Энтони Берджесс.
Заводные апельсины
OCр Максим хаустов
Ошибки распознавания в файле не исправлены.
Буду рад получить исправленную версию.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
- Ну, что же теперь, а? Компания такая: я, то есть Алекс, и три моих
дру-гa, то есть Пит, Джорджик и Тем, причем Тем был и в самом деле парень
темный, в смысле глупый, а сидели мы в молочном баре "коровa", шевеля мозгои
насчет того, куда бы убить вечер-подлый такой, холодный и сумрачный зимний
вечер, хотя и сухой. Молочный бар "коровa" - это было зaвeдeниje, где
давали "молоко-плюс", хотя вы-то, бллин, небось уже и запамятовали, что это
были за зaвeдeния: конечно, нынче ведь все так скоро меняеця, забываеця
прямо на глазах, всем плeвaтт, даже газет нынче толком никто не читает. В
общем, подавали там "молоко-плюс" - то есть молоко плюс кое-какая добавка.
Разрешения на торговлю спиртным у них не было, но против того, чтобы
подмешивать кое-что из новых штутшeк в доброе старое молоко, закона еще не
было, и можно было пих его с велосетом, дренкромом, а то и еще кое с чем из
штутшeк, от которых идет тихий бaлдеж, и ты минут пятнадцать чувствуешь,
что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом
ботинке, а сквозь мозг проскакивают искры и фейерверки. Еще можно было рМ
"молоко с ножами", как это у нас называлось, от него шел торfш, и хотелось
дрaцинг, хотелось гaситт кого-нибудь по полной программе, одного всей
кодлои, а в тот вечер, с которого я начал свой рассказ, мы как раз это самое
и пили.
Карманы у нас ломились от бaбок, а стало быть, к тому, чтобы сделать в
переулке толтшок какому-нибудь старому хaныгe, обтриaсти его и смотреть,
как он плавает в луже крови, пока мы подсчитываем добычу и делим ее на
четверых, ничто нас, в общем-то, особенно не понуждало, как ничто не
понуждало и к тому, чтобы делать крaстинг в лавке у какой-нибудь трясущейся
старой птицы, а потом рвaтт когти с содержимым кассы. Однако недаром
говориця, что деньги это еще не все.
Каждый из нас четверых был прикинут по последней. моде, что в те
времена означало пару черных штанов в обглипку со вшитой в шагу железной
чашкой, вроде тех, в которых дети пекут из песка куличи, мы ее так
песочницей и называли, а пристраивалась она под штаны как для защиты, так и
в качестве украшения, которое при определенном освещении довольно ясно
вырисовывалось, и вот, стало быть, у меня эта штуковина была в форме паука,
у Пита был рукeр (рука, значит), Джорджик этакую затейливую раздобыл, в
форме +свe+уjотшкa, а Тем додумался присобачить нечто вовсе паскудное,
вроде как бы клоунский мордeр (лицо, значит), - так ведь с Тема-то какой
спрос, он вообще соображал слабо, как по жизни, так и вообще, ну, темный, в
общем, самый темный из всех нас. Потом полагались еще короткие куртки без
лацканов, зато с огромными накладными плечами (с мышцои, как это у нас
называлось), в которых мы делались похожими на карикатурных силачей из
комикса. К этому, бллин, полагались еще галстучки, беловатенькие такие,
сделанные будто из картофельного пюре с узором, нарисованным вилкой. Волосы
мы чересчур длинными не отращивали и башмак носили мощный, типа говнодaв,
чтобы пинаться. - Ну, что же теперь, а?
За стойкой рядышком сидели три кисы (девчонки, значит), но нас,
пaцaнов, было четверо, а у нас ведь как - либо одна на всех, либо по одной
каждому. кисы были прикинуты дай Бог - в лиловом, оранжевом и зеленом
париках, причем каждый тянул никак не меньше чем на трех- или
четырехнедельную ее зарплату, да и косметика соотвецтвовала (радуги вокруг
глaззjeв и широко размалеванный рот). В ту пору носили черные платья,
длинные и очень строгие, а на грудиaх маленькие серебристые значочки с
разными мужскими именами - Джо, Майк и так далее. Считалось, что это
мaлл+шики, с которыми они ложились спaтт, когда им было меньше
четырнадцати. Они все поглядывали в нашу сторону, и я уже чуть было не
сказал (тихонько, разумееця, уголком ртa), что не лучше ли троим из нас
слегка порeзвитциa, а бедняга Тем пусть, дескать, отдохнет, поскольку нам
всего-то и проблем, что постaвих ему пол-литра беленького с подмешанной туда
на сей раз дозой синтемеска, хотя все-таки это было бы не по-товарищески. С
виду Тем был весьма и весьма отвратен, имя вполне ему подходило, но в
мaхafшe ему цены не было, особенно лихо он пускал в ход говнодaвы. - Ну,
что же теперь, а? хaнурик, сидевший рядом со мной на длинном бархатном
сиденье, идущем по трем стенам помещения, был уже в полном отjeздe: глaззя
остекленевшие, сидит и какую-то мурниу бубнит типа "Работы хрюк-хряк
Аристотеля брым-дрым становяця основательно офиговательны". хaнурик был уже
в порядке, вышел, что называеця, на орбиту, а я знал, что это такое, сам не
раз пробовал, как и все прочие, но в тот вечер мне вдруг подумалось, что это
все-таки подлая штукa, выход для трусов, бллин. Выпьешь это хитрое молочко,
свалишься, а в б^шкe одно: все вокруг брeд и хрeновинa, и вообще все это
уже когда-то было. Видишь все нормально, очень даже ясно видишь - столы,
музыкальный автомат, лампы, кисок и мaллтшиков, - но все это будто где-то
вдалеке, в прошлом, а на самом деле ни Ьгепаи нет вовсе. Уставишься при этом
на свой башмак или, скажем, на ноготь и смотришь, смотришь, как в трансе, и
в то же время чувствуешь, что тебя словно зашкирку взяли и трясут, как
котенка. Трясут, пока все из тебя не вытрясут. Твое имя, тело, само твое
"я", но тебе плeвaтт, ты только смотришь и ждешь, пока твой башмак или твой
ноготь не начнет желтеть, желтеть, желтеть... Потом перед глазами как пойдет
все взрываться - прямо атомная война, - а твой башмак, или ноготь, или,
там, грязь на штанине растет, растет, бллин, пухнет, вот уже- весь мир,
зaрaзa, заслонила, и тут ты готов уже идти прямо к Богу в рай. А
возвратишься оттуда раскисшим, хныкающим, мордeр перекошен -
уу-ху-ху-хуууу! Нормально, в общем-то, но трусовато как-то. Не для того мы
на белый свет попали, чтобы общаться с Богом. Такое может все силы из парня
высосать, все до капли. -- Ну, что же теперь, а? Радела играла вовсю,
причем стерео, так что голосниa певца как бы перемещалась из одного угла
бара в другой, взлетала к потолку, потом снова падала и оцкакивала от стены
к стене. Это Берти Ласки наяривал одну старую штуку под названием "Слупи с
меня краску". Одна из трех кисок у стойки, та, что была в зеленом парике, то
выпячивала живот, то смова его втягивала в такт тому, что у них называлось
музыкой. Я почувствовал, как у меня пошел тортш от ножей в хитром
молочишке, и я уже готов был изобразить что-нибудь типа "куча-мала". Я
заорал "Ноги-ноги-ноги! " как зарезанный, треснул отъехавшего хaныгу по чану
или, как у нас говорят, в тыкву, но тот даже не почувствовал, продолжая
бормотать про "телефоническую бармахлюндию и грануляндию, которые всегда
тыры-дырбум". Когда с небес возвратиця, все почувствует, да еще как!
- А куда? - спросил Джорджи к. - Какая разница, - говорю, - там
глиaнeрн - может что и подвернеця, бллин.
В общем, выкатились мы в зимнюю необъятную нотш и пошли сперва по
бульвару Марганита. а потом свернули на Бутбай-авеню и там нашли то, что
искали, - маленький толтшок, с которого уже можно было начать вечер. Нам
попался ободранный стaри кaшкa, немощный такой тшeловeк в очках, хватающий
разинутым хиeбaлорр холодный ночной воздух. С книгами и задрызганным зонтом
под мышкой он вышел из публичной библе на углу, куда в те времена
нормальные люди редко захаживали. Да и вообще, в те дни солидные,. что
называеця, приличные люди не очень-то разгуливали по улицам после
наступления темноты - полиции не хватало, зато повсюду шныряли разбитные
мaллтшипaлкши-ки вроде нас, так что этот стaри профессор был единственным
на всей улице прохожим. В общем, подрули-вajeм к нему, все аккуратно, и я
говорю: "Извиняюсь, бллин".
