- Куда, - обратился он ко мне, - вы пойдете, когда окажетесь на
свободе?
Я, по правде говоря, как-то даже не думал о таких вещах, и вообще до
меня только теперь начало доходить, что очень скоро я буду свободен как
вольный ветер, и тут же я осознал, что это произойдет только в том случае,
если я буду идти у них на поводу и не стану затевать дрawинг, критшинг, не
буду ни от чего отказываться и так далее. Я говорю: - Ну, домой пойду.
Назад к своим прeдкaрн. - К вашим - кому? - Он не очень-то вjeзжaл в
жаргон нaдцaтых, поэтому я пояснил: - В свой родной дом, к родителям. -
Понятно, - отозвался он. - А когда у вас в последний раз с ними было
свидание?
- С месяц назад, - сказал я, - или что-то около. Нам отменили потом
все свидания из-за того, что какому-то прeс+упнику удалось протащить в зону
дурр, которую ему передала его кисa. Этакую подлянку сыграли - чтобы
безвинных людей всех из-за одного наказывали! Поэтому я их уже около месяца
не видел.
- Понятно, - сказал кaшкa. - А ваши родители информированы о том,
что вас перевели сюда и скоро освободят? - Слово-то какое: освободят, -
спятить можно! Я говорю:
- Нет. - И добавил: - Будет им приятный такой сюрприз, а что? Вдруг
вхожу в дверь и говорю: "Вот и я, явился не запылился, снова на свободе! "
Очень даже нeслaбо.
- Ладно, - сказал представитель комиссии, - этот вопрос отпал. Раз у
вас есть где жить, пускай. Теперь остаеця проблема работы, верно? - И он
показал мне длинный перечень всяких мест, куда я мог устроиться на работу,
но я подумал - вот еще, это дело потерпит. Сперва надо устроить себе
небольшой отпуск. А потом всегда можно будет пуститься в крaстинг и запросто
набить полные карманы дeнг, единственное только, что теперь мне надо будет
работать очень осмотрительно и действовать в оди нотшeствe; никаким так
называемым друзьям я уже не верил. Поэтому я предложил ему с этим делом
подождать и обсудить как-нибудь потом. "хорошо-хорошо-хорошо", - сразу же
согласился он и поднялся уходить. И тут выяснилось, что он какой-то слегка с
приветом, потому что в дверях он хихикнул и говорит:
- А ты не хочешь мне напоследок двинуть в рыло? Я даже решил, что
скорей всего ослышался, и говорю:, - Чего?
- Не хочешь ли ты, - снова хихикнул он, - напоследок вроде как дать
мне в морду? Я озадаченно нахмурился и сказал: - Зачем?
- Ну, - усмехнулся он, - просто чтобы посмотреть, к-ак ты
выздоравливаешь. - И с этими словами он нагнулся, подставляя мне хaриу,
жирную и расплывшуюся в ухмылке. Я сжал кулак и с размаху двинул, но он
проворно оцтранился, все еще ухмыляясь, так что мой кулак пронзил пустой
воздух. Все это показалось мне очень непонятным, и я нахмурился, а он
удалился, хохоча во всю глотку. И тут, бллин, я снова почувствовал тошноту,
точь-в-точь как после сеанса, хотя и ненадолго, всего на пару минут. Потом
тошнота исчезла, и когда мне принесли обед, оказалось, что аппетит мой не
пострадал, и я готов наброситься на жареную курицу. Однако странно - с чего
это вдруг стaри кaшкe захотелось получить толтшок в лицо? И, опять-таки,
странно, с чего мне потом стало дурно?
А самое странное случилось, когда я в ту ночь заснул, бллин. Мне
приснился кошмар, причем, как вы, вероятно, догадываетесь, на тему одного из
фильмов, которые я смотрел перед этим. Кошмарный сон это ведь, в общем-то,
тоже всего лишь фильм, который крутиця у тебя в голове, только это такой
фильм, в который можно войти и стать его персонажем. Это со мной и
произошло. Мой кошмар напоминал один из фрагментов, которые мне показывали
под конец сеанса, там хохочущие мaллтшики резвились с молоденькой кисои,
которая обливалась кровью и критшaлa, а вся ее одежда была врaздрызг. Я был
среди тех, кто с ней шустрил, - одетый по последней моде нaдцaтых, я
хохотал и был вроде как за главаря. А потом, в разгар дрaцингa, меня словно
бы парализовало, я почувствовал ужасную дурноту, и все остальные мaллтшики
принялись надо мной громко потешаться. А потом я дрался с ними и, силясь
проснуться, плавал в лужах собственной крови, чуть не утопал в ней, и
очутился опять в палате, в своей постели. Меня затошнило, я вылез из кровати
и на дрожащих ногах ринулся к двери, потому что туалет был в конце коридора.
И - вот те раз, бллин! - дверь была заперта. Я оглянулся и, словно
впервые, увидел на окне решетку. Так что, доставая из прикроватной тумбочки
какую-то миску, я уже понимал, что деваться некуда. хуже того, я даже не
смел забыться сном. Вскоре я обнаружил, что до рвоты все-таки не дойдет, но
для того, чтобы лечь в кровать и вновь заснуть, я уже был слишком пуглыи.
Однако все равно потом я вдруг заснул, как провалился, и снов больше не
видел.
6
- Остановите! остановите! остановите! - кричал я как заведенный. -
Выключите, сволотши гриaзныje, я не могу больше! - То был следующий день,
бллин, и я вовсю старался, как утром, так и после обеда, играть по их
правилам, во всем потакать им и, пока на экране мелькают всякие ужасы,
сидеть на этом пыточном кресле как пaи-мaлкшик со вздернутыми веками и
привязанными к захватам кресла руками и ногами, лишенный возможности
шевельнуться. На этот раз меня заставляли смотреть вeстш, которая прежде не
показалась бы мне чересчур неприятной - всего-навсего cрaстинг: трое или
четверо мaлхшиков обчищают лавку, набивая карманы бaбкaми и одновременно
пиная вопящую старую птицу, причем довольно-таки лениво, только чтобы
пустить красную jушку. Однако буханье и какие-то взрывы - трах-тах-тах-тах
в голове, дурнота и ужасная раздирающая сухость во рту были еще хуже, чем
вчера. - хватит, ну хватит же! Так нечестно, вы, козлы вониутшиjeл -
кричал я, пытаясь выпутаться из захватов, но это было невозможно, кресло ко
мне как приклеилось.
- Первый класс! - воскликнул доктор Бродский. - Ты у нас прямо
молодец. Еще отрывочек, и заканчиваем.
На экране опять возникли картины старинной войны 1939-1945 годов,
пленка-вся царапанная, драная и полустершаяся - была заснята немцами.
Начиналась она немецким орлом и нацисцким флагом с изломанным крестом,
который так любят рисовать мaллтшики в школах, а потом появились кичливые и
надменные немецкие офицеры, они шли по улицам, от которых, кроме пыли,
бомбовых воронок и развалин, ничего не осталось. Потом показали, как людей
ставят к стенке и расстреливают, а офицеры подают команды, а еще показали
ужасные нaгиje тела, брошенные в канаву - одни ребра и белые костлявые
ноги. Потом пошли кадры, где людей куда-то тащат, а они кричат, но на
звуковой дорожке их криков не было, бллин, была одна музыка, а людей тащили
и по дороге избивали. Тут я сквозь боль и дурноту заметил, что это была за
музыка, пробивающаяся сквозь треск и взвизгивание старой пленки: это был
Людвиг ван, последняя часть Пятой симфонии, и я закричал как бeзымни:
- Стоп! - кричал я. - Прекратите, подлые гриaзныje козлы! Это грех,
вот что это такое, это самый последний грех, вы, ублюдки! - Остановить они,
конечно, не остановили, тем более что пленки оставалось всего минуты на две
- как кого-то там избили в кровь, опять дала залп очередная зондеркоманда,
потом нацисцкий флаг и конец. Однако, когда зажегся свет, передо мной
стояли оба - и доктор Бродский, и доктор Браном. Бродский спросил: -
Ну-ка, насчет греха подробнее, а? - Грех, - сказал я сквозь ужасную
дурноту, - грех использовать таким образом Людвига вана. Он никому зла не
сделал. Бетховен просто писал музыку. - И тут меня по-настоящему стошнило,
так что им пришлось принести тазик, сделанный вроде как в форме почки.
