нитки, так что мой боевой костюм уже не выглядел супермодным, теперь я в нем
скорей похож был на мокрую курицу, тем более что моя роскошная шeвeлиу-рa
превратилась в нашлепку, будто какой-то кaл распластан по голове, a мордeр
был, надо полагать, изукрашен ссадинами и синяками; трогая языком зуббя, я
обнаружил, что некоторые шатаюця. Все тело у меня ныло и болело, ужaсно
хотелось пить, и я ловил ротом ледяные капли, а в желудке пело и ворчало
оттого, что я с утра не ел, да и утром-то поел довольно-таки, бллин,
условно.
"ДОМ"; что ж, дом так дом - может быть, там и люди найдуця, кто бы
помог мне. Я отворил калитку и захлюпал под дождем, переходящим в снег, по
дорожке, потом тихонько, жалобно постучал в дверь. Никто не отозвался, и я
постучал тшутмшутт сильнее и дольше, после чего послышались шаги. Дверь
отворилась, и мужской голос спросил: "Да, что такое? "
- О, - взмолился я, - пожалуйста, помогите. Меня избили полицейские
и оставили умирать на дороге. Пожалуйста, дайте мне чего-нибудь выпить и
погреться у огня, сэр, прошу вас.
Дверь полностью отворилась, за ней был мягкий свет и доносилось
тресь-тресь поленьев, горевших в камине. - Входите, - сказал открывший
дверь, - кто бы вы ни были. Помоги вам Господь, бедняга, входите, дайте на
вас взглянуть.
Я еле переступил порог, причем не очень-то и притворялся, бллин, я
действительно чувствовал себя хуже некуда. Добрый этот вeк обхватил меня
руками за плечи и помог добрести до комнаты, где горел камин, и уж тут-то я
сразу понял, где я и почему надпись "ДОМ" над воротами показалась мне такой
знакомой. Я поглядел на хозяина, который тоже смотрел на меня, да так
сочувственно, и теперь я его тоже вспомнил. Меня-то он, конечно, не
припомнит, потому что в те беззаботные. денечки мы с моими так называемыми
друзьями на все большие дрaцинги, крaстинги и прочие всякие выступления
ходили в масках. хозяин был низкорослый очкастый вeк среднего возраста -
лет тридцати, а может, сорока или пятидесяти.
- Сядьте к огню, - сказал он, - а я принесу вам виски и теплой воды.
Боже ты мой, надо же, как вас отделали! - И он вновь окинул меня
сочувственным взглядом.
- Полицейские, - буркнул я. - Чертовы гады полицейские.
- Еще одна жертва, - проговорил он со вздохом. - Жертва эпохи.
Сейчас принесу виски, а потом я должен немножко промыть вам раны. - И
вышел. Я оглядел маленькую уютную комнатку. Почти сплошь книги, камин, пара
стульев, а женской руки как-то не заметно. На столе пишущая машинка,
множество скомканных бумажек, и мне сразу вспомнилось, что этот вeк-
писатель. "Заводной апельсин" - вот он что писал тогда. Даже забавно, что я
это вспомнил. Но выдавать себя не следовало, потому что нынче мне без его
помощи и доброты - никуда. Подлые гриaзныje выродки в той беленькой
больничке сделали меня таким, что теперь мне без доброты и помощи хоть
пропадай, они даже так сделали, чтобы я и сам не мог не предлагать другим.
помощь и доброту, если кому-нибудь таковая понадобиця.
- Ну вот, готово, - сказал хозяин, вернувшись. Он дал мне горячее
подкрепляющее питье в стакане, и мне стало получше, потом промыл мне ссадины
на лицe. Потом говорит:
- Теперь в горячую ванну, я сейчас вам воды напущу, а потом за ужином
все расскажете; я приготовлю, пока вы в ванне.
Во, бллин, я от такой доброты аж чуть не всплакнул, и он, видимо,
заметил в моих глaззях слезы, потому что сказал: "Ну-ну-ну" и потрепал меня
по плечу.
