премий ты сам себе противоречишь. Обозвал их накладными плечами -
и тут же превозносишь, как панацею от чувства безысходности.
В.Рыбаков: Ну, не панацею. Просто лучшего лекарства на данный
момент нет. Как мы знаем хотя бы из рассказа Святослава Логинова
"Цирюльник", в те времена, когда медицина не знала наркоза, пе-
ред операцией пациентов накачивали винным настоем зерен мака. Та-
ков был предел возможностей, которыми располагал врач, честно
стремясь облегчить страдания больного. Полного обезболивания это,
разумеется, не давало, но все же уменьшало вероятность летально-
го болевого шока. С другой стороны, тебе, наверное, доводилось
замечать, что даже некрасивые, нескладные люди, одевшись в то,
что как-то скрывает их физические недостатки, подчас начинают не
только выглядеть, но и вести себя иначе: спокойнее, увереннее;
распрямляется сутулая спина, глаза посверкивают... Да, Шварценег-
герами они не становятся. Но и вероятность того, что они в тоске
прилягут в лужу подремать с недопитой поллитрой в руке, резко по-
нижается. И нечего меня ловить на слове, сам-то хорош. В первом
случае спросил, устраивает ли меня то, что мне навешали премий, и
я, естественно, со всей возможной скромностью ответил, что не в
премиях счастье. А во втором - как я отношусь к премиям вообще; и
я, естественно, со всей возможной уважительностью ответил, что
глубоко их чту.
А.Чертков: Я вижу, работа в академическом институте научила
тебя убедительно доказывать все, что угодно.
В.Рыбаков: О, там еще не тому научат.
А.Чертков: Например?
В.Рыбаков: Например... Например, глубокому пониманию старого
анекдота про мужика, который лошаденку свою приучал одним возду-
хом питаться. Приучал-приучал, и совсем уже приучил было, да
только она почему-то сдохла.
А.Чертков: Ага. Смеяться можно?
В.Рыбаков: Лучше спроси еще что-нибудь. Посмеемся в нерабочее
время - если будет над чем.
А.Чертков: Тогда вернемся к "Гравилету". Не кажется ли тебе,
что слишком жесткая, "черная" концовка не только противоречит
всему содержанию романа, но и, по сути, разрушает его, низводит
до очередной сиюминутной антиутопии?
В.Рыбаков: Мне-то не кажется, но если ты об этом спрашиваешь,
то, видимо, так кажется тебе. Вот еще один пример фатального не-
понимания - а уж, казалось бы, пуд соли съели вместе. И впрямь
повеситься, что ли? Думаешь, я не смог бы накатать весь роман на
одной жалистной чернухе, в стиле "Не успеть"? Но ведь не накатал
почему-то. И кончается роман отнюдь не чернухой, а взлетом из
нее. Тебе этот взлет кажется надуманным, притянутым за уши? Ты в
него не веришь? А в то, что люди способны жертвовать собой ради
спасения других людей, совершенно им чужих - ты тоже не веришь? А
в то, что люди способны держать слово, не грабить, не насиловать?
Я понимаю, окружающая нас действительность выдавливает из нас ве-
ру во все это день за днем, час за часом - но действительность
всегда, всегда делала это. И главная функция культуры - оказы-
вать вечное сопротивление этому давлению. Инстинкт самосохране-
ния, сработав в социальной среде, проявился как потребность в та-
ком сопротивлении, а она и породила культуру. Именно верой в то,
что человек способен не насиловать, человечество уменьшает разме-
ры насилия; верой в то, что человек способен не обманывать,
уменьшает количество обманов. "Черная" же часть эпилога возникла
из соблазна впрямую столкнуть два возможных мира, впрямую спро-
сить тех, кто меня прочтет, в каком из этих миров им хочется
жить. Чтобы жить в таком-то, нужно вести себя так-то, а чтобы
жить в этаком - этак. Выбирайте.
А.Чертков: Воистину, автор всегда знает о своем произведении
меньше, чем читатель. Пишет-то он всей душой, но и читатель вос-
принимает так же, всей душой - а объяснять берется умом... Скажи,
как вообще возник замысел "Гравилета"?
В.Рыбаков: Понятия не имею. Прилетел из объективной реальнос-
ти, которая копируется, фотографируется и отображается нашими ор-
ганами чувств, существуя независимо от них. Как совершаются от-
крытия? Только что, секунду назад, еще не знал чего-то - и вдруг
уже знаешь. Как заболевают? Ходишь, суетишься по мелочи, как
обычно, и ведать не ведаешь, что внутри тебя микробы уже делают
свое черное дело; и вдруг температура тридцать девять, организм
перешел на другой режим работы. Как беременеют? Вроде ничего спе-
циально для этого не делаешь, просто любишь кого-то, и вдруг -
бац! И попробуй теперь не роди. Будет, как я сформулировал в
"Очаге", "очень больно".
А.Чертков: Но не кажется ли тебе, что в последнее время ты ро-
жаешь довольно редко? Понятно, что ситуация в отечественной фан-
тастике напряженная - не многим лучше, чем в годы так называемо-
го "застоя". Тем не менее, одни авторы все время клянут
судьбу-индейку, а другие - активно пишут "в стол" и отыскивают
любую возможность опубликоваться. А каков твой взгляд на пресло-
вутую Проблему Публикации?
В.Рыбаков: Проблемы Публикации, по-моему, нет. Писатель пишет,
чтобы его читали. Если его не хотят читать, это его трагедия.
Если его хотят читать, но не могут заполучить его текстов, это
трагедия и писателя, и его страждущих читателей. Тот, кто стоит
на пути между писателем и его читателями - преступник. Грабитель.
Все равно, как он называется - цензор, издатель или сбытчик. Цен-
зоры хоть иногда совершали героические поступки. Так увидели свет
"Улитка на склоне", "Сказка о Тройке", "Час Быка"... Сбытчик ге-
ройского поступка не совершит никогда, потому что он не идеолог,
а прагматик. Риск ради чего-то, кроме сверхприбыли, просто лежит
вне его представлений о мире. Пытаться ему это объяснить - все
равно, что пытаться растолковать понятие Галактики человеку, у
которого плоская Земля покоится на трех китах. А читатель на из-
дателя не имеет влияния, потому что в наше благословенное время
можно влиять лишь живым рублем. Ну, пусть даже полуживым. Изда-
тель получает рубли не от читателя, а от сбытчика. Почему так? А
почему у нас в стране все - через двуликий Анус? Большевики ли,
демократы - Анус все тот же... Вопросы не ко мне.
А вот вопрос ко мне - почему рожаю мало? Ну, во-первых, мне
хватает. Я привык, чтобы каждая новая вещь была открытием. Чтобы
вставать из-за стола, зная о предмете, о котором писал, больше,
чем когда за стол садился. Именно так и возникает не холодное,
пусть сколь угодно профессиональное, но холодное изложение уже
известного, а жизнь в тексте, лихорадочный и болезненный поиск,
совершающийся на глазах у любого, кто потом этот текст прочтет.
Но для того, чтобы такое стало возможным, где-то под спудом дол-
жны накопиться переживания и знания, которые еще не осознаются и
ждут предлога, чтобы вынырнуть на поверхность; первое прикоснове-
ние к ним и вызывает дрожь, свидетельствующую о "проколе сути",
предлогом для выныривания и является начало извержения текста.
Видимо, за более чем полтора года, прошедшие с момента написания
"Гравилета", никаких принципиально новых знаний о людях я не на-
копил. А может, накопил, но не те, которые заслуживают претворе-
ния в текст. А может, накопил, и даже те, но еще не знаю об этом.
С другой стороны, писать в стол уже не могу - года не те и
эпоха не та. Прежде мог, и много мог - потому что можно было жить
на одну институтскую зарплату, а времени хватало и на неоплачи-
ваемую работу; и потому еще, что получал моральное удовлетворе-
ние по Высоцкому принципу: "но счастлив он висеть на острие - за-
резали за то, что был опасен". Теперь невозможно ни то, ни дру-
гое. На зарплату жить нельзя. И не опасен.
И в-третьих, касательно количества опубликованного. В во-
семьдесят девятом я написал повесть "Дерни за веревочку". Не выш-
ла до сих пор. В девяностом написал повесть "Вода и кораблики".
Вышла только в журнале "Фантакрим-MEGA", и то в сокращении. В том
же девяностом подал книгу под общим названием "Преломления" - эти
две повести плюс кое-какие небезынтересные довески - в изда-
тельство "Terra Fantastica". Гранки вычитывал в марте девяносто
второго. Но книги так и нет. Объяснения: то неправильно нарисова-
ли картинки, то неправильно взяли формат... словом, если вспом-
нить "Белое солнце пустыни", "гранаты у него не той системы".
"Гравилет" я отнес в "Terra Fantastica" раньше, чем в "Неву",
причем полным текстом. Результат тот же. А предлагаться в деся-
ток мест сразу я еще до прошлого года считал непорядочным и нето-
варищеским. Да, конечно, ситуация с книгоизданием ухудшается из
месяца в месяц. Но ведь выпускала же "Terra Fantastica" других
российских авторов за последние два-три года!
В чем дело? Можно, как Ланселот у Теренса Уайта, объявить се-
бя Рыцарем, Родившимся Под Несчастливой Звездой, и все списать на
трагические цепи случайностей, змеями сползшиеся ко мне со всех
концов Питера. Можно, стиснув то и дело пустеющий стакан водки,
остановившимся взором смотреть на одну-единственную фразу из ка-
веринских "Двух капитанов": "Николай погубил нас и, как я пола-
гаю, намеренно". Можно, как ослик Иа-Иа, со спокойной безнадеж-
ностью констатировать: "Все оказались наверху. Я оказался внизу.
Что ж, так и должно быть". Можно предположить, что я пишу хуже
всех, а мои добрые друзья, боясь меня огорчать, действительно не
решаются сказать мне об этом прямо, но по мере сил спасают от
публикаций, чтобы я своими слюнявыми произведениями не выставлял
себя на посмешище перед целым светом и не компрометировал петер-
бургскую школу. Много чего еще можно. Например, не забивать себе
голову этой ерундой, а заниматься делом. За последние полтора го-
да я, работая на самом стыке обеих своих стезей - востоковедной и
литературной,- подготовил к печати переводы трех - уже изданных!
- книг. Сборник эссе знаменитой южнокорейской писательницы Чон
Сук Хи - рекомендую. Есть очень хорошие, а есть и просто очень
забавные, там описываются впечатления от нашей страны; Чон Сук Хи
побывала тут в последний горбачевский год. Беллетризованная биог-
рафия нынешнего президента Южной Кореи, спасителя страны от раз-
гула посттоталитарной псевдодемократизации. Очень поучительная
книга. К сожалению, южнокорейское посольство скупило весь тираж
на корню, у меня даже авторского экземпляра нет. По слухам, да-
рят по экземплярчику всем приглашенным после торжественных мероп-
риятий. И "Золотая птица Гаруда", сборник новелл современных юж-
нокорейских писателей; есть очень любопытные вещи, некоторые да-
же с элементами фантастики или сюра. Подстрочники были зачастую -
Боже мой! Иногда даже не реконструировался смысл авторской фразы.
"Его голос стал объемнее, чем его мысль, и от этого немного
странно сотрясался воздух в комнате". "Подумай о товарищах, с
рассвета до заката пачкающих кофем станки! Подумай об их бледных
лицах, собранных на пыльных рабочих местах и работающих, как му-
лы!" "Он думал, что трава, колышащаяся по ветру за пригорком, од-
на трава - это трава целиком, а трава целиком - это одна трава.
Если не так, думал он, то ему, имеющему только имя, нет причины
умирать". Сильно, правда? Я смело могу назвать себя соавтором
всех представленных в сборнике рассказов и повестей. А дело инте-
ресное и нужное - уже потому хотя бы, что нам с Южной Кореей еще
жить и жить. И книга в итоге получилась очень приличная. Да к то-
му же - центр "Петербургское востоковедение", в отличие от неко-
торых, не зря деньги платит своим сотрудникам - я сдал текст в
первых числах августа, перед отпуском, а вернулся... Книга-то уже
вышла. С иллюстрациями, с тиснением по твердой обложке... За
шесть недель!
С другой стороны, если устал переживать - поразмышляй. Может,
про людей я за полтора года ничего нового не узнал - зато начали
