миг показалось, бллин, будто в бар залетела огромная птица, и все мельчайшие
волоски у меня на тeлe встали дыбом, мурашки побежали вниз и опять вверх,
как маленькие ящерки. Потому что музыку я узнал. Она была из оперы Фридриха
Гиттерфенстера "дaс бeтfзeуг" - то место, где героиня с перерезанным горлом
испускает дух и говорит что-то типа "может быть, так будет лучше". В общем,
меня аж передернуло.
Однако паршивец Тем, сглотнув фрагмент арии, будто ломтик горячей
сосиски, опять выдал одну из своих пакостей, что на сей раз выразилось в
том, что, сделав пыр-дыр-дыр-дыр губами, он по-собачьи взвыл и дважды ткнул
двумя растопыренными пальцами в воздух и разразился дурацким смехом. Меня от
его вульгарности прямо в дрожь бросило, кровь кинулась в голову, и я сказал:
"своло+ш! Дубина грязная, выродок невоспитанный! " Лотом я, перегнувшись
через Джор-джика, сидевшего между мной и Темом, резко ткмул Тема кулаком в
зуббя. Тема это чрезвычайно удивило, он даже рот разинул, вытер рукой с
губы кровь и с изумлением стал глядеть то на окровавленную руку, то на меня.
- Ты чего это, а? - сщЬосил он с совершенно дурацким видом. Того, что
произошло, почти никто не видел, а кто видел, не обратили внимания.
Проигрыватель опять вовсю играл, причем какой-то жутки электронно-эстрадный
кa^. Я говорю:
- А того, что ты губошлеп паршивый, не умеющий себя вести и не
способный прилично держать себя в обществе, бллин.
Тем напустил на себя злокозненный вид и сказал: - Ну так и мИЪ, знаешь
ли, не всегда нравиця то,. что ты проделываешь. И я отныне тебе не друг и
никогда им не буду.
Он вынул из кармана огромный обсопливиeнн! платок и стал вытирать
кровяные потеки, озадаченно на него поглядывая, словно думал, что кровь -
это у других бывает, только не у него. Он изливал кровь, словно во
искупление пaкости, которую сделал, когда та кисa вдруг излила на нас
музыку. Но та кисa уже вовсю хохотала со своими корeшaми устойки, сверкая
зуббj'aми и всем своим зазывно размалеванным лицом, явно не заметив
допущенной Темом грязной вульгарности. Оказываеця, это только мне Тем
сделал пакость. Я сказал:
- Что ж, если я тебе не нравлюсь, а подчиняться ты не хочешь, тогда ты
знаешь, что надо делать, дружи-стшe. - Но Джорджик довольно резко, так,
что я даже обернулся к нему, проговорил: - Ладно вам. контшиaитe.
- А это уж личное дело Тема, - возразил я. - Не хочет, видите ли,
всю жизнь ходить у меня шeстeркои. - И я твердо взглянул на Джорджика.
Тем, у которого кровь течь уже переставала, продолжал ворчать:
- Интересно, кто дал ему право приказывать и делать мне толтшок,
когда ему вздумаеця? Я ему бeицы оторву, глaззя цeппjу вышибу, тогда
будет знать.
- Осторожнее, - сказал я как можно тише, лишь бы слышно было сквозь
уханье стереопроигрывателя, которое било в уши, отдаваясь ото всех стен и
потолка; да еще этот, который в оипaдe, начал пошумливать: "Искра
приближаеця, бутлитыкбум... " И еще я сказал: - Когда хотят жить, такими
словами не бросаюця, имей в виду!
- Нгеп тебе, - проговорил Тем, осклабясь. - Большой такой толсти
тебе хрeн. Не следовало тебе делать то, что ты сделал. В следующий раз
выходи лучше с цeппjу или бритвои, больше я от тебя такого не стерплю.
- Что ж, попишeмсиa, когда скажешь, точи нож, - рявкнул я в ответ.
Тут и Пит подал голос:
- Ну ладно, хватит, заткнитесь оба. Друзья мы или нет, а? Нехорошо,
когда друзья начинают цaпaтциa. Гляньте, вон пaцaны какие-то на нас
скаляця, прямо рты до ушeи. Нельзя так ронять себя.
- Нельзя, - согласился я. - Но Тем должен знать свое мeсто. Верно?
- Постой-ка, - удивился Джорджик. - Ну-ка, оцюда поподробнее!
Что-то я впервые слышу насчет того, чтобы кому-то нужно было знать свое
мeсто.
- По правде говоря, Алекс, - поддержал его Пит, - не следовало тебе
давать Тему этот совершенно незаслуженный тоитшок. Это сказал я и повторять
не буду. Я говорю это с полным уважением, но если бы это мне он от тебя
достался, тебе пришлось бы отвечать. Больше ничего говорить не буду. - И он
опустил лицо к стакану с молоком.
Я чувствовал, как внутри все вскипает, однако, стараясь скрыть это,
заговорил спокойно:
- Кто-то должен быть во главе. Дисциплина необходима. Так или нет? -
Никто на это не сказал ни слова, даже не кивнул. Внутренне я вскипел еще
больше и еще спокойнее стал внешне. - Признаться, - сказал я, - что-то я
давненько уже руковожу вами. Верно? Так или нет? - Они все слегка покивали,
довольно-таки нехотя. Тем отирал последние следы крови. Он теперь и
заговорил:
- Ладно, ладно, зaмнем. Тарабумбия, сижу на тумбе я. С устатку мы
все, видать, немножко оборзeли. Больше не говорим об этом. - Меня удивило,
даже, пожалуй, слегка испугало то, что Тем заговорил так мудро. А он
продолжал: - Щас лучше всего в теплую кроватку, а потому айда по домам.
Правильно? - Меня все это до крайности удивляло. Двое других согласно
закивали, мол, правильно, правильно. Я говорю:
- Про тот толтшок. Тем, ты пойми меня правильно. Это все музыка,
понимаешь? Я становлюсь как бeзумни, когда какая-нибудь кисa поет, а ей
мешают. Из-за этого и получилось.
- Ладно, все, идем домой, маленькая спиaтшкa, - сказал Тем. -
Большим мальчикам надо много спать. Правильно? - "Правильно, правильно", -
закивали остальные двое. Я сказал;
- Что ж, я думаю, это лучшее, что мы можем придумать. Тем нам
правильную идею подкинул. Если не встретимся днем, бллин, что ж, тогда
завтра в тот же час и в том же месте?
- Конечно^-сказал Джорджик. - зaметaно. - Я, может быть, немного
опоздаю, - предупредил Тем. - Но в том же месте, это ^ж точно. Может,
только чуть позже. - Он все еще притрагивался время от времени к губе, хотя
крови на ней уже не было. - И будем надеяться, что тут больше всякие кисы
не будут упражняться в пении. - И он издал свой коронный, так знакомый нам
всем клоунский ухающий хохоток: "Ух-ха-ха-ха". Я решил, что он настолько
темный, что и обидеться как следует не способен.
В общем, разошлись мы каждый в свою сторону, я шел и все время рыгал от
холодной дури, которой наглотался. Бритву держал наготове на случай, если
вдруг какие-нибудь дружки Биллибоя окажуця поблизости от моего подъезда,
да, кстати, и другие бaнды, шaики и группы тоже время от времени набегали
повоевать друг с дружкой. Жил я с мaрнои и пaпои в микрорайоне муниципальной
застройки между Кингсли-авеню и шоссе Вильсонвей, в доме 18а. К двери
подъезда я добрался без приключений, хотя пришлось-таки миновать какого-то
мaллтшикa, который лежал в канаве, корчился и стонал, весь порезанный, и
под фонарем видны были следы крови, будто это сама ночь, ро-шус+рив,
напоследок расписалась в своих проделках. А еще совсем рядом с домом 18а я
видел пару девчоночьих нижних, явно грубо сдернутых в пылу схватки. Короче,
вхожу. Стены в коридоре еще при постройке были разрисованы картинами:
тшeловeки и кисы при всех своих притшиндaлaх, очень подробно выписанных, с
достоинством трудяця - кто у станка, кто еще как, причем - я повторяю -
совершенно безо всякой одежды на их местами очень даже выпукиух телах. Ну и,
конечно же, кое-кто из мaллишиков, живущих в доме, на славу потрудился над
ними, где карандашом, где шариковой ручкой приукрасив и дополнив упомянутые
картины подрисованными к ним всякими торчащими штутшкaми, волоснеи и
площадными словами, на манер комиксов якобы вырывающимися изо ртов этих
вполне респектабельно трудящихся нагих вeков и жeнстшин. Я подошел к
лифту, но нажимать кнопку, чтобы понять, работает ли он, не потребовалось,
потому что лифту кто-то только что дал изриaдни тол+шок, даже двери
выворотил в приступе какой-то поистине недюжинной силы, поэтому мне пришлось
все десять этажей топать пешком. Пыхтя и ругаясь, я лез наверх, весьма
утомленный физически, хотя голова работала четко. В тот вечер я страшно
соскучился по настоящей музыке - может быть, из-за топ кисы в баре
"коровa". Перед тем как на въезде в зону сна мне проштемпелюют паспорт и
приподнимут полосатый шeст, мне хотелось еще успеть как следует ею
насладиться.
Своим ключом я отпер дверь квартиры 10-8., в маленькой передней меня
встретила тишина, па и ма уже оба десятый сон видели, но перед сном мама
оставила мне на столе ужин - пару ломтиков дрянной консервной ветчины и
хлеб с маслом, а также стакан доброго старого холодного молока. О-хо-хо,
молоко-молочишко, без ножей, без синтемеска и дренкрома! До чего же
злокозненным будет всегда теперь казаться мне обычное безобидное молоко!
Однако я выпил его и яростно все сожрaл - оказываеця, я был куда
голоднее, чем самому казалось; из хлебницы достал фруктовый пирог и, отрывая
от него куски, принялся запихивать их в свой ненасытный рот. Потом я
почистил зубы и, цокая языком, чтобы добыть остатки жрaтшки из дыр в
зуббях, поплелся в свою комнатУху, на ходу раздеваясь. Здесь была моя
кровать и стереоустановка, гордость и отрада моей жизни, здесь хранились в
шкафу мои диски, на стенах красовались плакаты и флаги, напоминавшие о жизни
в исправительной школе, куда я попал одиннадцати лет, - да, бллин, - и на
каждом какая-нибудь надпись, какая-нибудь памятная цифирь: "ЮГ-4"; "ГОЛУБАЯ
ДИВИЗИЯ ГЛАВНОЙ ИСПРАВШКОЛЫ"; "ОТЛИЧНИКУ УЧЕБЫ". Портативные динамики моей
установки расположены были по всей комнате: на стенах, на потолке, на полу,
так что, слушая в постели музыку, я словно витал посреди оркестра. Первое,
что мне в ту ночь придума-лось, это послушать новый концерт для скрипки с
оркестром Джефри Плаутуса в исполнении Одиссеуса Чури-лоса с филармоническим
оркестром штата Джорджия; я достал пластинку с полки, где они у меня
аккуратно хранились, включил и подождал.
Вот оно, бллин, вот где настоящий приход! Блаженство, истинное небесное
блаженство. Обнаженный, я лежал поверх одеяла, заложив руки за голову,
закрыв глаза, блаженно преткрыв рот, и слушал, как плывут божественные
звуки. Само великолепие в них обретало плотт, становилось телесным и
осязаемым. Золотые струи изливались из тромбонов под-кроватью; где-то за
головой, трехструйные, искрились пламенные трубы; у двери рокотали ударные,
прокатываясь прямо по мне, по всему нутру, и снова отдаляясь, треща, как
игрушечный гром. О, чудо из чудес! И вот, как птица, вытканная из неземных,
тончайших серебристых нитей, или как серебристое вино, льющееся из
космической ракеты, вступила, отрицая всякую гравитацию, скрипка соло, сразу
возвысившись над всеми другими струнными, которые будто шелковой сетью
сплелись над моей кроватью. Потом ворвались флейта с гобоем, ввинтились,
словно платиновые черви в сладчайшую изобильную плох из золота и серебра.
Невероятнейшее наслаждение, бллин. Па и ма в своей спальне по соседству уже
привыкли и отучились стучать мне в стенку, жалуясь на то, что у них
называлось "шум". Я их хорошо вымуштровал. Сейчас они примут снотворное. А
может, зная о моем пристрастии к музыкб по ночам, они его уже приняли.
Слушая, я держал глaззя плотно закрытыми, чтобы не спугнуит наслаждение,
которое было куда слаще всякого там Бога, рая, синтемеска и всего прочего,
- такие меня при этом посещали видения. Я видел, как вeки и кисы, молодые и
старые, валяюця на земле, моля о пощаде, а я в ответ лишь смеюсь всем ротом
и куротшу сапогом их ли+сa. Вдоль стен - дeвотшки, растерзанные и
плачущие, а я зaсaжи-вajу в одну, в другую, и, конечно же, когда музыка в
первой части концерта взмыла к вершине высочайшей башни, я, как был, лежа на
