нормальным голосом, в котором была и радость, и любовь, и всякий прочий кaл,
ну и ваш скромный повествователь к нему спустился.
- Долго спите! - сказал он, ковыряя ложечкой яйцо всмятку и
одновременно снимая с гриля поджаренный ломтик черного хлеба. - Без малого
десять. Я уже не первый час на ногах, поработать успел. - Новую книжку
писали? - поинтересовался я.
- Нет-нет, сейчас - нет, - ответил он. Мы мирно уселись, принявшись
хрустеть скорлупой и поджаренным хлебом, запивая завтрак молоком и тшajeм
из большущих обjомистых кружек. - Звонил тут кое-кому по телефону.
- Я думал, у вас нет телефона, - сказал я, целиком занявшись
выковыриванием яйца и совершенно не следя за своими словами.
- Почему это? - спросил он, вдруг насторожившись как какое-то верткое
животное, ложечка так и застыла у него в руке. - Почему вы думали, что у
меня нет телефона?
- Да нет, - сказал я, - нипочему, просто так. - Сказал, а сам
думаю: интересно, бллин, много ли он запомнил из начальной стадии той
нотши, когда я подошел к двери со старой сказкой про то, что надо
позвонить, вызвать врача, а она ответила, что телефона нет. Он оч-чень этак
внимательно на меня глянул, но потом опять стал вроде как добрым и
дружелюбным и принялся доедать яйца. Пожевал-пожевал и говорит:
- Ну так вот, значит, я позвонил нескольким людям, которых может
заинтересовать ваша история. Вы можете стать очень мощным оружием, в том
смысле, чтобы наше подлое правительство лишилось всяких шансов на
предстоящих выборах. Один из главных козырей правительства - то, как оно
последние несколько месяцев теснит преступность. - Он снова внимательно
посмотрел на меня поверх наполовину выеденного яйца, и вновь я подумал:
вдруг он знает, какую роль я сыграл в его жизни. Однако он как ни в чем не
бывало продолжал: - Брутальных хулиганствующих юнцов стали привлекать для
работы в полиции. Вовсю начали разрабатывать антигуманные и разрушающие
личность методы перевоспитания. - И пошел чесать, и пошел, да все такие
слова научные, бллин, и этакий бeзумни блеск в глазах. - Мы, - говорит, -
уже все это видели. В других странах пока что. Но это ж ведь лиха беда
начало. И оглянуться не успеем, как получим на свою голову весь аппарат
тоталитаризма. - Эк, думаю, его зацепило-то, а сам потихоньку желток выедаю
да тостом захрупываю.
- А я-то, - говорю, - тут при чем, сэр? - Вы? - слегка
тормознулсиa он, все так же Ье-зумно блуждая взглядом. - Вы живое
свидетельство их дьявольских козней. Народ, обычные простые люди должны
знать, они понять должны... - Бросив завтрак, хозяин встал и заходил по
кухне от раковины к кладовке, продолжая громко витийствовать; - Разве хотят
они, чтобы их сыновья становились такими же несчастными жертвами, как вы? Не
само ли правительство теперь будет решать, что есть преступление, а что нет,
выкачивая жизнь, силу и волю из каждого, кого оно сочтет потенциальным
нарушителем своего спокойствия? - Тут он несколько приуспокоился, но к
выковыриванию желтка не возвращался. - Я статью написал, - говорит, -
сегодня утром, пока вы спали. Через денек-другой выйдет, вкупе с
фотографией, где вы избиты и замучены. Вам надо ее подписать, мой мальчик,
там полный отчет о том, что с вами сделали.
- Да вам-то с этого, - говорю, - что толку, сэр? Ну, в смысле, кроме
бaбок, которые вам за эту вашу статью заплатят? Я к тому, что зачем вам
против этого самого правительства так уж упираться, если мне, конечно,
позволено спрашивать?
