начштаба осматривал помятые физиономии Ромашкина и Шмера.
Ромашкин дыхнул на Давыденко легким перегаром, и начальник, наклоняясь к
лицу лейтенанта, мрачно спросил:
— Товарищ лейтенант! Что у вас со лбом и бровью? Опять прыгали по кустам?
Кто это вам по рогам въехал?
— Никак нет! Никто не съездил. И рогов у меня нет, я их не выращиваю, не
приобрел!.. Поскользнулся на глине и ударился о головой о бордюр. Очень
неудачно упал в темноте.
— Пьяны были, наверное, до чертиков! — майор шумно вдохнул ноздрями. —
Эх, салаги-зеленые! Вас что, неделю в бочке с бормотухой выдерживали и
вымачивали?
Мишка затеребил ухо, оно сразу покраснело даже сквозь зеленку. Вдобавок
старший лейтенант начал беспрерывно чихать и притопывать ногами.
— Шмер! Что вы ведете себя, словно прокаженный? Ногами стучите, уши свои
зеленые дергаете, слюной брызжете! Вы же офицер, а не крестьянин! Сельпо!
— Я офицер, да! И хамить не позволю! Будьте любезны выбирать слова,
товарищ майор! У меня аллергия на тополиный пух и дураков. Не знаю, на
что сейчас….
— Что-о-о?! В нарядах сгною! Объявляю вам выговор за нетактичное
поведение, товарищ старший летенант! Завтра в караул заступить!
— Ну-ну! П-п-п-оня-т-тно!
— Отвечайте, как положено! Отставить насмешки!
— Да гуляйте вы, лесом, товарищ майор, со своими выговорами куда
подальше! В воскресенье вытащили из постели с утра пораньше, и вот тебе —
наказание! Единственный выходной за месяц и тот обделали!
— Молчать! Марш отсюда. Вон! В-о-о-он!
— Не шуми. Сам уйду. Позавтракать, что ли? — Шмер повернувшись к майору
спиной, предложил Никите: — Пойдем поедим?
— Стоять, лейтенант! — гаркнул Давыденко.
— Я и так стою, — пожал плечами Никита.
— Ведите роту в казарму, лейтенант, на беседу! Вы сегодня ответственный,
вот и дайте отдохнуть другим офицерам!
Мишка Шмер махнул рукой и пошел прочь от казармы в одиночестве.
Через пару минут, когда батальон был распущен по ротам, Ромашкин подошел
к курилке, чтобы успокоить психующего Шмера:
— Мишка, не переживай. Пошел он…!
— Это точно! Туда и пойдет! Если я вчера еще взвешивал, трогать или нет
его жинку Наташку, то сегодня решил! Непременно! Обязательно! И чем
быстрее, тем лучше! И ты, друг мой, будешь участвовать. Сто рублей я
найду. Заплатим на первый раз. Хотя нет, я думаю, какого черта! За
деньги?! Бесплатно даст! Еще как даст! Куда денется! Отомстим Давыденке!
Эх, олень рогатый! Мирон-олень!
— Что, нам опять в городской «вертеп»?! Меня там сразу зарежут! Не поеду!
— Зачем в «вертеп»? Просто в гости — к Мирону. Как только он в наряд
заступит, так и навестим его жинку!
Шмер бросил смятый окурок в переполненную пепельницу и пошел отсыпаться в
общагу. А Ромашкин побрел в роту рассказывать об успехах
нацианально-освободительного движения Африки в борьбе с проклятым
империализмом.
…Время сладкой мести пришло через неделю.
— Никита, подъем! — заорал Шмер прямо над ухом Ромашкина.
— Чего орешь? Отстань! Я всю ночь не спал, глаз не сомкнул! То замполит
полка в казарму ввалится, то Рахимов. Под утро Алсынбабаев зачем-то
пришел. Дежурный по полку три раза ответственных собирал и нотации читал.
Надоели!
— Сейчас ты вскочишь с кровати, как будто отдыхал неделю! Мирон в
командировку уехал. В Келиту. Минимум, на неделю.
— Ну и что?
— Дурила! Все на мази! Я уже с ней договорился!
— С кем с ней?
— Дурила! С Наташкой! Жинкой Давыденко! Очнись, ну! Не то пойду один!
— Иди! — Никита укрылся одеялом с головой, ему было не до «сладкого». —
Потом раскажешь. С подробностями.
Шмер плюнул, сказал «черт с тобой», потянулся до хруста в суставах и
энергично подергал шеей, руками и ногами. Резво побежал во двор к крану с
холодной водицей.
Эх, быт! Никаких удобств! Конец двадцатого века, а вода — во дворе, из
ржавой трубы.
