и съел яичницу с тостом и джемом, чавкая и причмокивая над газетой, которую
заодно читал. Газета была, по обыкновению, полна описаний всевозможного
насилия, ограблений банков, забастовок, упоминалось также о том, что
футболисты повергли всех в шок, пригрозив отменить матч в следующую субботу,
если им не прибавят жалование-экие ведь противные хулигaн^шикил Еще там
говорилось о новых полетах в космос, увеличении экранов стерео ТВ и о том,
что если пришлешь им сколько-то там этикеток от жестянок с супами, то
получишь бесплатно пакет мыльных хлопьев - поразительная щедрость, от
которой меня разобрал смех. Дальше шла большая статья о современной молодежи
(обо мне, значит, и я даже отвесил газете поклон, ухмыляясь, как бeзумни);
статью написал какой-то умный лысый пaпик. Я внимательно ее читал,
прихлебывая тшajок, чашку за чашкой, и хрустя ломтиками черного тоста,
намазанного джемом и накрытого яичницей. Этот ученый пaпик ничего нового не
говорил, все как обычно: об оцуцтвии родительской дисциплины (его термин),
нехватке приличных нормальных учителей, которые вышибли бы дурь из
неразумных недорослей, заставив их, рыдая, просить прощения. Все это была
сплошная мурниa, от которой меня разбирал смех, однако приятно было знать,
что мы продолжаем быть притчей во языцех, бллин. Каждый день в газете было
что-нибудь про современную молодежь, но лучшую вeс^ш написал какой-то
старый поп в воротнике наподобие собачьего ошейника, причем писал он, якобы
все * обдумав, да еще и как человек Божий; ДЬЯВОЛ ПРИхОДИТ ИЗВНЕ, извне он
внедряеця в наших невинных юношей, а отвецтвенность за это несет мир
взрослых - войны, бомбы и всякий прочий кaл. Что ж, это нормально. Видимо,
он знает, что говорит, этот человек \
Божий. Стало быть, нас, юных невинных мaллишипaллтши-ков, и винить
нельзя. Это хорошо', это правильно.
Пару раз с децкой непосредственностью сыто икнув, я принялся вынимать
из шкафа свой будничный костюм, предварительно включив раде. Передавали
музыку, очень даже приличный струнный квартет Клау-диуса Бердмана, вeстш,
которую я хорошо знал. Не выдержав, я еще раз усмехнулся по поводу того, что
прочитал в одной из таких статей про современную молодежь - насчет того,
что эта самая молодежь была бы куда как лучше, если бы ей прививался живой
интерес к искусствам. Великая Музыка, говорилось в ней, и Великая Поэзия
усмирила бы современную молодежь, сделав ее более цивилизованной. Цивилизуй
мои сифилизованные бeицы. Что касаеця музыки, то она как раз все во мне
всегда обостряла, давала мне почувствовать себя равным Богу, готовым метать
громы и молнии, терзая кис и вeков, рыдающих в моей - ха-ха-ха -
безраздельной власти. А потом, слегка плеснув водой в лицо и на руки и
одевшись (будничный мой костюм был чисто ученического толка: синенькие
брючата и свитер с буквой А, потому что Алекс), я подумал, что наконец-то у
меня есть время сходить в магазин пластинок (кстати, не только время: бaбок
в карманах полно), чтобы спросить насчет давно обещанной и давно заказанной
пластинки с записью Девятой (она же хоральная) симфонии Бетховена (фирма
"Мастерстроук", дирижер Л. Мухайвир). Туда я и отправился.
Днем все не так, как вечером и ночью. Ночь принадлежит мне, моим
корeшaм и всем прочим нaдцa-^ым, а всякие старые буржуи в это время
прячуця по домам, бaлдejу^ под глупый тeлик, зато днем вылезают, день -
время стaри кaшeк, да и ментов днем на улицах куда больше. Я сел на углу в
автобус, доехал до центра, а потом чуть вернулся к Тэйлор-плейс, где
находился любезный моему утонченному сердцу магазин грампластинок. Н-да.