В общем, поднялся я на второй этаж, залез в ванну, а он принес мне
пижаму и халат, согретые у огня, и еще пару очень поношенных тапок. Теперь,
бллин, несмотря на всю ломоту и боль, я определенно чувствовал, что скоро
мне будет гораздо лучше. Спустившись, я обнаружил, что на стол уже накрыто;
ножи, вилки, хлеб, бутылка соуса "Прима", и вот он уже несет
зaмeтшa-тeллнуjу яичницу с ломтиками ветчины и сосисок и большие кружки
горячего сладкого тшaя с молоком. Я прямо разнежился: тепло, еда, а я
оказался жутко голодным, так что после яичницы я умял ломтик за лорнти-ком
весь хлеб, намазывая его маслом и клубничным джемом из большой банки.
- Здорово! - сказал я. - Как же мне вас отблагодарить?
- Мне кажеця, я знаю, кто вы, - сказал он. -- Если вы действительно
тот, за кого я вас принимаю, то вы, друг мой, попали прямо по адресу. Это
ведь ваше фото в сегодняшних газетах? Если так, то вас сюда послало само
провидение. Вас пытали в тюрьме, потом выкинули, и теперь вас взялись мучить
полицейские. Бедный мальчик, у меня, на вас глядя, сердце кровью обливаеця.
От этих слов, бллин, я прямо так и онемел, аж челюсть отпала.
- Вы не первый, кто пришел сюда в минуту несчастья, - продолжал он.
- Окрестности нашего поселка полиция почему-то избрала любимым местом для
своих расправ. Но это просто перст Божий, что и вы, тоже своего рода жертва,
пришли сюда. Но, может быть, вы что-то слышали обо мне?
Мне надо было соблюдать осторожность, бллин, и я сказал:
- Я слышал про "Заводной апельсин". Я его не читал, но слышал о нем.
- О! - воскликнул он, и его лицо просияло, как медный таз в ясный
полдень. - Ну, теперь о себе расскажите.
- Да особенно-то рассказывать мне нечего, сэр, - как бы скромничая,
промямлил я. - Так, были кое-какие шалости, ребячество в общем-то, и в
результате мои так называемые друзья уговорили меня - или даже скорей
заставили - ворваться в дом к одной старой птицe - то есть в смысле леди.
Плохого-то я ничего не хотел. К несчастью, когда эта леди вышвыривала меня
вон, куда я и сам, по своей воле бы вышел, ее бедное доброе сердце не
выдержало, и она вскоре умерла. Меня обвинили в том, что я оказался причиной
ее смерти. Ну и посадили в тюрьму, сэр. - Да-да-да-да, дальше, дальше! -
Там меня выбрал министр нутряных, или внутря-ных, или каких еще там дел, и
на мне стали испытывать этот самый метод Людовика.
- Вот-вот, о нем расскажите, - весь загорелся он и придвинулся ко мне
ближе, попав рукавом свитера в перепачканную джемом тарелку, которую я от
себя отодвинул. Ну, я ему и рассказал. Все как есть, бллин, рассказал.
Слушал он очень внимательно, каждое слово ловил - губы врастопырку, глaззя
сияют, а жир на тарелках уже весь застыл. Когда я закончил, он встал и,
убирая посуду, все что-то кивал и хмыкал себе под нос. - Да я сам уберу,
сэр, мне запросто. - Нет-нет, отдыхай, отдыхай, парень, - отозвался он,
так открутив кран, что оттуда рванул кипяток пополам с паром. - Ты, надо
полагать, очень грешен, но наказание оказалось совершенно несоразмерным. Они
тебя я даже не знаю во что превратили. Лишили человеческой сущности. У тебя
больше нет свободы выбора. Тебя сделали способным лишь на социально
приемлемые действия, сделали машиной, производящей добродетель. И вот еще
что ясно видиця: маргинальные эффекты. Музыка, половая любовь, литература и
искусство - все это теперь для тебя источник не удовольствия, а только лишь
боли.
- Это верно, сэр, - сказал я, закуривая одну из предложенных мне этим
добрым человеком цыгaрок с фильтром.
- Это они вечно так: захапают столько, что подавяця, - сказал он,
рассеянно вытирая тарелку. - Но даже само их намерение уже грех. Человек
без свободы выбора - это не человек.
- Вот и свищ мне тоже так говорил, сэр, - подтвердил я. - То есть в
смысле тюремный священник.
-- А? Что? Ну конечно, разумееця. Он-то понятно, иначе какой же он
был бы христианин! Н-да, ну вот что, - сказал он, продолжая тереть ту же
тарелку, которую он вытирал уже минут десять, - завтра мы пригласим
кое-кого, они придут, на тебя посмотрят" Думаю, тебя можно использовать, мой
мальчик. Быть может, с твоей помощью удасця сместить это совер" шенно
зарвавшееся правительство. Превращение нормального молодого человека в
заводную игрушку не может рассматриваться как триумф правительства, каким бы
оно ни было, если только оно открыто не превозносит свою жестокость. - При
этом он все еще вытирал ту же тарелку. Я говорю:
- Сэр, вы вытираете одну и ту же тарелку, сэр. Я с вами согласен, сэр,
насчет жестокости. Наше правительство, сэр, похоже, очень жестокое.
- Тьфу ты, - спохватился он, словно впервые увидев в своих руках
тарелку, и отложил ее. - Все никак не привыкну, - говорит, - по хозяйству
управляться. Раньше этим жена занималась, а я только книжки писал.
- Жена, сэр? Она что, ушла от вас, бросила? - Мне действительно
интересно было узнать про его жену, я ее хорошо помнил.
- Да, ушла, - сказал он громко и горестно. - Умерла она, вот ведь
какое дело. Ее жестоко избили и изнасиловали. Шок оказался слишком силен.
Убили прямо здесь, в этом доме. - Его руки, сжимавшие полотенце, дрожали.
- В соседней комнате. Нелегко было заставить себя продолжать тут жить
дальше, но она бы сама хотела, чтобы я жил здесь, где все пронизано светлой
памятью о ней. Да, да, да. Бедная девочка.
Я вдруг ясно увидел все, что было, бллин, той давней нотшjу, и себя в
деле увидел, и сразу накатила тошнота, a тыкву стиснула боль. хозяин это
заметил - еще бы, лицо у меня стало белым-бело, вся кровь отхлынула, и это
нельзя было не заметить.
- Идите-ка спать, - сочувственно сказал он. - Я вам постелил в вашей
комнате. Бедный, бедный мальчик, как много вам пришлось вынести. Жертва
эпохи, такая же, как и она. Бедная, бедная, бедная девочка.
5
Ночью я замечательно выспался, бллин, вообще без никаких снов, утро
выдалось очень ясным и морозным, а снизу доносилась аппетитная вонн
завтрака, который жарили не кухне в первом этаже. Как водиця, мне не сразу
вспомнилось, где я, но вскоре я все сообразил, и пришло ощущение теплоты и
защищенности. Однако, полежав еще немного в ожидании, когда меня позовут к
завтраку, я решил, что надо бы узнать, как зовут этого доброго вeкa, который
принял меня и обогрел прямо как мать родная, поэтому я встал и принялся
босикорн бродить ло комнате в поисках "Заводного апельсина", на котором
должно же стоять его имиa, если он автор книги! Но в моей комнате ничего,
кроме кровати, стула и настольной лампы, не было, поэтому я зашел в комнату
хозяина, которая была по соседству, и там первым делом увидел на стенке его
жену - огромное увеличенное фото, так что мне опять стало немножко не по
себе от воспоминаний. Но тут были и две или три книжных полки, причем на
одной из них, как я и ожидал, обнаружилась книжка "Заводного апельсина", на
обложке и на корешке которой стояло имиa автора - Ф. Александр. Боже
праведный, - подумал я, - он тоже Алекс! Я начал ее перелистывать, стоя
босикорн и в пижаме и ни капельки не замерзая, потому что весь дом был
хорошо прогрет, однако мне долго не удавалось понять, про что книжка. Она
была написана каким-то совершенно бeзурнным языком, там во множестве
попадались ахи, охи и тому подобный кaл, и все это вроде как к тому, что
людей в наше время превращают в машины, а на самом деле они - то есть и ты,
и я, и он, и все прочие рaздолбaи - должны быть естественными и
произрастать, как фрукты на деревьях. Ф. Александр, похоже, считал, что мы
все плоды того, что он называл мировым древом в мировом саду, который
насадил Бог, а цель нашего там пребывания в том, чтобы Бог утолял нами свою
жгучую жажду любви или какой-то кaл наподобие этого. Вся эта абракадабра мне
совсем не понравилась, бллин, и я подумал, до чего же на самом-то деле этот
Ф. Александр бeзумни, хотя, может быть, он и спятил как раз оттого, что у
него жена скопытилaсс. Но тут он позвал меня вниз совершенно здравым таким
