- Что ж, прекрасно, прекрасно. Этот мальчик может оказаться орудием
весьма действенным. Впрочем, не повредило бы, если б он выглядел похуже и
поглупее - этаким, знаете ли, зомби. Делу пошло бы на пользу. Надо будет
что-нибудь в этом направлении предпринять, и непременно!
тре? насчет зомби мне не очень-то понравился, и я сказал:
- Что за дела, вaстшe! Что вы такое готовите своему мeнншому другу?
Но тут Ф. Александр пробормотал: - Странно, очень странно, но этот голос
мне что-то напоминает. Где-то мы уже встречались, ну точно ведь встречались!
- И он, нахмурившись, погрузился в воспоминания, а я решил, что с ним,
бллин, надо поосто-рожнее. Д. Б. Да-Сильва и говорит:
- Главное - митинги. Первым долгом покажем его народу на митинге. -
Разбитая жизнь-вот тональность. Людей надо взволновать. - И он показал все
свои тридцать с лишним зуббjeв, очень белых на фоне смуглого, слегка
иностранного на вид, лицa.
- Никто, - вновь подал голос я, - не говорит мне, что самому-то мне
со всего этого1 Меня пытали в тюрьме, вышвырнули из дому собственные
родители, которых совершенно подмял под себя этот их постоялец, потом меня
избили старики и чуть не убили менты, ну, и мне-то теперь - как? На это
отозвался Рубинштейн:
- Вот увидишь, парень. Партия не останеця неблагодарной. Нет-нет!
Когда сделаем дело, ты получишь очень даже соблазнительный сюрпризик.
Подожди, сам увидишь.
- Да мне только одно и нужно! - выкрикнул я. - Мне только бы стать
вновь нормальным, здоровым, каким я был раньше, - чтобы в жизни была
радость, чтоб были настоящие друзья, а не такие, которые называют себя
друзьями, а сами в душе предатели. Можете вы это сделать, да или нет?
Кто-нибудь-может сделать меня снова прежним? Только это мне нужно, и только
это я хочу у вас узнать. - кaшл-кaшл-кaши. У мученика на алтаре Свободы,
- прочистив горло, заговорил 3. Долин, - есть определенные обязанности, и
вы не должны забывать о них. А мы, в свою очередь, о вас позаботимся. - И
он с дурацкой улыбочкой принялся поглаживать мне левую руку, словно я буйно
помешанный. Я возмутился:
- Перестаньте обращаться со мной, как с вещью, которую надо пристроить
к делу. Я не такой идет, как вы думаете, глупые выродки. Рядовые
прeступники - народ темный, но я-то не рядовой, не какой-нибудь тем
недоразвитый. Вы меня слушаете?
- Тем, - задумчиво проговорил Ф. Александр. - Тем. Где-то мне это
имя попадалось. Тем.
- А? - обернулся я. - При чем тут Тем? Вы-то что можете знать про
Тема? - и махнул рукой: - О, Господи! - Причем мне очень не понравилась
промелькнувшая в его глазах догадка. Я пошел к двери, чтобы подняться
наверх, забрать свою одежду и слиниaтт.
- Неужто такое бывает? - проговорил Ф. Александр, оскалив свои
пятнистые зуббиa и бeзумно вращая глазами. - Нет-нет, не может быть. Но
попадись мне тот гад, Богом клянусь, я разорву, его в клочья. Да-да,
клянусь, я руки-ноги ему повыдергаю!
- Ну-ну, - сказал Д. Б. Да-Сильва, похлопывая его по груди, как псa,
которого надлежит успокоить. - Все в прошлом. То были совсем другие. Нам
надо помочь бедной жертве. Мы должны это сделать во имя Будущего и нашего
Дела.
- Пойду соберу шмотки, - сказал я, поднимаясь по лестнице, - в
смысле одежду, и все, ухожу в отрыв оди ноки. Я к тому, что всем спасибо, но
у меня своя жизнн, а у вас своя. - Еще бы, бллин, земля под ногами
начинала мне уже жaритт пиaтки. Но. 3. Долин сказал:
- Ну нет. Ты теперь наш, мы тебя не отпустим. Поедем вместе. Все будет
хорошо, не волнуйся. - С этими словами он подступил ко мне, вроде как чтобы
снова схватить за руку. Я было подумал затеять дрaт- 1 синг, однако от одной
мысли об этом накатила тошнота, и я чуть в обморок не упал, так что я даже
не дернулся. Еще раз глянул в полубезумные глаза Ф. Александра и говорю:
- Как скажете. Я в ваших руках. Но давайте, чтобы сразу и по-быстрому,
брaцы. - Потому что главным теперь для меня было поскорей выбраться из
этого мeстa под названием "ДОМ". Мне уже очень и очень вроде как не
нравилось выражение глаз Ф. Александра.
