спине с закинутыми за голову руками и плотно прикрытыми глaззями, не
выдержал и с криком "а-а-а-ах" выбрызнул из себя наслаждение. Потом
прекрасная музыка, подступая все ближе, пошла плавно снижаться. После этого
был чудный Моцарт, "Юпитер", и снова разные картины, лицa, которые я терзал
и куротшил, а уже затем надумалось поставить напоследок, на самой границе
сна, завершающий диск, что-нибудь мощное, старое и зaбоиноje, и я вынул И.
С. Баха, "Бранденбургский концерт" для альта и велончели. Слушая его с
наслаждением теперь совсем другого рода, я вновь увидел то название на
листе, которому я сделал рaздрызг нынче вечером, уже, казалось,
давным-давно, в коттеджике под названием "ДОМ". Что-то про заводной
апельсин. Под звуки И. С. Баха я стал гораздо лучше понимaтт, что это
название значит; коричневая, охряная роскошь аккордов старого мастера
раскрыла мне глаза на то, что мне бы следовало их обоих толтшокнутт куда
серьезней, разорвать их на части и растоптать в пыль на полу их же
собственного дома.
4
Наутро я проснулся еле-еле - о-хо-хо, бллин, восемь часов уже! -
проснулся, чувствуя себя так, будто меня били, колотили и не давали
опомниться; глaззя неодолимо слипались, и я решил в школу не ходить. Решил
мaлeннко понежиться в постели-скажем, ча-сик-другой, потом с ленцой
одеться, поплескавшись, быть может, сперва в ванне, поджарить себе тосты,
послушать раде или почитать газету в полном своем оди нотшeствe. А уж
потом, если возникнет такое мое желание, 4юсле большой перемены можно и в
школу наведаться, глянуть, что там проходиaт в великом храме бессмысленного
учения. Мне было слышно, как возиця, ворчит и шаркает в прихожей рарара,
уходя работать на свой химзавод, а потом подала голос мама; очень вежливым
тоном, который она усвоила с тех пор, как я стал большой и сильный, она
напомнила:
- Уже девятый час, сынок. Ты ведь не хочешь снова опаздывать? Я ей в
ответ:
- Что-то голова побаливает. Посплю тшуток - мо-мет, пройдет, а после
полдника точно пойду, как штык. - Послышался ее вздох и тихий голос: -
Завтрак на плите. Мне самой уже идти надо. Что верно, то верно, особенно в
связи с законом о том, чтобы каждый взрослый здоровый гражданин трудился на
благо общества. Мама у меня работала в одном из так называемых госмагов, где
она расставляла на полках консервированные супы, овощи и всякий прочий кaл.
Короче, я слушал, как она звякнула кастрюлей, ставя ее в духовку газовой
плиты, потом надевала туфли, снимала с вешалки за дверью пальто, и, снова
вздохнув, она сказала: "Все, ухожу, сынок". Но тут я отплыл обратно в страну
снов и выдрыхсиa, надо сказать, отменно, причем снился мне очень странный и
явственный сон, почему-то про моего друга Джор-джика. Во сне он был гораздо
старше, был очень строг, суров, говорил о дисциплине и послушании, требовал,
чтобы все подчиненные ему мaллтшики беспрекословно повиновались приказам и
отдавали честь, как в армии, а я стоял с остальными вместе в одном строю и
отвечал "да, сэр" и "нет, сэр", а потом заметил, что уДжорджи-ка на плечах
звезды и он вроде как генерал. Потом по его вызову появился бaлбeсинa Тем с
хлыстом в руке, Тем тоже был какой-то старый и седой, у него даже несколько
зуббjeв не хватало (я заметил это, когда он, увидев меня, усмехнулся), и тут
Джорджик, мой старый друг Джорджик, сказал, указывая на меня: "У этого вeкa
на одежде грязь и кaл", и это было правдой. Тогда я закричал: "Не бейте
меня, брa+сы, пожалуйста, не бейте" и бросился бежать. Я бегал от них как-то
кругами, Тем настигал, хохоча во всю глотку и щелкая своим хлыстом, удар
которого прожигал меня каждый раз до нутра, и одновременно еще раздавался
какой-то звон, словно электрического звонка - ззынь-зынь-зынь, - и этот
звон тоже отдавался болью.
Потом я внезапно проснулся, сердце в груди бухало, и, конечно же,
действительно звонил звонок - дрррррр, это звонили в дверь. Я сделал вид,
будто никого нет дома, но этот дррррр не унимался, а потом сквозь дверь
донесся голос: "Давай-давай, вылазь, нечего, я знаю, что ты в кровати".
Голос я сразу же узнал. Это был П. Р. Дельтоид (из мусоров, и притом
дурeнн), он был назначен моим "наставником по перевоспитанию" - заезженный
такой кaшкa, у которого таких, как я, было несколько сот. Я закричал
"да-да-да", голосом как бы больным, вылез из кровати и привел себя в
порядок. халатец у меня был - это, бллин, вaстшe! - натурального шелка и
такими еще узорами изукрашен наподобие городских пейзажей. Сунул ноги в
удобные войлочные тапочки, причесал роскошные кудри и тогда уже впустил П.
Р. Дельтоида. Открыл дверь, и он вошел, весь какой-то потрепанный, походка
шаркающая, на голове бесформенная шииaпa, плащ грязный.
- Ах, Алекс, Алекс, - заговорил он. - Кстати, я по дороге встретил
твою мать. Она сказала, что у тебя вроде болит что-то. Стало быть, в школу
не пошел?
- Ужасная, непереносимая головная боль, корeш, то есть сэр, - сказал
я своим самым вежливым тоном. - Думаю, к обеду, может, пройдет.
- А к вечеру так уж просто непременно, - отозвался П. Р. Дельтоид. -
Вечер - замечательное время, не правда ли, Алекс? Садись, - сказал он, -
садись, садись, - словно он был у себя дома, а я у него в гостях. Сам
уселся в старое отцовское кресло-качалку и принялся раскачиваться, словно за
этим только и пришел. Я говорю:
- Может, потшиfириajeм? В смысле, чашечку чаю, сэр?
- Я спешу, - ответил он. И продолжал качаться, посверкивая на меня
глазами из-под нахмуренных бровей, словно в запасе у него целая вечность. -
Я спешу, - повторил этот дурeнн, - хотя давай. - Я поставил на плиту
чайник. Потом говорю:
- Чем я обязан столь редкостному удовольствию? Что-нибудь случилось,
сэр?
- Случилось? - каким-то коварным тоном чересчур быстро переспросил
он, глядя на меня исподлобья, но продолжая качаться. Потом ему на глаза
попалась реклама в газете, лежавшей на столе, - симпатичная молоденькая
кисa глядела, усмехаясь и вывесив на всеобщее обозрение свои груди,
символизирующие прелести югославских пляжей. Потом, словно бы ро-жрaв ее в
два приема, он продолжал: - А почему ты думаешь, что непременно что-нибудь
случилось? Сотворил что-нибудь или как? ^
- Да это я так просто, из вежливости, - сказал я. И добавил: - Сэр.
- Гм, - промычал П. Р. Дельтоид. - А я вот из вежливости
предупреждаю тебя, Алекс, чтобы ты поостерегся, потому что следующий раз
тебе уже не исправительная школа светит. За решетку попадешь, и вся моя
работа насмарку. Если тебе на себя, паршивца, плевать, мог бы хоть обо мне
немного подумать, ведь столько сил в тебя вбито1 Мне за каждое поражение
большую черную отметину ставят (это я тебе по секрету говорю) - за каждого,
кто кончит в тю-ряге.
- Я ничего такого не сделал, сэр, - ответил я. - У милисентов на
меня ничего нет, корeш, то есть в смысле сэр.
- Ты мне это брось, насчет милисентов, - устало процедил П. Р.
Дельтоид, продолжая раскачиваться. - То, что тебя давно не задерживала
полиция, еще не значит, как ты сам прекрасно знаешь, что ты никаких гадостей
не устраивал. Вчера вот драчка какая-то была, так или нет? С ножами,
велосипедными цепями и так далее. Один приятель некоего толстого парня
госпитализирован, его подобрала "скорая" около подстанции, весьма и весьма
пакостно обработанного ножами, н-да. Поминали тебя. До меня это по обычным
каналам дошло. Кое-кого из твоих дружков тоже упоминали. Вообще вчера
вечером совершено довольно много отборных пакостей. Ну, естественно, никто
ни о ком ничего толком доказать не может, это как обычно. Но я предупреждаю
тебя, Алекс, малыш, как добрый друг тебя предупреждаю, как единственный в
этом подлом и гнилом районе человек, который хочет спасти тебя от тебя
самого.
