На экране возникло изображение, не предваренное ни названием, ни указанием
на изготовившую фильм киностудию. Появилась улица, самая обыкновенная, каких
сотни в любом городе, время ночное, горят фонари. Снято вроде как
профессенально - никаких мельканий, никаких приставших к оптике шерстинок
и грязи, которые порой то и дело скачут по экрану на домашнем просмотре у
дворового кинолюбителя-порнографиста. Музыка нарастает, дико зловеще. Затем
на улице появляеця кaшкa, очень стaри, а на него наскакивают двое модно
одетых мальчиков (с моих времен мода несколько изменилась: до сих пор еще
носили узкие штаны, но галстуки бабочкой уже отошли, теперь в ходу были
галстуки типа сeледкa), и эти мальчики начинают с ним шустритт. Слышаця
его вскритши и стоны, очень натуральные, и различаеця даже пыхтенье и
хаканье мальчиков, которые его бьют. Мальчики делают из этого вeкa настоящую
котлету - трах, трах, трах его кулаками, одежду на нем рaздрызг, рaздрызг,
а потом, обнаженного, его еще сaпогои, сaпого! (он лежит уже весь в крови и
грязи, сваленный в придорожную канаву), после чего, конечно же, мaллтшики
скоренько рвут когти. Потом крупным планом тыквa этого избитого вeкa;
красиво струиця красная кровь. Забавно, но почему-то в реальности все цвета
вроде как не такие яркие и настоящие, как на экране.
Но все время, пока я смотрел, все более и более явственным становилось
у меня ощущение недомогания, которое я списывал на тюремный нeдокорм и на
то, что мой желудок не вполне готов еще к здешней сытной жрaтшкe и
витаминам. Однако я пытался от этого отвлечься, сосредоточив свое внимание
на следующем фильме, который начался сразу же за первым без всякого
перерыва. В этот раз на экране сразу появилась молоденькая кисa, с которой
проделывали добрый старый сунн-вынн - сперва один мальчик, потом другой,
потом третий и четвертый, причем из динамиков несся ее истошный критш
пополам с печальной и трагической музыкой. Все было очень и очень
реалистично, хотя, если как следует вдуматься, то диву дашься, как могут
люди соглашаться, чтобы с ними такое проделывали на съемках, более того,
даже вообразить трудно, чтобы киностудии типа "Гуд" или "Госфильм" могли
такое снимать и не вмешиваться в происходящее. Так что скорее всего это был
очень искусный монтаж или комбинированные съемки, или как там у них подобные
вeстши называюця. Но сделано было очень реалистично. Так что, когда
очередь дошла до шестого или седьмого мaлкшикa, который, ухмыляясь и
похохатывая, зaсaдил, и дeвотшкa зашлась от критшa, вторя жуткои музыке
на звуковой дорожке, меня начало подташни-вать. По всему телу пошли боли,
временами я чувствовал, что вот-вот меня вытошнит, и подступила тоска,
бллин, оттого что меня привязали и я не могу шевельнуться в кресле. Когда
эта часть фильма подошла к концу, от пульта управления до меня донесся голос
доктора Бродского: "Реакция на уровне двенадцати с половиной? Что ж, это
обнадеживает".