-- хорошо, ^- сказал Рубинштейн. - Одевайтесь, и поехали.
- Тем... Тем... Тем... - бормотал себе под нос Ф. Александр. - Что
это за Тем, кто это? - Но я ско-рeннко взбежал по ступенькам и спустя
мгновение уже был одет. Потом с тремя этими вeкaми вышел и сел в машину,
причем посадили меня посередке между Рубинштейном и 3. Долином, непрерывно
перхающим кaшл-кaшл-кaши, а Д. Б. Да-Сильва, взявшись за руль, повел
машину в город, в один из жилых кварталов, который был не так уж далеко от
того, где я когда-то жил с родителями.
- Ну, парень, выходи, - сказал 3. Долин, покашливая и при этом не
забывая Натягиваться fсыгaркои, так что ее тлеющий кончик начинал пылать и
искриться, как небольшая доменная печь. - Пока разместишься здесь.
Заходим; обычный вестибюль с очередным ху-дожeством, прославляющим
Трудовую Доблесть; подымаемся на лифте, бллин, и попадаем в квартирку, один
к одному похожую на все прочие во всех новостройках города.
Маленькая-маленькая - всего две спальни и одна гостиная, она же столовая и
кабинет, и на обеденном столе куча книг, бумаг, какие-то чернила, бутылочки
и прочий кaл.
- Твой новый дом, - повел рукой Д. Б. Да-Сильва. - Располагайся. Еда
в холодильнике. Пижама в шкафу. Покой и отдых для смятенного ума. - Чего?
- переспросил я, не совсем вjeхaв. - Ничего, ничего, - успокоил меня
Рубинштейн своим старческим голосом. - Мы тебя покидаем. Дела. Зайдем
попозже. Будь как дома.
- Да, вот что, кaшл-кaшл-кaши, - одышливо проговорил 3. Долин. -
Ты понял, видимо, что шевельнулось в измученной памяти нашего добрейшего Ф.
Александра? Ты, случаем, не... то есть, я хочу сказать, это не ты?.. Ты
понимаешь, что я имею в виду. Смелей, мы больше никому не скажем.
- Я понес свое наказание, - поморщился я. - Бог свидетель, я сполна
за все расплатился. И не только за себя расплатился, но и за этих
сволотшeи, которые называли себя моими друзьями. - Прилив ненависти вызвал
во мне тошноту. - Пойду прилягу, - сказал я. - О, какой кошмар!
- Кошмар, - подтвердил Д. Б. Да-Сильва, улыбаясь во все свои тридцать
з^ббиeв. - Это уж точно.
В общем, бллин, они ушли. Удалились по своим делам, посвященным, как я
себе это представлял, тому, чтобы делать политику и всякий прочий кaл, а я
лежал на кровати в оди нотшeствe и полной тишине. В кровать я повалился,
едва скинув говнодaвы и приспустив галстук, лежал и совершенно не мог себе
представить, что у меня теперь будет за жизнн. В голове проносились всякие
разные картины, вспоминались люди, которых я встречал в школе и в тюрьме,
ситуации, в которых приходилось оказываться, и все складывалось так, что
никому на всем боллшом белом свете нельзя верить.
Проснувшись, я услышал за стеной музыку, довольно громкую, причем как
раз она-то меня и разбудила. Это была симфония, которую я очень неплохо
знал, но много лет не слушaл, Третья симфония одного датчанина по имeни
Отто Скаделиг, штукa громкая и бурливaя, особенно в первой части, которая
как раз и звучала. Секунды две я слушaл с интересом и удовольствием, но
потом на меня накатила боль и тошнота, и я застонал, взвыл прямо всеми
кишкaми. Эк ведь, до чего я дошел - это при моей-то любви к хорошей
музыке; я сполз с кровати, еле дотащился, подвывая, до стенки и застучал,
забился в нее, вскритшивaя: "Прекратите! Прекратите! Выключите! " Но
музыка не кончалась, а, наоборот, стала вроде бы даже громче. Я колотил в
стену до тех пор, пока кулаки в кровь не сбил, всю кожу с них содрал до
мяса, я кричал, вопил, но музыка не прекращалась. Тогда я решил от нее
сбежать, выскочил из спальни, добрался до двери на лестницу, но она
оказалась заперта снаружи, и я не смог выбраться. Музыка тем временем
становилась все громче и громче, бллин, словно мне нарочно устроили такую
пытку. Я заткнул уши пальцами, но тромбоны с литаврами все равно
прорывались. Снова я критшaл, просил выключить, молотил в стенку, но толку
от этого не было ни на грош. "Ой-ей-ей, что же делать? - причитал я. -
Во-жeннкa, помоги! " Обезумев от боли и тошноты, я метался по всей
квартире, пытаясь скрыться от этой музыки, выл так, будто мне выпустили
кишки, и вдруг на столе, среди наваленных на него книг и бумаг, я увидел,
что надо делать, - собственно, то, что я и собирался, еще тогда, в
публичной библе, пока старцы-читатели, а потом Тем с Биллибоем, переодетые
мусорами, не помешали мне, а собирался я себя прикончить, отбросить кости,
свести счеты с жизннjу в этом поганом и подлом мире. Я увидел одно слово:
"СМЕРТЬ", оно было на обложке какой-то брошюрки, хотя там имелась в виду
всего лишь СМЕРТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВУ. И, словно самой судьбой мне подкинутый,
рядом лежал еще один буклетик с нарисованным на обложке открыл тым окном, а
под ним подпись: "Отвори окно свежему ветру, новым идеям и новой жизни". Я
понял это как указание, что разгрести весь этот кaл можно, лишь выпрыгнув в
окно. Одно мгновенье боли, а после нескончаемый, вечный сон.
Музыка по-прежнему кипела и клокотала всеми своими ударными и духовыми,
скрипки и барабаны водопадами изливались сквозь стену. Окно в комнате, где
стояла кровать, было преткрыто. Я подошел к нему, глянул на машины, на
автобусы и на людей далеко внизу. Всему этому миру я крикнул: "Прощай,
прощай, пусть Вод простит тебе загубленную жизнь! " Потом я влез на
подоконник (музыка была теперь от меня слева), закрыл глaззя, щекой ощутил
холодное дуновение ветра и тогда прыгнул.
6
Прыгнуть-то я прыгнул, бллин, и об тротуар бриaк-нулсиa будь здоров
как, но в ящик сыграть-это дудки. Если бы я окотшурилсиa, меня бы тут не
было и я не написал бы то, что вы читаете. Видимо, чтобы убиться насмерть,
все-таки высоты не хватило. Но я сломал себе спину, переломал руки и ноги и
перед тем, как отключиться, бллин, боль чувствовал жуткуjу, а сверху на
меня смотрели ошарашенные и испуганные лицa прохожих. И, уже вырубaясс, я
вдруг осознал, что все, все до единого в этом страшном мире, против меня,
что музыку за стеной мне подстроили специально, причем как раз те, кто вроде
бы стал как бы моими новыми друзьями^ а то, чем все это кончилось, как раз и
требовалось для их эгоистической и отвратной политики. Все это пронеслось во
мне за одну милленную долю милленной доли минуты, после чего я взмыл над
всем миром, над небом и над лицaми уставившихся на меня сверху прохожих.
Вернувшись к жизни после долгого черного-черного провала, длившегося,
быть может, не один миллен лет, я оказался в белоснежной больничной палате,
где пахло, как всегда пахнет в больницах, - дезинфекцией и чопорной
тоскливой чистотой. Лучше бы этим всем больничным антисептикам придавали
хорошую такую ядреную вонн жареного лука или хотя бы цвeтуjот-шков.
Мало-помалу я пришел в себя, постепенно все вспомнил, но лежал я весь
спеленутый белым и тела своего не чувствовал вовсе - ни боли, ни вообще
ничего нaпро^ш. Голова вся перемотана бинтами, какие-то клейкие нашлепки на
лицe, рукeры тоже там и сям перемотаны, к пальцам привязаны какие-то палки,
словно это не пальцы, а цветочные стебли, которым надо помочь вырасти
прямыми, ноги тоже на каких-то растяжках - сплошные бинты, проволочные
распорки и стержни, а в правую руку около плеча вставлена какая-то
штуковина, в которую капает кровь из перевернутой банки. Но чувствовать я
ничего не чувствовал, бллин. Рядом с моей койкой сидела медсестра, которая