Глянул он на нас этак пугловaто - еще бы, четверо таких aмбaлов, да
еще откуда ни возьмись, да с ухмылочками, но ничего, отвечает. "Я вас
слушаю, - говорит, - в чем дело? " - причем этак зычно, учительским
тоном: пытаеця, значит, представить, будто он и не пуглыи вовсе. Я говорю:
- Вижу вот книжонки у тебя под мышкой, бллин. Редкостное, можно
сказать, удовольствие в наши дни встретить человека, который что-то читает.
- Да ну, - сказал он, весь дрожа. - Неужто? Впрочем, да, да. - А
сам все смотрит на нас, на одного, другого, в глаза заглядывает, уже стоя
посередине этакого улыбчивого аккуратного квадрата.
- Ага, - говорю. - Очень было бы интересно глянуть, бллин, если
разрешишь, конечно, что это у тебя за книжки такие. Больше всего на свете
люблю хорошенькие чистенькие книжки.
__ Чистенькие? - удивился он. - хм, чистень-^е, __ и тут Пит хватъ у
него из-под мышки всю его дрeбeдeнн и скоренько нам раздал. Каждому по
книжке досталось, кроме Тема. Та, что оказалась в руках у меня, называлась
"Введение в кристаллографию", я раскрыл ее и говорю: "Здорово, первый сорт",
а сам страницы листаю, листаю. И вдруг говорю таким голосом раздраженным;
- Эт-то еще что такое? Гадкое слово, мне на него и глядеть-то стыдно.
Ох, разочаровал ты меня, братец, ох, разочаровал!
- Но где? - засуетился он. - Где? Где? - Ого, - вступил Джорджик,
- вот уж где грязь так грязь! Вот: одно слово на букву "х", а другое на
"п". - У него была книга под названием "Загадки и чудеса снежинок".
- Надо же, - присоединился к нам и бaлбeсинa Тем, глядя через плечо
Пита и, как всегда, пeрeбaрстши-вaя. - И впрямь, все как по нотам: и чего
куда, и на картинке показано. Слушай, - говорит, - да ты же просто грязный
козлинa!
- И это в таком почтенном возрасте, ай-яй-яй, - заговорил снова я,
принимаясь рвать попавшую мне в руки книгу пополам, а мои друзья занялись
тем же с остальными книгами, а особенно старались Тем с Питом, вдвоем
расправляясь с "Ромбоэдрическими структурами". с+aри интeлл сразу в критш:
"Они не мои! хулиганство! Вандализм! Это муниципальная собственность! " -
или что-то вроде. Попытался даже вроде как вырвать книги у нас из рук, но
это уж вовсе была хохмa.
- Что ж, придеця тебя, братец, проучить, - сказал я. - Достукался.
- Причем оказавшийся у меня в руках учебник был переплетен очень крепко,
нелегко было устроить ему рaздрызг - еще бы, книга была старая, выпущенная
во времена, когда все делали очень добротно, вроде как не на один день, но я
все же выдирал из нее страницы, комкал и осыпал ими стaри кaшку, они
кружились и летали в воздухе, словно огромные снежинки, при этом мои друзья
делали то же самое, и только Тем просто плясал вокруг и кривлялся - клоун и
есть клоун.
- Вот тебе, вот тебе, - приговаривал Пит. - Получай под расписку,
погань, грязный порнографист!
- Поганое ты отроддje, пaдиa, -- сказал я, и начали мы шустритт. Пит
держал его за руки, а Джорджик раскрыл ему пошире пaстт, чтобы Тему удобней
было выдрать у него вставные челюсти, верхнюю и нижнюю. Он их швырнул на
мостовую, а я поиграл на них в каблучок, хотя тоже довольно крепенькие
попались, гады, из какого-то, видимо, новомодного суперпластика. кaшкa
что-то там. нечленораздельное зачмокал - "чак-чук-чок", а Джорджик бросил
держать его за губехи и сунул ему толтшок кастетом в беззубый рот, отчего
кaшкa взвыл, и хлынула кровь, бллин, красота, да и только. Ну, а потом мы
просто раздели его, сняв все до нижней рубахи и кальсон (сfaрых-стaрых; Тем
чуть бaшку себе на них глядя не отхохотaл), потом Пит лaсково лягнул его в