Название у него было глуповатое: "мeлодия", но дело там знали, работали
быстро, и там, как правило, проще всего было доставать новые записи. Войдя,
я увидел, что покупателей в магазине почти нет, за исключением двух юненьких
кисок, которые, не переставая лизать мороженое (это зимой-то, в такую
холодину, бррр! ), копались в каталоге новинок поп-музыки - Джонни
Берневей, Стае Крох, "Зе Миксерз", "Полежи чуток с Эдиком", Ид Молотов и
тому подобный кaл. кискaрн было лет по десять, не больше; они, видать, тоже,
вроде меня, решили школу в тот день зaдвинутт. Самим себе они виделись
вполне взрослыми девушками, это было заметно: крутеж попaми при виде вашего
покорного слуги, поддельные груди и намазанные красным губехи. Я подошел к
стойке, лучезарно улыбнулся старине Энди, который в тот день стоял за
прилавком (обaлдeнни был тип, кстати: сам всегда вежливый, всегда поможет,
очень хороший вeк, разве что лысый и дико тощ). Он заговорил первым:
- А1 Кажеця, знаю, чего ты хочешь. Могу порадовать, получили. - И,
отмахивая своими дирижерскими ручищами такт шагам, пошел в подсобку. Две
мелкие киски принялись хихикать, как у них в этом возрасте принято, а я
окинул их холодным взглядом. Энди мигом вернулся, поигрывая глянцевым белым
конвертом с Девятой, а на конверте-то, бллин, еще и портрет - хмурое, с
яростно сдвинутыми бровями лицо самого Людвига вана.
- Вот, - сказал Энди. - Дорожку проверять будем? - Но мне хотелось
поскорей унести ее домой, поставить на свой аппарат и в оди но+шeсfвe
слушать, упиваясь каждым звуком. Я вынул дeнг заплатить, и тут одна из киск
сказала:
- И кто это к нам пришел? И чем это он обарахлил-ся? - У мелких киск
была своя манера говоритинг. - Кто у тебя в прихвате, папик? "хевен
Севентин"? Люк Стерн? "Гоголь-Моголь"? - И обе захихикали, вихляя попaми.
Тут вдруг мне пришла идея, я прямо что чуть в осадок не выпал от
пронзительного предвкушения, да, бллин, я аж дохнуть не мог секунд десять.
Пришел в себя, ощерил свои недавно чищенные зуббя и говорю:
- Что, сестрички, оттягиваетесь пилить диск на скрипучей телеге? - А
я уже заметил, что пластинки, которые они накупили, сплошь был всяческий
нaдцaтыи кaл. - Наверняка же у вас какие-нибудь портативные fуfловыje
крутилки. - В ответ на это они только горестно выпятили нижние губки. -
Дядя щас добрый, - сказал я, - дядя даст вам их послушать путем. Услышите
ангельские трубы и дьявольские тромбоны. Вас приглашают. - Я вроде как
поклонился. Они опять похихикали, а одна сказала:
- Да-а, а мы е-есть хотим! Сперва хотим где-нибудь покушать!
Вторая жеманно присовокупила: - хи, ей бы только жрaтт, смотри не
лопни! А я в ответ:
- Дядя доббeри, дядя накормит. Куда пойдем? Тут они вообразили себя
свецкими дамами, что выглядело довольно-таки жалко, и принялись поминать
манерными голосишками названия типа "Ритц", "Бристоль", "хилтон", а также
"Иль Ристоранте Гран-Тур-ко". Это я быстренько пресек, сказав: "Слушаться
дядю, пошли! " и привел их в соседнюю пиццерию, где они принялись отjeдaтт
свои юные щечки, поглощая спагетти, сосиски, крем-брюле, сушеные бананы и
шоколадный мусс, пока меня уже чуть не затошнило от этого зрелища: я-то
ведь, бллин, позавтракал едва-едва, всего каким-нибудь кусочком ветчины с
кетчупом да яичницей. Две эти киски были очень друг на дружку похожи, хотя и
не сестры. Одинаковые мысли (вернее, оцуцтвие таковых), одинаковые волосы
- что-то вроде крашеной соломы. Что ж, сегодня им предстоит здорово
повзрослеть. оx, вeзухa! Нет, ну, конечно, никакой школы сегодня в помине
быть не может, а вот ученье будет, причем Алекс выступит учителем. Назвались
они Марточкой и Сонеточкой, что было, разумееця, чистой брeхнеи, зато
звучало в их децком воображении дико элегантно. Я им говорю:
- Ладно, Марточка-Сонеточка, хорош питаться. Пошли, крутнем диски.
Ноги-ноги-ноги!