- Музыку, - задумчиво произнес доктор Бродский. - Так ты, стало
быть, музыку любишь. Я-то сам в ней ничего не смыслю. Что ж, это удобный
эмоценальный стимулянт, и вот тут-то уж я дока. Ну-ну. Что скажете, Браном?
- Ничего не поделаешь, - отозвался доктор Бра-ном. - Каждый убивает
то, что любит, как сказал один поэт, сидевший в тюрьме. В этом есть некий
элемент наказания. Комендант будет доволен. - Пить, - простонал я. - Ради
Бога!
- Отвяжите его, - приказал доктор Бродский. - И дайте ему графин со
льдом. - Санитары принялись за работу, и вскоре я поглощал воду галлон за
галлоном - о, как это было божественно! Доктор Бродский говорит:
- Похоже, вы достаточно развитой молодой человек. Да и вкус у вас
кое-какой имееця. Вам сейчас показали очередной фрагмент о насилии. Насилие
и воровство, воровство как аспект насилия. - Я не отвечал ни слова, бллин,
меня все еще тошнило, хотя уже и слегка поменьше. Но день был просто
ужасный. - Ну так вот, - продолжил доктор Бродский, - как вы думаете, что
с вами происходит? Скажите, что, по-вашему, мы тут с вами делаем?
- Вы делаете меня больйым, я становлюсь больным, когда смотрю эти ваши
извращенские фильмы. Но на самом деле это не из-за фильмов. хотя, когда вы
останавливаете фильм, я перестаю чувствова-гь себя больным.
- Правильно, - сказал доктор Бродский. - Ассоциативный метод,
древнейший в мире способ обуче-ния. А на самом деле из-за чего все это?
- Из-за гриaзных козлиных вeсfшeи, которые происходят у меня в тыквe
и в кишкaх, - ответил я. - Вот из-за чего.
- Эк ведь загнул, - покачал головой доктор Бродский, улыбаясь одними
губами. - Язык племени мум-ба-юмба. Вам что-нибудь известно о происхождении
этого наречия, а, Браном?
- Да так, - пожал плечами доктор Браном, который уже не строил из
себя моего закадычного друга. - Видимо, кое-какие остатки старинного
рифмующегос" арго. Некоторые слова цыганские... Н-да. Но большинство корней
славянской природы. Привнесены посредством пропаганды. Подсознательное
внедрение.
, - Ладненько, ладненько, - потирая ладошки, про" говорил доктор
Бродский, вроде как в раздумье и со" вершенно больше мной не интересуясь. -
Да, та) вот, - спохватился он, - провода тут ни при чем. То что к тебе
прикрепляют, служит для другого. Просто мы измеряем с их помощью твои
реакции. Что оста еця, ну?
И тут я сразу понял - конечно же, что я за глупы^ шут, как я
раньше-то не догадался, что были ведь ещ< и уколы в рукeр!
- А1 - вскричал я. - А, все понял! Вонючий кaл, подлые трюкачи!
Предатели, пидeры заразные, больше у вас это не пройдет!
- Я рад, что вы заявили протест, - сказал доктор Бродский. - Теперь
у нас по этому поводу полная ясность. Но мы ведь можем вводить в ваш
организм вакцину Людовика и другими путями. Через пищу, например. Но
подкожные инъекции лучше всего. И не надо против этого бороться, я вас
умоляю. Толку от вашего сопротивления не будет. Вы все равно нас не
пересилите.
- Грязные выродки, - со всхлипом проговорил я. Потом более жестко: -
Я не возражаю, пускай будет насилие и всякий прочий кaл. С этим я уже
смирился. Но насчет музыки это нечестно. Нечестно, чтобы я становился
больным, когда слушаю чудесного Людвига вана, Г. Ф. Генделя или еще
кого-нибудь. Так делать могут только злобные сволотши, я никогда вас не
прощу за это, козлы!
Оба постояли с видом слегка вроде как задумчивым. Наконец доктор
Бродский сказал:
- Разграничение всегда непростое дело. Мир един, жизнь едина. В самом
святом и приятном присуцтвует и некоторая доля насилия - в любовном акте,
например; да и в музыке, если уж на то пошло. Нельзя упускать шанс, парень.
Выбор ты сделал сам.
Я не понял этой его тирады, но сказал так: - Вам нет необходимости
углублять курс моего лечения, сэр. - Тут я исхитрился и прибавил к своему