— Готов, как штык! — И штык готов! — Шмер по возвращении бодро
сымитировал бег на месте. — Ты как, Никит, не передумал?
— Нет.
— Угу. А вот где бы мне в столь поздюю пору горячительным разжиться? И не
водкой паршивой… Все-таки дама… Где бы, где бы? Не знаю даже!
— Все ты знаешь! Не ври!
Да, вчера к солдатику приезжал папик-грузин. Презентовал Ромашкину
отменное вино и коньяк, правда барахольский, но все же коньяк. Плюс
фрукты.
— Знать-то я знаю…
— Достал, ну! Дай поспать! Вино, фрукты, коньяк возьми из моего сейфа!
«Потом раскажешь. С подробностями».
Шмер и рассказал. Потом. С подробностями.
О, давненько не переживал он таких острых ощущений! Если честно и
откровенно, то никогда! Были в его жизни три женщины, совсем еще
девушки…. Тот случай на свадьбе, вообще не в счет, в суете даже не понял
толком, что и как произошло. Но эта! То есть Наташка! Ломовая лошадь! Она
загоняла Шмера до седьмого пота!
После третьего захода Мишка спекся:
— Сейчас еще по коньячку, и баста! Хорошего понемногу!
По коньячку давыденковская жинка — легко! А насчет «и баста» — поняла с
точностью до наоборот. То есть снова накинулась на Шмера, и снова — по
полной программе. Сам же сказал — и баста… Каждый слышит и понимает в
меру своего… темперамента.
Но даже молодой неутомимый организм Шмера подустал. В одном месте
натерлось, в другом зудело, в третьем саднило.
— Эй, юноша бледный со взглядом горящим! Хорош сачковать! Сам сказал: и
баста!.. Вот скажу Мирону, что ты бездельник и лентяй. Накажет за
недобросовестное исполнение служебных обязанностей!
— Не скажешь! Он из тебя враз отбивную котлету сделает!
— Не-ет, Мирон меня лю-у-убит, все прихоти исполняет. Это он тебя
изуродует, если вдруг узнает…
— Да? А про «вертеп» Мирон в курсе? — выложил козырь Шмер.
— В курсе, в курсе. Но без подробностей. Шальные деньги не скроешь. Я
говорю, что танцую и пою в эротическом костюме.
— Верит в танцы? — усмехнулся Шмер.
— Не знаю. Делает вид, наверное. Просто убедил себя в моей верности. Но
того, кто пронюхает и будет болтать, чем я занимаюсь, уничтожит. Ему в
Академию нужно поступать. Меня, конечно, поколотит, но не убьет, ни за
что! Я его приворожила! Ведь есть чем, согласись? — она огладила себя по
груди, качнула голыми бедрами.
Да уж, Миша, попал ты в руки мастерицы-профессионалки, любящей свое
ремесло. Даже «вертеп» для нее, как сама призналась Шмеру, — не работа, а
хобби. Кто-то любит детей, а кто-то сам процесс. Кому-то доставляет
удовольствие шить, другим вязать или печь пироги. Кто–то болен
выращиванием комнатных цветов, встречаются даже особи, обожающие рыбалку.
А Наташка любила «скребалку» и «скреблась» каждый день по несколько раз и
«самцов» меняла без разбора.
Убедившись, что сегодня от усталого офицерика больше ничего путного
(вернее, беспутного) не добиться, она выставила его за дверь:
— Что б завтра был у меня после двадцати трех часов. Ни минутой позже!
Тренируй «аппарат», мальчик! Такой молодой, а не набрал спортивную форму.
Надо меньше пить и зарядку делать по утрам!
Ромашкин, как обычно, в ходе выполнения стрельб роты был назначен старшим
на учебном месте по гранатометанию.
— Никита, спрячь одну гранату, — попросил Шмер.
— Зачем? Как я потом отчитаюсь?
— Удивляешь! На, возьми колечко от запала, для отчетности, а гранату
положи в мою сумку. Рыбачить поедем с Ребусом-Глобусом на Каракумский
канал, будем рыбу глушить. Я тебе сазана привезу на уху или карпов.
Никита с явным неудовольствием вынул из ящика гранату и запал в бумажной
упаковке, спрятал их в Мишкиной полевой сумке. Если б Шмер предложил еще
и самому отнести гранату домой, Никита наверняка бы отказался. А так —
пусть рискует, если ему нужно. Статья номер… Хищение взрывчатых веществ…
В сговоре с группой лиц (двое уже группа!)… Ох! Вечно Шмер втянет в
историю!
— Вот спасибо, Никит! Слушай, я тебя так отблагодарю, так отблагодарю!
— Как?
— А вот, хочешь, за меня сегодня к давыденковской жинке сходи! Она,
знаешь, у-у-ух-х!!!
— Она, может, и «ух!», но я не ухарь. Да и «потрепанный товар» не по мне.
— Да ты стал разборчив! Наелся? Никита! Вот уж не «второй сорт»!
Наоборот, шикарный объект!
— Тем более. Сам заварил, сам расхлебывай.
— Боюсь, у меня сегодня ничего не получится. Нет необходимого настроения…
— Шмер с утра вновь обильно намазал мочки ушей зеленкой. Это стерва
Наташка ему вчера их так натеребила, что они стали, как локаторы.
Проклятая эрозия…
Шмер — шумер. С зелеными ушами.
На следующий вечер Шмер шел знакомой дорожкой, нес бутылку шампанского
даме и пузырь водки для себя лично. Шел уже без излишнего возбуждения и
блеска в глазах. Типа: не такой уж я и мстительный. Плюс опасения — вдруг
Мирон объявится раньше срока? А Мишке и вчерашнего «сеанса» хватило на
неделю вперед. Эх…
Давыденковская жинка встретила уже в неглиже. А хороша! Породистая,
кобыла! Зараза! Н-ну, за работу, товарищи!
Только к пяти утра Наташка выставила измочаленного Шмера за дверь. На
ватных ногах он добрел до мансарды и рухнул, не раздеваясь, на диван.
Сразу провалился в беспамятство.
Поутру, уже в канцелярии, Никита, критически глянув на бедолагу,
резюмировал:
— Знаешь, Миша, я ведь тебя, пожалуй, туда не отпущу. Неуловимого
мстителя из тебя не получается, ты устал. Здоровье ведь дороже. Погляди
на себя! Рожа серая, глаза впали, синюшные засосы на шее и груди!
Шмер курил «Приму», машинально теребя любимые оттопыренные уши:
— Дык… Наташка велела опять приходить. Ты поглянь, как она запала! Даже в
город на заработки не ездит и с меня денег не берет.
— Скорее всего, просто в вертепе «переучет». Или выходные девкам дали.
Нет, бери паузу, сегодня не ходи. Скажи, что в наряд поставили.
— Я-то скажу, а она, думаешь, поверит?
***
— С ними, бабами, всегда так! — воскликнул Кирпич. — Безудержные
какие-то! Сначала сладко, потом тошнит. Хочешь по-хорошему, а выходит,
себе навредишь!
— Это точно! — поддержал Димка-художник. — Я пока в Европе картины
рисовал, деньгу зарабатывал и домой высылал, моя разлюбезная их по ветру
пускала. В итоге, квартиру пропила! Безудержные, да…
Глава 22. Беспредел
Шмер наведался в гости к любвеобильной Натахе еще два раза.
На третий раз выпрыгнул в окно, спасаясь от внезапно объявившегося мужа.
Кажется, пронесло! Кажется майор Давыденко не врубился, что у благоверной
кто-то был! Кажется…
Креститься надо, если кажется! И по сторонам глядеть…
После очередного невыносимо долгого и бессмысленного совещания (бирки,
мусор, конспекты, фляжки с чаем из «колючки») Шмер возвращался к мансарде
своей обычной дорогой — по тропинке в сторону пролома в заборе. Уже
стемнело. Сильно стеменело. Внезапно обуяла такая тоска, что захотелось
напиться, забыться и более ничего не делать.
Между кустов высокого шиповника мелькнули тени, но Шмер не обратил на них
никакого внимания. Мало ли кто там копошится и с какой целью! Может,
чем-то очень нужным занят. Не всмотрелся. А зря.
Последняя мысль была: с Наташкой пора прекращать. Потом — удар по голове.
Били четверо. Трое — без остервенения, как бы по долгу службы. Зато
четвертый — искренне, от души, яростно. Все четверо — нерусские, судя по
акценту. Но это Шмер определил чуть позже, когда очнулся. Мешок на голове
не позволял разглядеть напавших, но уши-то, знаменитые Мишкины
зеленоватые уши слышат — нет, нерусские. Двое из них — кавказцы, двое —
туркмены. Сильно пьяные, да еще и обкуренные анашей.
Время от времени с него сдергивали мешок и заливали ему в глотку местную
вонючую водку. И вновь удары —по голове, по почкам, в живот. Потом —
спор: как дальше быть с жертвой? Один (кровожадный) настаивал, что
офицера надо все-таки убить. Второй (великодушный) категорически
возражал. Остальным было все равно. Тот, что требовал смерти, постоянно