- Я ценю вашу заботу, сэр, - сказал я, - честно, очень ценю.
- Ага, ты ценишь, конечно. - На его лице появилось подобие ухмылки.
- Смотри у меня, смотри в оба... н-да. Мы знаем больше, чем ты думаешь,
Алекс. -- Потом он сказал тоном глубочайшего страдания, но все еще
продолжая качаться: - И что на вас на всех нашло? Мы эту проблему изучаем,
изучаем, уже чуть ли не целый век изучаем, н-да, но ни к чему все это
изучение не приводит. У тебя здоровая обстановка в семье, хорошие любящие
родители, да и с мозгами вроде бы все в порядке. В тебя что, бес вселился,
что ли?
- Ни у кого на меня ничего нет, сэр, - повторил я. - К милисентам я
давно не попадал.
- Это меня и беспокоит, - вздохнул П. Р. Дельтоид. - Слишком давно,
не к добру это. Сейчас бы как раз самое время. Потому я и предупреждаю тебя,
Алекс, чтобы ты держал свой юный миловидный хоботок подальше от всякой
мути... н-да. Я достаточно ясно выразился?
- Как ясное незамутненное озеро, сэр, - сказал я. - Как лазурное
небо ясным днем в разгар лета. вы можете на меня положиться, сэр. - И я
одарил его любезнейшей зубaс^ои улыбкой.
Но когда он встал, чтобы уйти, а я как раз заваривал крепкий чай, я
даже усмехнулся себе под нос над тем, какая qлупош~ волнует П. Р. Дельтоида
и всю его дельтовидную рaтт. Ну хорошо, я плохой, я делаю весь этот
толтшокинг, крaстинг, бритвои балуюсь и добрым старым сунн-вынн, так что,
если меня поймают, мало мне не покажеця, бллин, ибо, ясное дело, нельзя
допускать, чтобы каждый вел себя по ночам, как я. В общем, если меня поймают
(сперва три месяца, потом шесть, и наконец, как дружески предупредил П. Р.
Дельтоид, несмотря на блаженное малолецтво, долгая-долгая проп) скa в
клетке поганейшего зверинца), ничего, ладно, я им скажу тогда; "Все
правильно, начальнички, а все ж таки помилосердствуйте, потому что жить
взаперти я просто не способен. Зато в будущем, которое потом когда-нибудь
все равно ведь раскроет мне свои снежно-белые лилейные объятья (пока не
наткнусь на нож или не взметнеця последним судорожным выбрызгом кровь
среди искореженного ме* талла и битого стекла на шоссе), в этом прекрасном
будущем все мои усилия, все старания будут направлены на одно: только бы
больше не влипнутт". И это будет как минимум честно. Но больше всего
веселило меня, бллин, то усердие, с которым они, грызя ногти на пальцах ног,
пытаюця докопаться до причины того, почему я такой плохой. Почему люди
хорошие, они дознаться не пытаюця, а тут такое рвение! хорошие люди те,
которым это нравиця, причем я никоим образом не лишаю их этого
удовольствия, и точно так же насчет плохих. У тех своя компания, у этих
своя. Более того, когда человек плохой, это просто свойство его натуры, его
личности - моей, твоей, его, каждого в своем оди нотшeствe, -- а натуру
эту сотворил Бог, или гог, или кто угодно в великом акте радостного
творения. Неличность не может смириться с тем, что у кого-то эта самая
личность плохая, в том смысле, что правительство, судьи и школы не могут
позволить нам быть плохими, потому что они не могут позволить нам быть
личностями. Да и не вся ли наша современная история, бллин, это история
борьбы маленьких храбрых личностей против огромной машины? Я это серьезно,
бллин, совершенно серьезно. Но то, что я делаю, я делаю потому, что мне
нравиця это делать.
И вот теперь, улыбчивым зимним утром, я пью крепчайший тшaи с молоком,
добавляя туда ложку за ложкой сахар (люблю сладенькое), а потом вытаскиваю
из духовки завтрак, который моя бедная старушка мама мне сготовила. Она
оставила яичницу из одного яйца - всего-навсего, - но я поджарил себе тост