Выйдя на холодную улицу, они решили, что автобус - это им не в кaиf,
им нужна тaтшкa, так Что пришлось оказать им такую честь, внутренне при
этом дико потешаясь. Я подозвал такси со стоянки на площади. Шофер, стaр!
усатый кaшкa в замызганном ко'стюме, предупредил:
- Только чтоб сиденья не драли. Они у меня новые, только что обивку
менял. - Я развеял его глупые страхи, и покатили мы в сторону дома, причем
храбрые киски непрестанно хихикали и шептались. Короче, прибыли, я шел по
лестнице впереди, они, пыхтя и похихикивая, спешили за мной, потом их обуяла
жажда, в комнате я отпер один хитрый ящичек и налил своим десятилетним
невестам по изрядной порции виски, хотя и разбавленного должным образом
содовой шипучкой. Они сидели на моей кровати (все еще неубранной), болтали
ногами и тянули свои коктейли, пока я прокручивал им на своем стерео жалкое
их fуfло. Крутить на нем такое - это было все равно что хлебать сладковатую
кашицу децкого питания из драгоценных, прекрасной работы золотых кубков.
Однако они ахали, бaлдeли и только выдыхали временами "писeц", или
"монтaнa", или еще какое-нибудь из идецких словечек, которые тогда были в
моде у этой возрастной группы. Проигрывая для них этот кaл, я то и дело
напоминал им, чтобы пили, наливал еще, и они, бллин, надо сказать, не
отказывались. Так что к тому времени, когда их жалкенькие пластиночки
прокрутились каждая по два раза (а их всего было две: "Медонос" Айка Ярда и
"Ночь за днем и день за ночью", с которой блеяли какие-то два однояйцевых
евнухоида, чьих имен я не помню), - в общем, к этому моменту киски мои были
уже в состоянии буйного восторга - прыгали и катались по кровати, и я
вместе с ними.
Что в тот день у меня с ними было, об этом, бллин, так нетрудно
догадаться, что описывать не стану. Обе вмиг оказались раздетый заходились
от хохота, находя необычайно забавным вид дяди Алекса, который стоял голый и
торчащий со шприцем в руке, как какой-нибудь падо! доктор, а потом,
выбрызнув из шприца тонкую струйку, вколол себе в предплечье хорошенькую
дозу вытяжки из мартовского вопля камышового кота. Потом вынул из конверта
несравненную Девятую, так что Людвиг ван теперь тоже стал нaгои, и поставил
адаптер на начало последней части, которая была сплошное наслаждение. Вот
велончели; заговорили прямо у меня из-под кровати, отзываясь оркестру, а
потом вступил человеческий голос, мужской, он призывал к радости, и тут
потекла та самая блаженная мелодия, в которой радость сверкала божественной
искрой с небес, и наконец во мне проснулся тигр, он прыгнул, и я прыгнул на
своих мелких киск. В этом они уже не нашли ничего забавного, прекратили свои
радостные вопли, но пришлось им подчиниться, бллин, этаким престранным и
роковым желаниям Александра Огромного, удесятеренным Девятой и подкожным
впрыском, желаниям мощным и fшудeсным, зaмeтшafeллным и неуемным. Но так
как обе они были очень и очень пьяны, то вряд ли сами много почувствовали.
Когда эта последняя часть докручивалась по второму разу со всеми ее
выплесками и выкриками о Радости, Радости, Радости, две моих маленьких киски
уже не играли во взрослых опытных дaм. Они вроде как малопомалу
отшухивaлисс, начиная пони мaтт, что с ними маленькими, с ними бедненькими
только что проделали. Начали проситься домой и говорить, что я зверь и тому
подобное. Вид у них был такой, будто Они побывали в настоящем сражении,
которое, вообще-то, и в самом деле имело место; они сидели надутые, все в
синяках. Что ж, в школу ходить не хотят, но ведь учиться-то надо? Ох я и
поучил их! Надевая платьица, они уже вовсю плакали - ыа-ыа-ыа, - пытались
тыкать в меня своими крошечными кулачками, тогда как я лежал на кровати
перепачканный, голый и выжатый как лимон. Основной кри+ш издавала
Сонеточка: "Зверь! Отвратительное животное! Грязная гадина! " Я велел им
собрать шмотjо и валить подобру-поздорову, что они и сделали, бормоча, что
напустят на меня ментов и всякий прочий кaл в том же духе. Не успели они
