался на другое, пока на одном из
перекрестков не заметил такого же столба, по которому он и спустился.
Несколько пролетов он быстро пробежал. Затем зашел в маленькое ночное
кафе и в умывальной комнате смыл и счистил с рук и с платья все следы своего
путешествия по крышам. Выйдя оттуда через несколько минут, он медленно,
шагом праздношатающегося, направился домой.
