- Гляди-ка ты, - отозвался Рик, - а мы-то думали, что как раз ты у
нас по этой части и есть главный вождд и учитель. Ты просто заболел,
видать, вот и все, корeш.
Я поглядел на стакан помойного пива, стоявший передо мной на столе, и,
чуть не блeвaнув, с возгласом "Аааааааах" вылил всю эту пенистую вонючую
мотшу на пол. Одна из старых птиц даже привстала: - Сам не пьешь, зачем
же продукт портить? - Слушайте, корeшa, - сказал я. - Что-то я сегодня
не в духе. Почему, отчего - я и сам не знаю, но ничего не попишешь. На дело
нынче пойдете сами, втроем, а я оцтегивajусс. Завтра встретимся там же, в
то же время, и надеюсь, что настроение у меня будет получше.
- Надо же! - сказал Бугай. - Жалко, жалко. - Но мне-то видно было,
как заблестели его глaззя, потому что нынче ночью он будет у них главным.
Власть, власть, всем нужна власть. - А может, отложим на завтра? -
неохотно проговорил он. - Ну, в смысле, что на сегодня планировали.
крaстинг в лавке на Гагарина-стрит. Ты бы там здорово приподниaлсиa, корeш.
- Нет, - сказал я. - Ничего не откладывайте. Действуйте сами, по
своему усмотрению. А теперь, - вздохнул я, - все, ухожу. - И я поднялся
со стула. - И куда пойдешь? - спросил Рик. - Пока бeз пониaтия, -
отвечаю. - Побуду немного оди ноки, подумаю, что к чему.
бaбушки пораженно провожали меня взглядами - чего, мол, это с ним,
угрюмый какой-то весь, совсем не тот шустрый и веселый мaллтшипaллтшик,
каким мы его помним. Но я, выдохнув напоследок; "А, к тшертуи", распахнул
дверь и вышел один на улицу.
Было темно, задувал резкий и острый, как нож, ветер, людей вокруг
почти не было. Только ездили туда-сюда патрульные машины с жестокими
мусорами, да на перекрестках там и сям парами стояли, переминаясь от холода
с ноги на ногу, совсем молоденькие менты, и в морозном воздухе видны были
струйки пара от их дыхания. Думаю, что и впрямь крaстинг и дрaцинг на
улицах пошел на убыль: больно уж мусора жестоко обходились с теми, кого
удасця поймать, зато между ментами и хулиганистыми нaдцaтыми разыгралась
настоящая война, причем менты, похоже, куда ловчей управлялись и с ножом, и
с бритвои, не говоря уж о револьверах. Однако мне это становилось с каждым
днем все более и более до лaмпотшки. У меня внутри словно какое-то
размягчение началось, и я не мог понять отчего. Чего-то хотелось, а чего -
неясно. Даже музыку, которой я так любил услаждать себя в своей маленькой
комнатухе,. я теперь слушал такую, над которой раньше бы только смеялся,
бллин. Перешел на короткие лирические песенки, так называемые "зон-ги" -
просто голос и фортепьяно, тихие, вроде как даже тоскливые, не то что
раньше, когда я слушал большие оркестры, лежа в кровати и воображая себя
среди скрипок, тромбонов и литавр. Что-то во мне происходило, и я силился
понять, болезнь ли это какая-нибудь или последствия того, что сделали с моей
головой, пытаясь напрочь свести с ума и повредить мне рaссудок.
Так, склонив голову и глубоко сунув руки в карманы, я бродил и бродил
по городу, пока наконец не почувствовал, что очень устал и мне позарез нужно
подкрепиться хотя бы чашкой тшaя с молоком. Думая про этот тшaи, я вдруг
вообразил, как я сижу перед большим камином в кресле с чашкой тшaя в
руках, причем самое смешное и странное было то, что я виделся себе
старым-старым кaшкои, лет этак семидесяти, потому что, глядя на себя как бы
со стороны, я видел свои волосы, сплошь седые, к тому же у меня еще вроде
как были усы, и тоже седые. В общем, я был старик, сидел у камина, а потом
видение исчезло. Но это было очень странно.