Потом без перехода пошел следующий ломтик фильма; на этот раз
показывали просто человеческое лицо, очень вроде как бледное, которое
удерживали неподвижным и делали с ним всякие пакостные вeстши. Меня слегка
прошиб пот, в кишкaх все болело, ужасно мучила жажда, в голове стучало -
бух-бух-бух, и хотелось только одного: не видеть, не видеть этого, иначе
стошнит. Но я не мог закрыть глаза, и даже скосив зрачки в сторону, я не мог
отвести их с линии огня этого фильма. Так что, хочешь не хочешь, я видел все
- все, что делалось с этим лицом, и слышал кошмарные исходящие от него
критши. Я говорил себе, что это не может быть взаправду, но муки мои не
уменьшались. Меня всего корчили спазмы, но стошнить почему-то не удавалось,
и я смотрел, как сперва бритвой вырезали глаз, потом полоснули по щеке,
потом - вжик-вжик-вжик по всему лицу, и красная кровь брызнула на линзу
объектива. Потом плоскогубцами по одному выдергивали зубы, и такой пошел
критш, такие потоки крови, что это просто немыслимо. Потом послышался
довольный голос доктора Бродского: "Замечательно, великолепно! "
Следующий ломтик фильма посвящался тому, как старую женщину, хозяйку
лавки, под громкий смех пинает ногами кодиa парней, которые потом громят и
поджигают лавку. Показано, как бедная старая птицa, вопя и стеная, пытаеця
ползком выбраться из пламени, но мaллтшики сломали ей ногу, и она не может
двинуться с места. В результате ее охватывает ревущее пламя, ее искаженное
страданием, умоляющее лицо проглядывает сквозь огонь и исчезает, после чего
доносиця самый громкий, кошмарный и душераздирающий крхш, какой только
может вырваться из человеческой глотки. Теперь я уже определенно должен был
блeвaнутт, и я закричал;
- Меня тошнит! Пожалуйста, дайте мне стошнить! Ради Бога, принесите
мне что-нибудь, во что стошнить! Но доктор Бродский в ответ: - Это только
твое воображение. Тебе не о чем беспокоиться. Следующий фильм, поехали. -
Должно быть, это была какая-то шутка, потому что следом из темноты донесся
вроде как смех. После чего меня заставили смотреть отвратительнейшую ленту о
японских пытках. Речь шла о войне 1939-1945 годов, и там солдат прибивали к
столбам гвоздями, разводили под ними костры, отрезали им бeицы, а одному
отрубили голову мечом, и, пока голова с живыми глaззями и го-том еще
катилась, он продолжал бежать, извергая из шеи фонтан крови, а потом упал, и
все это под громкий смех японцев. Резь в животе, головная боль и жажда
мучили меня невыносимо, причем все это как бы наваливалось на меня с экрана.
Я закричал:
- Остановите! Пожалуйста, остановите фильм! Я не могу больше. - И
голос доктора Бродского:
- Остановить? Как ты сказал, остановить? Ну что ты, мы еще только
начали. - И он с остальными вместе громко рассмеялся.
5
Я не хочу описывать, бллин, остальные ужасные вeстши, которые меня
заставили просмотреть в тот вечер. Все эти головастые докторы Бродские и
Брано-мы и все прочие в белых халатах - вы помните, там ведь была еще и
дeвотшкa, которая крутила ручки на приборном пульте, - все они, по-моему,
куда гаже и отвратнее любого из прeс+упников в Гостюрьме. Ну в самом деле: я
ведь даже и помыслить не мог бы, чтобы кому-то пришло в голову делать такие
фильмы, которые меня заставляли смотреть привязанным к креслу, да еще с
насильно открытыми глaззями. Все, что я мог делать, это поднимать критш,
чтобы выключили, выключили, отчасти перекрывая этим шум драк, резни и
музыку, которая это сопровождала. Можете себе представить мое облегчение,
когда, просмотрев последний отрывок, услышал я голос доктора Бродского,
который со скучающим зевком произнес: "Ну, пожалуй, для первого дня
довольно, как вы считаете, доктор Браном? " Включили свет, а мою голову все
еще 1 распирало буханье словно бы какой-то огромной машины, производящей
боль, во рту был кaл и сухость, и такое чувство, будто я сейчас выблиуjу всю
жрaтшку, которая съедена мной, бллин, с тех пор как я был младенцем.
- Ладно, - сказал доктор Бродский, - пусть отправляеця обратно в
постель. - Затем он вроде как потрепал меня по плечу и говорит: - НепДохо,
неплохо. Очень многообещающее начало. - И, во весь - о^ осклабившись,
поплелся вон; доктор Браном пошел следом, однако перед уходом одарил меня
дружелюбной и участливой улыбкой, словно он со всем происходящим не имеет
ничего общего, а втянут в это силком', так же как я.
В общем, отвязали они меня от кресла, освободили кожу над глазами,
чтобы я мог открывать и закрывать их, и я их закрыл - о, бллин, какая боль
и буханье было у меня в голове! - а потом меня перевалили в кресло-каталку
и повезли в палату, причем мeдбрaт, который меня вез, все время бубнил себе
под нос какой-то эстрадный кaл, так что я не выдержал и говорю: "Заткнись,
ты1" - но он только усмехнулся и ответил: "Брось, ерунда, парень", - и
запел еще громче. Ну, положили меня в постель, я чувствовал себя боллным и
разбитым, но спать не мог, однако вскоре почувствовал, что скоро вроде как
почувствую, что скоро почувствую себя вроде как чуть лучше, а потом мне
принесли чашку свежего горячего тшaя с молоком и с сахаром, и когда я его
выпил, пришло ощущение, что этот ужасный кошмар вроде как отошел в прошлое и
кончился. А затем пришел улыбчивый и доброжелательный доктор Браном. Он
говорит:
- Ну, по моим расчетам вам уже должно стать лучше. Правильно?
- Сэр... - преодолевая слабость, отозвался я. Как-то я не вполне
пони, что он имел в виду, говоря о расчетах, потому что когда ты болeн и
начинаешь чувствовать себя лучше, это твое личное дело, и никакие расчеты
тут ни при чем. Он сел, весь такой дико располагающий и дружелюбный, на край
кровати и сказал:
- Доктор Бродский вами доволен. У вас очень положительная реакция.
Завтра, разумееця, будет два сеанса, утренний и вечерний, так что могу себе
представить, какой вы будете к концу дня измотанный. Но нам надо жать на все
педали, чтобы вас вылечить. - А я говорю:
- Вы к тому, чтобы мне снова?.. Чтобы я снова смотрел на?.. О нет, -
простонал я. - Это ужасно!
- Разумееця, ужасно, - улыбнулся доктор Браном. - Насилие -
ужасающая штука. Этому-то вы у нас и учитесь. Ваше тело этому учиця.
- Но я все же не понимаю, - проговорил я. - Не понимаю, почему мне
так плохо от этого. Раньше мне никогда от этого плохо не делалось. Раньше
было как раз наоборот. Я в смысле, что когда я делал это или смотрел на это,
я чувствовал себя как раз хорошо. Не понимаю, что такое... почему... какого
fигa...
- Жизнь - удивительная штука, - сказал Браном тоном святоши. -
Процессы жизни, устройство человеческого организма - кому дано полностью
постигнуть эти чудеса? Доктор Бродский, конечно же, выдающийся человек. С
вами происходит то, что и должно происходить с каждым нормальным, здоровым
человеческим существом, наблюдающим действие сил зла, работу разрушительного
начала. Вас делают нормальным, вас делают здоровым.
- Во-первых, мне этого не нужно, - сказал я. - Во-вторых, я вообще
не понимаю. Я чувствую себя совершенно больным от того, что вы со мной
делаете.
- Разве вы сейчас плохо себя чувствуете? - спросил он со своей
дружелюбной улыбкой от ухa до ухa. - Вы пьете чай, отдыхаете, спокойно
беседуете с другом - вам сейчас может быть только хорошо!
Слушая его, я осторожненько попробовал вновь ощутить боль и тошноту в
голове и во всем теле, но нет, бллин, действительно я чувствовал себя хорошо
и даже проголодался.
- Не могу взять в толк, - сказал я. - Вы, видимо, специально что-то
делаете, чтобы мне было так скверно. - И я в раздумье нахмурился.
- Вам только что было плохо, - сказал он, - потому что вы
выздоравливаете. Когда человек здоров, он отзываеця на зло чувством страха
и дурноты. Вы выздоравливаете, вот и все. Завтра к этому времени вы будете
еще здоровее. - Затем он похлопал меня по коленке и вышел, а я задумался,
силясь разгадать эту головоломку. Похоже было, что провода и всякие прочие
штуки, которые они цепляли к моему телу, заставляли меня чувствовать себя
больным, и все это сплошной подвох. Я все еще силился найти разгадку и
подумывал уже о том, не лучше ли будет завтра вообще воспротивиться их
попыткам привязать меня к креслу и затеять с ними настоящий дрawинг - есть
же у меня все-таки какие-то права! - когда ко мне вошел еще один человек.
Это был улыбчивый стaр! кaшкa, который назвался представителем комиссии по
социальной интеграции бывших заключенных; он принес с собой множество
бумажек тт бланков.
