как в обморок выпал.
Девушка чуть поколебалась и говорит: "Подождите-ка". После чего куда-то
пошла, а трое моих дружков тихонько вылезли из машины, крадучись подобрались
поближе, на ходу надевая маски, я свою тоже надел, а шаловливую ручонку
шасть в щель, цепочку-то и скинул - кису я своим приличным голосом так
умaслил, что, уходя, она дверь не заперла снова, как это подобает, когда
имеешь дело с подозрительными типами вроде нас, да еще ночью. Вчетвером мы с
ревом ворвались; Тем, как всегда, прыгал и выплясывал, изрыгая грязнейшую
брань, а коттеджик маленький был, это уж точно. Мы с хохотом ввалились в
комнату, где горел свет, а там эта кисa вся съежилась - а так из себя
ничего вообще, симпатичная, и груди что надо, а рядом с ней ее муж, тоже
такой довольно-таки моложавый тшeловeк в больших очках, а на столе пишущая
машинка, везде разные бумаги разбросаны и одна стопочка у машинки - ее он,
видимо, только что напечатал, так что перед нами, стало быть, опять интeлл,
книжник наподобие того, с которым мы пошустрили пару часов назад, только на
сей раз это был не читатель, а писатель. В общем, он говорит:
- Что такое? Кто вы? Как вы смеете врываться без разрешения в мой дом?
- А у самого и голос дрожит, и руки тоже. А я ему в ответ:
- Не бойсь. Пусть страх покинет твое сердце, брат мой, забудь о нем и
не трясись от страха никогда. - Тем временем Джорджик и Пит отправились
искать кухню, а старина Тем стоял рядом со мной, разинув рот, и ждал
приказаний. - Кстати, что это такое? - сказал я, берясь за стопку
напечатанных листочков на столе, а очкастый муж в крайнем смятении
отвечает:
- Вот именно, я у вас хотел бы спросить: что это такое? Что вам нужно?
Убирайтесь вон, пока я вас оцюда не вышвырнул! - Старина Тем под маской П.
Б. Шелли прямо так и зашелся от хохота, заревел, как медведь.
- Это какая-то книга, - сказал я. - Похоже, вы книжку какую-то
пишете! - Говоря это, я сделал свой голос хриплым и дрожащим. - С самого
децтва я преклоняюсь перед этими, которые книжки писать могут. -- Потом я
поглядел на верхнюю страницу с заглавием - "ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН" - и говорю;
- Фу, до чего глупое название. Слыханное дело - заводной апельсин? - А
потом зачитал немножко оттуда громким и высоким таким голосом, как у
святоши: "Эта попытка навлечь на человека, существо естественное и склонное
к доброте, всем существом своим тянущееся к устам Господа, попытка навлечь
на него законы и установления, свойственные лишь миру механизмов, и
заставляет меня взяться за перо, единственное мое оружие... " - Тут Тем
произвел губами все ту же музыку - пыр-дыр-дыр-дыр, а я не выдержали
усмехнулся. Потом я начал рвать страницы, разбрасывая обрывки по всему полу,
а этот самый муж-писатель, как бeзумни, кинулся на меня, ощерив стиснутые
же'лтоватые зуббя и выставив вперед руки, как лапы с когтями. Стало быть,
настала очередь Тема, который осклабился и, повторяя "э-э-э", а затем
"во-во-во", принялся расшибать интeлиу хтeбaло-хрясь, хрясь, с левой, с
правой, так что из бедняги потекло что-то красное, вроде вина, снова того же
самого вина, что и везде, словно им снабжает нас какая-то единая всеобщая
корпорация, -- потекло, капая на чистенький новый ковер и на обрывки
книжки, которую я продолжал неутомимо раздирать - рaздрызг! рaздрызг! Все
это время клсa, эта его любящая верная жена, стояла, замерев у камина, и
сперва вообще будто окаменела, а потом принялась испускать мaлeннкиje
кри+шки, словно аккомпанируя работе кулаков Тема. Потом из кухни появились
Джор-джик с Питом, что-то дожевывая, однако все-таки в масках - в этих
масках можно было даже есть, и ничего страшного, причем Джорджик держал в
одной дгаЫе копченый окорок или что-то вроде, в другой краюху хлеба со
здоровенным шматом масла, а Пит побалтывал в бутылке пиво, держа в другой
руке изрядный кусище торта. "ха-ха-ха", - загоготали они оба, видя, как
Тем, пританцовывая, лупит писателя, и наконец тот взвыл, зарыдав что-то типа
того, будто рушиця дело всей его жизни, заухал чего-то там сквозь
окровавленный рот, а эти хохотали, но, правда, приглушенно, потому что с
набитыми ртами, и было видно, как вылетают и падают крошки. Такого я не
любил - это грязно и неопрятно, а потому сказал:
- Бросьте жрaтшку! Я вам этого еще не разрешал. Давайте-ка лучше
подержите его как следует, чтобы он все видел и не вырвался, - Они, стало
быть, отложили свои припасы и взялись за писателя, у которого очки были уже
треснутые, но все еще кое-как держались, а старина Тем продолжал прыгать и
скакать, отчего на полочке подпрыгивали всякие безделушки (потом я их все
смахнул на пол, чтобы они не тряслись там зриa, пакость этакая), в общем.