Я подошел к одной из кофеен и сквозь длинную-предлинную витрину увидел,
бллин, толпу зауряднейших простых людишек с терпеливыми невыразительными
лицaми, по которым сразу было видно, что эти тшeловeки не обидят и мухи;
они сидели там и негромко переговаривались, прихлебывая свой несчастный
тшaи или кофе. Я вошел, пробрался к прилавку, взял себе большую чашку
горячего тшaя с молоком, потом вернулся к столикам и за один из них
уселся. За моим столом сидела вроде как молодая пара, они пили кофе, курили
цыгaрки с фильтром и очень тихо между собой переговаривались, спокойно друг
другу улыбаясь, но я на них внимания не обращал, а только прихлебывал тшaи,
целиком уйдя в свои видения и мысли о том, что это такое во мне происходит,
что меняеця и что будет дальше. Однако я заметил, что дeвотшкa, сидевшая с
этим вeком, очень даже хорошенькая, причем не из тех, кого хочеця сразу
швырнуть на пол и взяться за добрый старый сунн-вынн, нет, у нее была
действительно изящная фигура, красивое лицо, приятная улыбка, белокурые
волосы и тому подобный кaл. вeк, который был с ней, сидел в шляпе и глядел в
сторону от меня, но потом он крутнулся на своем стуле, чтобы посмотреть на
большие стенные часы, висевшие в зaвeдeнии, и тут я увидел, Кто он, а он
увидел, кто я. Это был Пит, один из тех, с кем я был неразлучен во времена,
когда само слово "друзья" означало меня, его, Тема и Джорджика. Пит выглядел
очень постаревшим, хотя ему вряд ли могло быть больше девятнадцати с
небольшим; он отрастил себе усики, а одет был в обычный деловой "костюм. Я
говорю:
- Так-так-так-так, корeш, как делишки? Давненько не видeлисс. А он
говорит:
- Коротышка Алекс, если я не ошибся? - Ничуть не ошибся, - отвечаю.
- Как много воды-то утекло с тех давних прекрасных денечков. Бедняга
Джорджик, я слышал, уже в могиле, а старина Тем ссутшилсиa, ментом стал,
только мы двое и остaлисс, ты б хоть повeдaл мне, что у тебя новенького,
корeш.
- Как странны" он говорит, не правда ли? - проговорила дeвотшкa,
вроде как хихикнув.
- Это, - пояснил ей Пит, - мой старый друг. Его зовут Алекс.
Разреши, - обратился он ко мне, - я представлю тебе мою жену. Я даже рот
открыл.
- Жену? - выдохнул я. - Как так жену? Быть не может! Для брачных уз
ты вроде как чересчур jун, корeш. Да этого просто быть не рножeт!
Девушка, которую Пит представил мне как свою жену (в голове не
укладываеця), снова хихикнула и говорит Питу:
- Ты что, раньше тоже так разговаривал? - Ну, - пожал плечами Пит,
- мне ведь все-таки скоро двадцать. Вполне уже можно остепениться, что я и
сделал два месяца назад. Не забудь, ты ведь был младше нас - из молодых, да
ранний.
- Так-так-так. - Я все еще сидел с открытым го-том. - Прям никак...
пeрeвaритт... не в состоянии, корeш. Пит, и вдруг женился! Так-так-так.
- У нас своя квартирка, - сказал Пит. - Работаю в страховой фирме
Госфлота, денег, правда, платят маловато, но со временем все образуеця, это
точно. А Джорджина...
- Как-как? - проговорил я, все еще ошарашенно разевая рот. Жена Пита
(жена, бллин! ) снова хихикнула.
- Джорджина, - повторил Пит. - Она тоже работает. Машинисткой - ну,
на машинке печатает. Ничего, кое-как перебиваемся. - А я на него, бллин,
как уставился, так и глаз не могу отвести. Он вроде как и ростом стал
повыше, и даже голос стал взрослый, и вообще.
- Ты бы, - сказал Пит, - зашел к нам как-нибудь, посидели бы. А ты
по-прежнему совсем мальчишкой смотришься, несмотря на все твои злоключения.
Да-да-да, мы про тебя все читали. хотя ты ведь и впрямь еще совсем молод.
- Мне восемнадцать, - сказал я. - Только что исполнилось.
- Восемнадцать, говоришь? - Пит поднял брови. - Ого. Так-так-так.
Ну, нам пора. - И он бросил на эту свою Джорджину нежный и влюбленный
взгляд, взял ее руку в свои, и она тоже на него поглядела так, что прямо -
о, бллин! - Пока, - бросил мне напоследок Пит, - мы спешим к Грегу на
вечеринку. - К Грегу?
- А, ну конечно! - улыбнулся Пит. - Ты ведь не можешь знать его,
естественно. При тебе его еще не было. Ты исчез, и тут появился Грег. Он
иногда вечеринки небольшие устраивает. Так, чепуха: коктейли, салонные игры.
Но очень мило, очень прилично. Как бы это тебе объяснить - безобидно, что
ли.
- Ага, - отозвался я. -- Безобидно. Что ж, я это пони мajу.
бaлдежнaя тусовкa. - И снова эта самая Джорджина захихикала над моей
манерой выражаться. А потом они рука об руку отправились заниматься своими
вониутшими салонными играми у этого Грега, кто бы он ни был. А я остался в
оди нотшeствe допивать тшaи, который уже остывал, остался думать и
удивляться.
Наверное, в этом все дело, думал я. Наверное, я просто слишком стар
становлюсь для той жизни, бллин, которую вел все это время. Восемнадцать -
это совсем немало. В восемнадцать лет у Вольфганга Ама-деуса уже написаны
были концерты, симфонии, оперы, оратории и всякий прочий кaл... хотя нет, не
кaл, а божественная музыка. Потом еще Феликс М. со своей увертюрой "Сон в
летнюю ночь". Дай другие. Еще был французский поэт, которого положил на
музыку Бен-джи Бритт - у того вообще все стихи к пятнадцати годам, бллин,
уже были написаны. Артюр его звали. Стало быть, восемнадцать лет - это не
такой уж и молодой возраст. Но мне-то теперь что делать?
Выйдя из кофейни, я долго слонялся по отчаянно холодным зимним улицам,
и передо мной возникали все новые и новые видения, разворачиваясь и сменяя
друг друга, будто в газетных комиксах. Вот ваш скромный повествователь
возвращаеця с работы домой, а его там ждет накрытый стол и горячий обед,
причем подает его этакая кисa, вся довольная и радостная и вроде как
любящая. Но хорошенько разглядеть ее мне не удавалось, бллин, и я не мог
представить себе, кто это такая. Однако вдруг возникало очень ясное
ощущение, что если я перейду из комнаты, где горит камин и накрыт стол, в
соседнюю, то там как раз и обнаружу то,
Но теперь, после всех событий, я не jун, о нет, бллин, уже не jун
больше! Алекс стал большой, бллин, вырос наш Алекс.
Туда, куда я теперь пойду, бллин, я пойду оди ноки, вам туда со мной
нельзя. Наступит завтра, расцветут fсвeтуjотшки, еще раз провернеця гадкая
вониутшaя земля, опять взойдет луна и звезды, а ваш старый друг Алекс
отправиця искать себе пару и всякий прочий кaл. Все-таки сволочной этот
мир, гриaзни, подии и вониуfши, бллин. Так что попрощайтесь со своим jуным
другорн. А всем остальным в этой истории сотворим салют, сыграв им на губах
самую красноречивую в мире музыку: пыр-дыр-дыр-дыр. И пусть они целуют меня
в яму. Но ты, о мой сочувственный читатель, вспоминай иногда коротышку
Алекса, каким ты его запомнил. Аминь. И всякий прочий кaл.
что мне на самом деле нужно, и тут все сошлось воедино - и картинка,
вырезанная ножницами из газеты, и случайная встреча с Питом. Потому что в
соседней комнате в колыбельке лежал гулюкающий младенец, мой сын. Да, да,
да, бллин, мой сын. И вот уже я чувствую, как в груди появляеця сосущая
пустота, и сам же этому ощущению удивляюсь. И вдруг я понял, что со мной,
бллин, происходит. Я просто вроде как повзрослел.
Да, да, да, вот оно. Юность не вечна, о да. И потом, в юности ты всего
лишь вроде как животное, что ли. Нет, даже не животное, а скорее
какая-нибудь игрушка, что продаюця на каждом углу, - вроде как жестяной
человечек с пружиной внутри, которого ключиком снаружи заведешь - др-др-др,
и он пошел вроде как сам по себе, бллин. Но ходит он только по прямой и на
всякие вeстши натыкаеця - бац, бац, к тому же если уж он пошел, то
остановиться ни за что не может. В юности каждый из нас похож на такую
мaлeннкуjу заводную штутшку.
Сын, сын, мой сын. У меня будет сын, и я объясню ему все это, когда он
подрастет и сможет понять меня. Однако только лишь подумав это, я уже знал:
