верно теряющего совесть... Понять мысль Стругацких было легко.
"Носитель культуры" и "Давние потери" Рыбакова утверждали в той
же мысли: центром всего нужно было сделать совесть. Но дальше,
дальше-то что? Он искал, в чем может укорить себя, и без труда
находил - человек несовершенен и изъянов в нем - прорва... Допус-
тим, он доведет себя до такого состояния, когда совести не в чем
будет его упрекнуть (чего проще - спятить или сдохнуть), но
мир?.. Но люди?.. Как обратить свою совесть вовне себя?
Жизнь продолжалась. В конце восемьдесят девятого года он же-
нился. Мир вокруг оставался несовершенным, более того - уродли-
вым, но отблеск их любви скрадывал глубокие изъяны действи-
тельности, в мире появилось нечто прекрасное, без чего он уже не
мог бы дышать...
И вдруг - как ломом по ребрам - "Очаг на башне"... Роман об
убийстве любви.
Он был не просто потрясен. То, что он испытал, нельзя было
назвать просто потрясением. Он был Симагиным, и Вербицкий убивал
его любовь. Это был уже не просто внутренний резонанс, это было
полное отождествление...
До сих пор не могу заставить себя раскрыть этот роман - нас-
только это больно...
"...ее улыбка лопнула, словно взорванная изнутри, руки вскину-
лись изломчато и страшно..."
Какое мучение сравнится с этим?
"- Она не умерла! - закричал он и с удвоенной силой принялся
растирать жесткое, как настывший камень, тело - кожа лохмотьями
поползла с его ладоней..."
Это "Зима" - рассказ о смерти всей любви на Земле.
Что человек без любви?..
Что он без совести?..
* * *
Случайно это вышло, нет ли,- но именно рассказы, повести и ро-
маны Вячеслава Рыбакова вставали поворотными вехами на его - моем
- пути. Может быть, это случайность. Может, нет. Не знаю. Просто
так было. И, может, так будет.
Надеюсь...
Я не ищу в его произведениях подсказок, тем более - ответов.
Но как-то так получилось, что боль его героев - моя боль. И лю-
бовь их - моя любовь.
Впрочем, я напрасно ищу объяснения той невероятной связи, что
возникла между моей жизнью и прозой Рыбакова. Он сам уже давно
все объяснил:
"В сущности, все, что я пишу, это объяснения - даже не в люб-
ви, а просто любви. Только любовь не отвергает, а впитывает.
Только она дает возможность принимать проблемы иного человека так
же остро, как свои, а значит - обогощать себя. И только она дает
надежду, что все это - не зря".
Я верю Вам, Вячеслав Михайлович.
1991, 1994
-----------------------------------------------------------------
Беседы при свечах
АНДРЕЙ ЧЕРТКОВ - ВЯЧЕСЛАВ РЫБАКОВ
А.Чертков: Вячеслав, твой последний роман "Гравилет "Цесаре-
вич" вновь привлек к тебе внимание читающей публики и был удос-
тоен двух престижных премий. Доволен ли ты таким поворотом собы-
тий?
В.Рыбаков: Признаюсь, твой вопрос кажется мне... ну... ну лад-
но, скажем, просто заданным для того, чтобы как-то начать разго-
вор. И, возможно,- чтобы напомнить читателям, чего этот самый Ры-
баков, собственно, набабахал. Поверь, довольство или недо-
вольство я испытываю главным образом по поводу каких-то внутрен-
них процессов, а отнюдь не внешних событий. Довольство, и даже
счастье, я испытывал, когда "Гравилет" придумал - это было в сен-
тябре девяносто второго в Коктебеле, и когда писал - это было в
декабре того же года в Комарово. Знаешь, бывает - вроде придумал
сюжет или идею, вроде можно было бы что-то из них сделать - но
дрожи нет. Значит, и пробовать не стоит, все равно ничего не по-
лучится. А вот когда в голову мне впрыгнула сцена в больнице - с
нее все началось, а потом, опять-таки безо всяких нарочитых раз-
думий, я просто шел по степи к дальнему пляжу, впрыгнул Беня Цын,
меня зазнобило. Пошел, если воспользоваться прекрасным термином
Андрея Столярова, "прокол сути". И то же самое - когда писал. В
это время я был "доволен поворотом событий". Все во мне кричало:
вот ведь какими могут быть люди, могут, правда могут, ведь нельзя
эмоционально убедительно написать то, чего не может быть... стоит
только захотеть!.. вы посмотрите, насколько всем нам станет луч-
ше, если мы постараемся в любой ситуации, на любом уровне, от по-
литики до интимностей, беззлобно и бережно отыскивать взаимоп-
риемлемые компромиссы!.. А потом я оказался недоволен поворотом
событий. Потому что, в сущности, я описал мир, в котором только и
хотел бы, только и мог бы полноценно существовать. Описал так
тщательно и заманчиво, как только мог, лучше не могу. Но реальный
мир не сдвинулся в сторону мира, мною описанного, ни на волос.
Конечно, ожидать этого наивно, глупо - но даже ближайшие друзья,
которым я давал читать рукопись, подчас понимали роман, мягко го-
воря, весьма своеобразно. А уж некоторые отзывы со стороны пред-
ставительниц лучшей половины рода людского... "Ах, ему гарем по-
давай? Каз-зел!" Месяца четыре я жил с адом в душе, не мог окле-
маться. Борис Стругацкий, прочитав "Гравилет", заметил: "Рыбаков
продолжает описывать очень хороших и совершенно невозможных лю-
дей. Вы, Славочка, хоть и написали "Прощание славянки с мечтой",
сами, видимо, ефремовец до мозга костей. Вы верите в возможность
некоей чрезвычайно мощной этики. И, по идее, я должен был бы в
вас эту веру поддерживать. Но очень уж врать не хочется". Андрей
Столяров постоянно уверяет меня, что "Гравилет" - вещь очень сла-
бая, это, дескать, общее мнение питерских писателей; в глаза мне
этого никто не говорит, но в разговорах друг с другом оценивают
роман весьма низко. Один знакомый журналист - имя его ничего не
скажет любителям фантастики, поэтому я его и не называю - сформу-
лировал свои ощущения так: "Ранних Стругацких или Булычева чи-
таешь - и понятно, что сказка, такого мира и таких людей быть
просто не может. А у тебя люди вроде совсем как мы, только
чуть-чуть добрее - ан это "чуть-чуть" оказывается, если подумать,
настолько непреодолимым, что тоска берет, хоть вой". А некий чи-
татель из Перми прислал мне письмо, где укорил вот как: "По-ваше-
му, не надо ничего делать, чтобы изменить к лучшему то, что
происходит вокруг. Надо просто ждать, когда с того мира придут к
нам на помощь. А ведь эта помощь может никогда не придти. И что
же, нам так и погибать? Одно дело - верить во что-то реальное, да
еще когда эта реальность подкреплена твоими собственными поступ-
ками, и совсем другое - слепая вера. Когда человек просто лежит
на койке, ничего не делает, чтобы улучшить свое положение и ве-
рит в доброго бога-батюшку, который ничего и не требует, кроме
слепой веры. А ведь именно к этому вы и призываете людей своим
романом... Вы со мной согласны? Всего вам самого доброго и свет-
лого!"
Собственная неспособность высказаться так, чтобы тебя поняли,
угнетает сильнее инфляции. Умом понимаешь, что чем пространнее и
сложнее высказывание, тем больший простор для интерпретаций оно
дает - но на сердце-то кошки скребут, руки опускаются.
А премии... что премии. Какой-нибудь заморыш может, конечно,
слегка улучшить свой внешний вид накладными плечами, широкой кур-
ткой с пряжками и бляшками - но не станет от этого сильнее и здо-
ровее. И, вдобавок, над ним будут очень смеяться те, кто знает,
каков он на самом деле.
А.Чертков: Кстати, о премиях. Не слишком ли их много сейчас
образовалось, да еще в условиях, когда российской фантастики из-
дается все меньше и меньше? И имеют ли они сейчас тот вес и зна-
чение, которые должны были бы иметь?
В.Рыбаков: Вес премии - дело наживное. То есть можно его на-
жить, а можно и нет; но даже при самых благоприятных обстоя-
тельствах, даже с помощью самой массированной рекламы за год-два
престижность не создашь. А вот перестараться вполне можно, и да-
же ту премию, которая имеет все шансы стать весомой и престижной,
можно утопить еще в младенчестве, если тупо вопить на каждом уг-
лу, что она самая главная, самая объективная, самая
драгоценная... Те, кто пытается проводить у нас рекламные компа-
нии на западный манер, забывают о том, что сознание и подсозна-
ние советского человека - а все мы пока вполне советские по уму и
по дури - имеют свою специфику. В частности, мы на дух не верим
пропаганде. Значит, то, что хвалят с трибун, с экранов и в печа-
ти, вызывает непроизвольную негативную реакцию. Если мне раз в
неделю будут говорить, что "Хопёр - отличная компания", у меня
это как-то осядет в башке. Если же это будут делать двадцать раз
на дню, меня начнет рвать уже на слоге "Хо". То же и с премиями.
Значение же премий действительно велико, и от того, что соб-
ственной фантастики у нас издается все меньше, а читательская ау-
дитория становится все уже, значение это, как ни парадоксально,
только возрастает. Во-первых, это прекрасный повод напомнить ми-
ру о себе - ненавязчиво, но достойно. Во-вторых, времена, когда
лучшей премией для автора было благоговейное внимание миллионов
читателей, ушли, видимо, безвозвратно - значит, нужны какие-то
компенсирующие механизмы. Это звучит отвратительно, но это так.
Большинству писателей - и честным, вкладывающим в свои тексты ду-
шу писателям в особенности - как воздух необходимы хоть какие-ни-
будь эмоции, которые приглушали бы муку, сопровождающую рождение
этих текстов, и отчаяние, сопровождающее разрыв пуповины и без-
звучное падение текстов в пустоту читательского равнодушия. Дело
не в тщеславии - дело в объективной потребности в переживаниях,
которые как-то уравновешивали бы чашечки невидимых весов в психи-
ке; ведь если одна из чашечек слишком перевешивает, начинается
безумие. Дело не в "Аэлитных" каменюках и не в бронзе "Улиток" -
дело в благодарном эмоциональном резонансе твоей референтной
группы, пусть она даже и не слишком велика. Года полтора назад я
предложил у нас на семинаре только хвалить друг друга, а крити-
ческие замечания высказывать потом, тет-а-тет... Увы, это была
еще одна тщетная потуга ефремовца, верящего в возможность мощной
этики.
Что же касается количества премий, то - больше премий хороших
и разных. В идеале каждое направление в фантастике должно стиму-
лироваться, каждое должно иметь шанс на ежегодные аплодисменты
зала. В одном зале будет пятьдесят человек, в другом сто пятьде-
сят - но это отнюдь не повод выгонять первых пятьдесят под дождь,
а в освободившемся помещении устраивать валютный бар или магазин
японской электроники. Магазинов этих и так хватает, а у нас каж-
дый человек на счету.
А.Чертков: И Петухов? И Эрнст Малышев? И Вилли Конн?
В.Рыбаков: Не читал. Поэтому термин "у нас" их не охватывает.
А.Чертков: Скользкая, однако, тема! Сколько скандалов происхо-
дило и сколько будет происходить еще из-за того, кого считать
"нашими", а кого нет. С кем крепить узы, а от кого, как теперь
говорят, дистанцироваться...
В.Рыбаков: Знаю. И очень остро переживаю каждый такой кон-
фликт, даже если впрямую он меня не затрагивает. Тут можно долго
ворочать силлогизмами, но если попытаться сформулировать суть, то
вот она: естественные процессы не терпят искусственных попыток им
помочь. Жизнь сама скрепит с теми, с кем следовало бы скрепиться,
и дистанцирует от тех, от кого надо дистанцироваться. А публич-
ные пощечины, сладострастное, словно на чемпионате по ядовитости,
поливание друг друга грязью в ксерокопированных журнальчиках,
равно как громогласные демонстрации дружелюбия или заключение
формальных союзов не доведут до добра. Жизнь богаче наших пред-
ставлений о ней.
А.Чертков: Понятно. Не все так думают, но это тема отдельного,
длинного и, наверное, тягостного разговора. И, как мне кажется,
не очень интересного для широких читательских масс. А по поводу