Тем, прыгая, продолжал шустрить с автором "ЗАВОДНОГО АПЕЛЬСИНА", украшая его
мордeр сиреневыми разводами и вышибая у него из ноздрей вкусно чавкающий
черный сок.
- Ладно, хорош. Тем, - сказал я. - Теперь следующий номер, с
богорн. - Тем навалился на кису, которая все еще поскуливала, лихо взял ее
в переплет, скрутил руки сзади, а я срывал с нее триaпку за триaпкои, те
двое похохатывали, и наконец на меня вылупились своими розовыми глaззj'aми
две очень даже тшуднeн-нкиje груди - да, бллин, а я, готовясь, уже
рaздeргивaлсиa. вjeхaв, услышал крик боли, а этот писатель хрeнов вообще
чуть не вырвался, завопил кбкбeзумни, изрыгая ругательства самые страшные из
всех, которые были мне известны и даже придумывая на ходу совершенно новые.
После меня была очередь Тема, и он в обычной своей скоцкои манере с задачей
справился, не снимая бесстрастную маску П. Б. Шелли, а я покуда держал кису.
Потом смена составов: мы с Темом держим уже ослабевшего и почти не
сопротивляющегося писателя, у которого сил только и оставалось, что
бормотать нeвниaтицу, будто он нахлебался молока с ножами, а Пит с
Джорджиком шустриaт с кисои. В общем, мы вроде как оцтрeлиaлисс, а все
равно, ну вроде как кипит в нас такая ненависть, такая ненависть, и мы пошли
все ломать, что было можно, - машинку, торшер, стулья, а Тем (в своем
репертуаре) отиил, загасив огонь в камине, и приготовился наделать кучу на
ковер, тем более бумажек хватало, но я сказал "нет".
- Ноги-ноги-ноги! - скомандовал я. Писателя и его жены вроде как уже
и не было в этом мире, они лежали все в кровище, растерзанные, но звуки
подавали. Жить будут.
. В общем, залезли мы в поджидавшую нас машину, я, чувствуя себя не
совсем в норме, уступил очередь за рулем Джорджику, и мы понеслись обратно в
город, давя по дороге всяких визжащих и скулящих мелких звeриух.
3
Мы почти доехали до города, бллин, уже вот-вот должна была показаться
кaнaвa, которая тогда называлась "Индустриальный канал", и вдруг смотрим:
стрелка указателя топлива вроде как здохиa, подобно тому как свалились к
нулю те стрелки, что указывали желание каждого из нас продолжать хохотать и
веселиться; двигатель машины забарахлил - кaшл-кaшл-кaши. Нет, ну ничего
страшного, конечно, - неподалеку вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли
голубые огни железнодорожной станции, причем совсем рядом. Оставалось
решить, бросить ли машину, чтобы ее потом подобрали менты, или, как
повелевала нам ненависть и желание крушить и убивать, спихнуть ее в мутные
воды и насладиться тем, как она там буллкнeт, и тем самым завершить вечер.
Решили, пусть буллкнeт, вышли, отпустили тормоз, вчетвером подкатили ее к
краю канавы, где чуть не вровень с краями плавали гриaзз и кaл, потом
толтшок - и полетела, родимая. Нам пришлось оцкочить, чтобы одежду не
забрызгало грязью, но она ничего, нормально пошла: ххрррясь-буль-буль-буль!
"Прощай, ненаглядная! " - выкрикнул Джорджик, а Тем присовокупил к этому
свой клоунский хохоток. Потом двинулись на станцию - всего-то одна
остановка до центра и оставалась. Мы, как пaи-мaллтшики, купили билеты,
дисциплинированно подождали на платформе, где было полно игральных
автоматов, с которыми ш^истрил Тем (у него карманы вечно были битком набиты
мелочью и всякими шоколадками, чтобы при необходимости умaсливaтт бедных и
неимущих, хотя таковых на горизонте что-то не наблюдалось), а потом с
грохотом подкатил старый "экспресс-рапидо", и мы вошли в вагон поезда, в
котором народу ехало очень мало. Чтобы не терять времени даром, все три
минуты, за которые поезд доехал до центра, мы шус+рили с обивкой кресел
(было в те времена такое: кресла, да еще и с мягкой оливкой)-сделали ей
полный рaздрызг с выпусканием внутренностей, а старина Тем долго лупил по
окну цeппjу, пока стекло не треснуло, разлетевшись на зимнем ветру, но
что-то мы притомились, приутихли и скисли - удалось все же, бллин,
кое-какую энергию порастрясти за вечер, и только из Тема, клоуна неуемного,
радость так и перла, хоть и был он весь грязный, а уж потом от него разило
за версту - тоже, между прочим, черта, которая мне в нем не нравилась.
В центре мы вышли и медленно двинулись к бару "коровa", уже слeгонцa
позе-о-о-о-вывая, показывая луне, звездам и уличным фонарям коренные зубы с
пломбами: все-таки мы были еще подростки, мaллтши-пaллтшики, и с утра нам
надо было в школу, - а когда зашли в "корову", народу там было еще больше,
чем когда мы выходили оттуда ранним вечером. Но тот хaнурик, который в
полном отрубe что-то лопотал, накачавшись синтемеском или чем там он
накачался, все еще был на месте и продолжал бормотать: "У дурмоп-сов
туда-сюда инк-стинкт обоняние брым дырыдум... " Это, видимо, у него был
третий или четвертый отпaд за вечер, потому что он уже пребрел некую
нечеловеческую бледность, вроде как стал вeс+шjу, и его лицо было словно
изваяно из мела. Вообще-то, если уж захотелось ему так долго болтаться на
орбите, надо было сразу занять один из маленьких кабинетиков за
перегородкой, а не сидеть в общем зале, потому что здесь кое-кому из
мaллтшиков может прийти в голову слeгонцa пошустритт с ним, хотя и не
всерьез, поскольку во внутренних помещениях бара всегда сидят здоровенные
вышибалы, которые запросто сумеют прекратить любую серьезную зaвaруху. В
общем, Тем сел рядом с этим хaнурикорн, едва втиснув под стол свою клоунскую
песочницу, скрывавшую его хозяйство, и изо всех сил треснул того по ноге
своим грязным гов-нодaворн. Однако хaнурик, бллин, ни черта не почувствовал,
потому что слишком он витал в облаках.
Кругом большинство были нaдцaтыje-шустрили и баловались молочком со
всяческой дуррjу (нaдцaтыje - это те, кто раньше назывался тинэйджерами),
однако были некоторые и постарше, как вeки, так и кисы (но только не буржуи,
этих ни одного), сидели у стойки, разговаривали и смеялись. По их стрижкам,
да и по одежде (в основном толстые вязаные свитера), было ясно, что это все
народ с телевидения - они там за углом на студии что-то репетировали. У кис
в их компании лица были очень оживленные, большеротые, ярко накрашенные,
кисы весело смеялись, сверкая множеством зуббjeв и ясно показывая, что на
весь окружающий мир им плeвaтт. Потом был такой момент, когда диск на
автоматическом проигрывателе закончился и пошел на замену (то была Джонни
Живаго, русская кошкa со своей песенкой "Только через день"), и в этом
промежутке, в коротком затишье, перед тем как вступит следующая пластинка,
одна из тех женщин, кисa лет этак тридцати с большим гaком (белые волосы,
рот до ушeи) вдруг запела; она и спела-то немножко, всего такта полтора,
как бы для примера в связи с тем, о чем они между собой говорили, но мне на