Он ухватился за край стола и, скрипнув прокуренными желтыми зуббями,
говорит:
- Кто-то должен бороться! Великие традиции свободы требуют защиты. Я
не фанатик. Но когда вижу подлость, я ее стремлюсь уничтожить. Всякие
партийные идеи - ерунда. Главное - традиции свободы. Простые люди
расстаюця с ними, не моргнув глазом. За спокойную жизнь готовы продать
свободу. Поэтому их надо подкалывать, подкалывать! - и с этими словами,
бллин, он схватил вилку и ткнул ею - рaзи рaз! - в стену, так что она даже
согнулась. Отшвырнул на пол. Вкрадчиво сказал: - Питайся, питайся получше,
мой мальчик, бедная ты жертва эпохи! - отчего я с совершенной ясностью
понял, что он близок к помешательству. - Ешь, ешь. Вот, мое яйцо тоже
съешь. Однако я не унимался:
- А мне что с этого будет? Меня сделают снова нормальным человеком? Я
смогу снова слушать хоральную симфонию без тошноты и боли? Смогу я снова
жить нормальной жизннjу? Со мной-то как? 1 Он бросил на меня такой взгляд,
бллин, будто совершенно об этом не думал, будто моя жизнн вообще ерунда,
если сравнивать с ней Свободу и всякий прочий кaл; в его взгляде сквозило
какое-то даже удивление, что я сказал то, что сказал, словно я проявил
- Нет-нет, сейчас - нет, - ответил он. Мы мирно уселись, принявшись
хрустеть скорлупой и поджаренным хлебом, запивая завтрак молоком и тшajeм
из большущих обjорнислых кружек. - Звонил тут кое-кому по телефону.
- Я думал, у вас нет телефона, - сказал я, целиком занявшись
выковыриванием яйца и совершенно не следя за своими словами.
- Почему это? - спросил он, вдруг насторожившись как какое-то верткое
животное, ложечка так и застыла у него в руке. - Почему вы думали, что у
меня нет телефона?
- Да нет, - сказал я, - нипочему, просто так. - Сказал, а сам
думаю: интересно, бллин, много ли он запомнил из начальной стадии той
нотши, когда я подошел к двери со старой сказкой про то, что надо
позвонить, вызвать врача, а она ответила, что телефона нет. Он оч-чень этак
внимательно на меня глянул, но потом опять стал вроде как добрым и
дружелюбным и принялся доедать яйца. Пожевал-пожевал и говорит:
- Ну так вот, значит, я позвонил нескольким людям, которых может
заинтересовать ваша история. Вы можете стать очень мощным оружием, в том
смысле, чтобы наше подлое правительство лишилось всяких шансов на
предстоящих выборах. Один из главных козырей прави^льства - то, как оно
последние несколько месяцев теснит преступность. - Он снова внимательно
посмотрел на меня поверх наполовину выеденного яйца, и вновь я подумал:
вдруг он знает, какую роль я сыграл в его жизни. Однако он как ни в чем не
бывало продолжал: - Брутальных хулиганствующих юнцов стали привлекать для
работы в полиции. Вовсю начали разрабатывать антигуманные и разрушающие
личность методы перевоспитания. - И пошел чесать, и пошел, да все такие
слова научные, бллин, и этакий бeзумни блеск в глазах. - Мы, - говорит, -
уже все это видели. В других странах пока что. Но это ж ведь лиха беда
начало. И оглянуться не успеем, как получим на свою голову весь аппарат
тоталитаризма. - Эк, думаю, его зацепило-то, а сам потихоньку желток выедаю
да тостом захрупываю.
- А я-то, - говорю, - тут при чем, сэр? - Вы? - слегка
тормознулсиa он, все так же Ье-зумно блуждая взглядом. - Вы живое
свидетельство их дьявольских козней. Народ, обычные простые люди должны
знать, они понять должны... - Бросив завтрак, хозяин встал и заходил по
кухне от раковины к кладовке, продолжая громко витийствовать; - Разве хотят
они, чтобы их сыновья становились такими же несчастными жертвами, как вы? Не
само ли правительство теперь будет решать, что есть преступление, а что нет,
выкачивая жизнь, силу и волю из каждого, кого оно сочтет потенциальным
нарушителем своего спокойствия? - Тут он несколько приуспокоился, но к
выковыриванию желтка не возвращался. - Я статью написал, - говорит, -
сегодня утром, пока вы спали. Через денек-другой выйдет, вкупе с
фотографией, где вы избиты и замучены. Вам надо ее подписать, мой мальчик,
там полный отчет о том, что с вами сделали.
- Да вам-то с этого, - говорю, - что толку, сэр? Ну, в смысле, кроме
бaбок, которые вам за эту вашу статью заплатят? Я к тому, что зачем вам
против этого самого правительства так уж упираться, если мне, конечно,
позволено спрашивать?
Он ухватился за край стола и, скрипнув прокуренными желтыми зуббями,
говорит:
- Кто-то должен бороться! Великие традиции свободы требуют защиты. Я
не фанатик. Но когда вижу подлость, я ее стремлюсь уничтожить. Всякие
партийные идеи - ерунда. Главное - традиции свободы. Простые люди
расстаюця с ними, не моргнув глазом. За спокойную жизнь готовы продать
свободу. Поэтому их надо подкалывать, подкалывать! - и с этими словами,
бллин, он схватил вилку и ткнул ею - рaз! рaз! - в стену, так что она даже
согнулась. Отшвырнул на пол. Вкрадчиво сказал: - Питайся, питайся получше,
мой мальчик, бедная ты жертва эпохи! - отчего я с совершенной ясностью
понял, что он близок к помешательству. - Ешь, ешь. Вот, мое яйцо тоже
съешь. Однако я не унимался:
- А мне что с этого будет? Меня сделают снова нормальным человеком? Я
смогу снова слушать хоральную симфонию без тошноты и боли? Смогу я снова
жить нормальной жизннjу? Со мной-то как? 1 Он бросил на меня такой взгляд,
бллин, будто совершенно об этом не думал, будто моя жизнн вообще ерунда,
если сравнивать с ней Свободу и всякий прочий кaл; в его взгляде сквозило
какое-то даже удивление, что я сказал то, что сказал, словно я проявил
недопустимый эгоизм, требуя чего-то для себя. Потом говорит:
- А, да. Ну, ты живой свидетель, мой мальчик. Доедай завтрак и пойдем,
посмотришь, что я написал - статья пойдет в "Уикли Трампет" под твоим
именем.
Н-да, бллин, а написал он, оказываеця, длинную и очень слезливую
пaрaшу; я читал ее вне себя от жалости к бедненькому мaллтшику, который
рассказывал о своих страданиях и о том, как правительство выкачало из него
всю волю к жизни, а потому, дескать, народ должен не допустить, чтобы им
правило такое злонамеренное и подлое руководство, а сам этот бедный
страдающий мaллтшик был, конечно же, не кто иной, как в. с. п" то есть ваш
скромный повествователь.
- Очень хорошо, - сказал я. - Просто бaлдеж. Вы прямо виртуоз
пера, пaпик.
В ответ он этак с прищуром глянул на меня и говорит:
- Что-что? - будто он меня не расслышал. - А, это... - говорю. -
Это такой жаргон у нaдцa-тых. Все тинэйджеры на этом языке изъясняюця.
Потом он пошел на кухню мыть посуду, а я остался, сидя по-прежнему в
пижамном одеянии и в тапках и ожидая, что будет в отношении меня
предприниматься дальше, потому что у самого у меня планов не было никаких,
бллин.
Когда, от двери донеслось дилинь-дилинь-дилинь-канье звонка, Ф.
Александр Великий был все еще на кухне.
- Вот! - воскликнул он, выходя с полотенцем в руках. - Это к нам с
тобой. Открываю. - Ну, отворил, впустил; в коридоре послышались дружеские
привецтвия, всякие там ха-ха-ха, и погода отвратная, и как дела, и тому
подобный кaл, а потом они вошли в комнату, где был камин, книжка и статья о
том, как я настрадался, увидели меня, заахали. Пришедших было трое, и Ф.
Алекс назвал мне их имeнa. Один был 3. Долин - одышливый прокуренный
толстячок, кругленький, в больших роговых очках, все время перхающий -
кaши-кaшл-кaши - с окурком цыгaрки во рту; он все время сыпал себе на
пиджак пепел и тут же смахивал его суетливыми рукeрaми. Другой был
Неразберипоймешь Рубинштейн - высоченный учтивый стaр! кaшкa с
джентльменским выговором и круглой бородкой. И, наконец, Д. Б. Да-Сильва -
быстрые движения и парфюмерная вонн. Все они долго и внимательно меня
разглядывали и, казалось, результатами осмотра остались довольны до
чрезвычайности. 3. Долин сказал:
