чтобы допустить по небрежности их гибель, у него наверное, шерсть могла
стать дыбом, хотя я этого как будто не заметил. Или он все-таки выглядел
пушистее обычного?
Он посмотрел на меня и сказал:
- Так или не так?
- Человеки очень редко умирают от голода, - сообщил я ему. - Кроме
как во время стихийных катастроф вроде наводнения или землетрясения. Но,
учитывая численность населения Земли, трудно обеспечить всем адекватное
питание. Думаю, следует признать, что некоторая часть населения недоедает,
а недоеданию сопутствуют болезни.
А сверх этого, загрязнение среды обитания, скученность, система
здравоохранения, дышащая на ладан даже в самых преуспевающих странах.
Медицинское обслуживание, которое описывал Ватка, существует и на Земле, и
его показывают в телевизионных новостях, но подавляющему большинству
землян оно не доступно. Ни о чем таком я упоминать на стал.
А Ватка продолжал:
- Если жизнь священна, то почему Богиня дала нам смерть? Или человеки
смеют спорить с ней, утверждать, что она ошиблась?
- Священны они обе, - сказал Гварха. - И жизнь, и смерть - великие
дары.
- Так почему человеки не относятся к ним с почтением? И разумно, как
наставляла Богиня праотцов всех нас? Они убивают, когда убивать нельзя.
Они не убивают, когда убить надо. Нет способа вести пристойную войну с
такими существами.
Гварха наклонился вперед и взял чашу со столика - свою любимую,
круглую и гладкую. Покрытую белоснежной глазурью.
- Скажи мне еще раз, кто такой Ники.
- Для тебя это не секрет, - ответил Ватка. - Все знают про браслет,
который ты ему подарил.
Я точно не помнил, куда положил его, когда снял. Где-то в моих
комнатах. Но вспомнить, как он выглядит, мне не требовалось.
Каждое звено имело форму свернутой в кольцо лозы. В середине каждого
звена среди золотых листочков кусочек нефрита, вырезанный в форме тлая.
Гварха подарил его мне много лет назад после поездки домой, в которую меня
не взял. Тогда я еще ни разу не видел тлая, но знал, что он такое, -
маленький хитрец в звериных пьесах.
- Лжец, - сказал Ватка. - Обманщик, животное, которое изготовляет
орудия для больших и благородных животных.
- Ха! - сказал Гварха. Голос у него стал сердитым. Пора было кончать
застольную беседу.
Я наклонился и начал массировать мышцы у основания его шеи.
- Что? - спросил он.
"Что, по-твоему, ты делаешь, Ники?" Так должен был бы прозвучать этот
вопрос. Я нажал ногтем большого пальца. Он посмотрел на меня и замолчал.
Умница! Он все еще был способен уловить сигнал. Я продолжал
массировать его шею. Мышцы были как каменные.
Некоторое время царило молчание. Ватка завершил свою речь о том, чем
плохи человеки и, в особенности, Ники Сандерс. Он сидел как груда меха,
глядя в никуда.
Вейхар поднял голову, то ли ободренный тишиной, то ли заинтригованный
ее причиной. Наши взгляды встретились. Я покосился на дверь. Этот
прелестный чуткий мальчик зевнул и сказал, что совсем засыпает, что ему
пора. Он встал, как всегда с неподражаемым изяществом, и поблагодарил
первозащитника за интереснейший вечер. И даже не солгал: уж, наверное, он
был интересным!
Потом он обернулся к Ватке. Не пойдет ли наступающий с ним? Он был бы
так рад его обществу!
Словно возвращение в свои комнаты было эпохальным путешествием, а не
коротенькой прогулкой (правда, на неверных ногах, если говорить о Ватке)
по отлично освещенным коридорам.
Ватка поднял голову. Наконец-то халин одолел его. Это было очевидно.
Причем сразу, как удар грома. Не знаю, разглядел ли он улыбку Вейхара,
расслышал ли его интонацию - почтительность и дружелюбность с легким
обещанием. Вейхар делает правильно. Зазывности было ровно столько, чтобы
придать интереса его просьбе составить ему компанию, но не столько, чтобы
его к чему-то обязать.
Не знаю, воспринял ли Ватка хоть что-нибудь. Он почти впал в забытье,
но все же сумел вытащить себя из кресла и промямлить слова благодарности
за приятный вечер. Вейхар обвил его косматую тушу и направился с ним к
двери. Я пошел за ними. Когда дверь открылась, Вейхар сказал по-английски:
- С тебя причитается, Ники.
- Чего? - спросил Ватка.
- Я пожелал Ники доброй ночи.
- Не личность, - заявил Ватка и, спотыкаясь, вышел.
Дверь закрылась, позади меня что-то разбилось вдребезги. Я обернулся.
Гварха поднялся из кресла. Руки у него были пустыми, а по стене напротив
стекал халин. На ковре валялись осколки его любимой чаши.
- Зачем ты?
- Я был сердит. И сейчас я сердит. Что там между Вейхаром и Ваткой?
- Ты из-за этого сердишься?
- Конечно, нет.
- Вейхар увел Ватку, пока он еще не потерял своего места, а ты не
лишился лучшего начальника штаба на всем периметре.
- Я его лишился, - сказал Гварха. - Я не потерплю у себя в штабе
таких, кто говорит о тебе подобные вещи.
- Обсудим это утром.
- Решать не тебе.
- Да, первозащитник.
Он посмотрел на меня. Его зрачки заметно сузились, хотя он не выпил
ни глотка с того момента, как я вошел в комнату.
- Как ты терпишь? Почему не пришел в ярость?
- Я не хочу разговаривать.
- Тогда уходи.
- Прежде я присмотрю, чтобы ты лег, если только ты не хочешь провести
ночь возле установки для утилизации органических отходов.
- Меня не вывернет. Я пил мало.
- И хорошо делал.
На секунду мне показалось, что он заупрямится или опять возьмет
начальственный тон. Но тут он приглушенно кашлянул, что означало смешок.
- Я не желаю больше спорить. То есть с тобой. То есть по такому
поводу. Спокойной ночи. - И он направился к своей спальне, почти твердо
держась на ногах.
Я решил, что он сам справится, и оглядел комнату. Следовало бы все
оставить именно в таком виде: кольца и лужицы халина на столиках, широкое
пятно на стене и липкая дрянь на ковре. Пусть Гварха выйдет сюда утром и
увидит, какая он свинья.
Но чистоплотность и аккуратность всегда были проклятием моей семьи, и
мне было мучительно оставлять комнату в подобном беспорядке. А потому я
прибрал ее, составил чаши и кувшины на его кухне и все перемыл, даже
осколки чаши, которую он разбил. Потом заглянул в спальню, проверить, как
он. И услышал храп, который он всегда издает, когда засыпает пьяный.
Ну и вечер! Я налил вина в стакан и сел в гостиной напротив отмытой
стены, поставив вентиляционную систему на отсос и освежение. Смрадные
запахи заметно ослабевали. Я прислушался к гудению вентиляторов и
размышлял о тлаях.
Всякий раз, когда я бывал на хварской планете, то обязательно хотя бы
раз видел этого зверька, обычно за городом в сумерках или очень рано
утром. Он копался в компостной куче или, посапывая, кружил по саду в
поисках пищи - круглое пушистое создание, нечто среднее между крысой и
поссумом. Мордочка заостренная, уши с кисточками и длинный, тонкий,
пушистый, цепкий хвост.
А однажды я увидел очень крупную особь посреди проулка в центре
хварской столицы.
Они живут повсюду, едят все. Избавиться от них невозможно. Люди
относятся к ним с досадой и уважением.
Когда Гварха дарил мне браслет, он сказал, что нефрит - цвет моих
глаз. Свой выбор он объяснил только этим, хотя я несколько раз его
спрашивал, почему тлай? И какой тлай?
В звериных пьесах для детей, всегда нравоучительных, тлай - обманщик,
вор, коварный интриган. Его замыслы всегда терпят неудачу, и в конце пьесы
он всегда наказывается.
Звериные пьесы для взрослых непристойны и высмеивают все главные
ценности хварского общества - иногда даже гомосексуальность, хотя и очень
осторожно. Во взрослых пьесах тлай напоминает Братца Кролика - находчивый
малыш, который надувает и выставляет на посмешище больших зверей, буянов
или лицемеров, и никаких не героев.
Так кто же я? Реальный тлай, жрущий мусор и обитающий в подполье?
Трус и негодяй из детских пьес? Или Братец Кролик? И нравится ли мне хоть
какая-то из этих ролей?
Гварха спросил, почему я не пришел в ярость. А потому что я не могу
себе этого позволить. Тлай не дерется, если только его не загнали в угол,
или он не обезумел от болезни.
Я допил вино, вымыл стакан и поставил его рядом с осколками любимой
чаши Гвархи. А потом пошел к себе и лег спать.
Дверь я не запер. Он пришел в середине первого икуна. Я сидел в своей
большой комнате и пил кофе. Гварха вошел в халате из простой тусклой бурой
ткани. Деревенская одежда. От него пахло влажным мехом, и выглядел он не
то чтобы чудесно.
- Поглядите, что мне принес в подарок маленький домашний истребитель
грызунов.
Он сел, потер лицо, помассировал лоб и за ушами.
- Ты остришь, - сказал он по-английски. - Воздержись.
- Хочешь знать, что произошло вчера вечером? Или ты помнишь?
Он потер шею.
- Я спорил с Шеном Валхой.
- В яблочко.
- Перестань, Ники!
- Что?
- Употреблять слова, которых я не знаю. Богиня свидетель, сейчас я
еле понимаю язык Эйха и Ахары.
Я перешел на его родной язык и описал все, чему был свидетелем
накануне. Когда я кончил, он сказал:
- Почти все я помню. Мне придется найти замену Ватке.
- Пожалуй, да, хотя, возможно, во мне говорит предубеждение. Но тебе
надо найти для него новые обязанности. Он ведь очень хороший специалист.
Ты же не хочешь превратить его во врага, и нельзя его карать за то, что он
говорил прямодушно.
- Не учи меня, как быть головным.
- Слушаюсь, первозащитник.
- Черт, ну и дела, - сказал по-английски.
- И это широко распространено?
Он посмотрел на меня с недоумением.
- Сколько людей утверждают, что человеки - животные?
Он помолчал, а потом заговорил, подбирая слова:
- Ватка не один такой. По-моему, такие разговоры идут, и я знаю
далеко не обо всем. Я же любитель человеков. И еще вещи, о которых в моем
присутствии не говорят. Мои родичи сообщали мне о том, что происходит, но,
думаю, даже они о многом умалчивают. И, видимо, эти настроения
усиливаются. Все больше таких, кто считает, что переговоры ни к чему не
приведут, и нам придется воевать с человеками, а если они не будут
сражаться как люди, нам придется их истребить.
Истребить. Зарубить. Зарезать. Возможны все три перевода. Это мерзкое
слово, полное злобы, и его не употребляют, когда речь идет о сражениях
людей.
- Почему ты мне про это не рассказывал?
- Я не обязан говорить тебе все, что знаю.
- Это моя раса, Эттин Гварха. Если они животные, то и я тоже.
Он снова умолк, уставясь на ковер. Потом поднял голову.
- А что это дало бы? Ты бы смотрел на своих товарищей офицеров, на
людей, среди которых живешь, и спрашивал бы себя: который? Кто из них
считает, что я не личность?
- Ха!..
Он посидел еще немного в угрюмом молчании, потом встал и ушел к себе.
Я налил себе кофе и начал медленно пить, вспоминая, как я был на
хварской планете последний раз после прошлых наших катастрофических
переговоров с землянами. И одно утро - особенно. Я был в садах,
спускавшихся от величественного дома Эттин Пер к реке, вдыхал прохладный
воздух, ступал по росе, промачивая ноги, любовался яркими листьями
декоративных растений Пер и столь же ярким оперением халп. Она разводит их
ради яиц и украшения садов. Они расхаживали повсюду, слишком отяжелевшие,
слишком прирученные, чтобы взлетать. Я обогнул зелено-багряный куст и
увидел тлая, кругленького, толстого, темно-рыжего с белыми кольцами на
хвосте. Он грабил гнездо халпы. С его мордочки капал желток, и ловкие
