трех зол, но и не худшее ведь. Считай, легко отделался, Миронюк!
Командир вскочил, уронив стул, выбежал из аудитории, хлопнув дверью:
— Я вам всем еще покажу!
В зале наступила тишина.
Через пару минут тишину нарушил скрипучий голос Бердымурадова:
— Что ж, товарищи коммунисты! Вы свое решение вынесли, мнения высказали.
Теперь очередь за нами. С батальоном нужно что-то делать! Будем спасать
коллектив… Пойдем-ка, Козленко. Тут нам сегодня делать больше нечего.
Едва замполит и секретарь парткома вышли за дверь, комбат вскочил из-за
своего стола и грозно спросил у начальника штаба:
— Собрание закончилось?
Тот кивнул.
— Прекрасно! Демократия на этом закончилась! Я с вами чикаться не буду!
П-панят-тна?
— П-панят-тна! — словно эхо ответил юморист Хлюдов.
— Молчать! Ладно, я тоже займусь воспитанием! Порядка сама не приходит!
Ее нужно наводить ежедневно и ежечасно! П-панят-тна?
— Так точно! П-панят-тна! — в унисон гаркнули Власьев, Миронюк и
Колчаков.
— Замордую! На гауптвахте сгною! В Афган! Всех к чертовой матери! –
взвизгнул Алсын.
— Не понял?! В Афган? или к чертовой матери? Уточните, пожалуйста! А тех,
кто там был, отправите по второму заходу? —поинтересовался Чекушкин.
— Чекушкин! Строгий выговор за пререкания! Тебе, Власьев, тоже строгий
выговор! И тебе Хлюдов! Миронюку строгий выговор за… за… за… — комбат
вслух искал формулировку.
— Заело? Закончил? Запьем? Зальем это дело? — подсказал хмыкающий
Миронюк.
— За… За хамство! — нашел, наконец, нужное слово Алсын. — Строгий
выговор! За хамство!
— Ой, спасибо, благодетель! Ой, ноги мыть и воду пить!
— Пр-рекратить паясничать! Вон отсюда все!
В итоге, никого ниоткуда не исключили. Провинившемуся майору объявили
выговор — правла, все-таки с занесением в карточку. А по служебной линии
за пьянку всем участникам «банкета» вкатили по пять суток ареста.
Миронюк, Влас и Гуляцкий отсидели эти пять суток в Ашхабаде, и обстановка
нормализовалась. Хотели снять со всех по звездочке, понизить в
должностях, но… дважды за один и тот же проступок не наказывают!
А Хомутецкий все же изыскал возможность протолкнуть хитрый вариант
избавления от Миронюка. Его вскоре сплавили в городишко Мары, в
горвоенкомат. Должность без понижения, без личного состава, но из этих
Маров не выберешься уже никуда. Разве что на кладбище…
***
— Маразм он и есть маразм! — констатировал Дибаша. — Никита, помнишь, как
Вадика Пасмурцева начпо из партии велел исключить?
— Помню, ага. А Вадик Пасмурцев — и не член партии был, комсомолец! Так и
доложили начальству, как бы по исполнению: товарищ Пасмурцев более не
член партии, комсомолец!
— Комсомольцы, добровольцы! — немузыкально затянул Димка-художник. –
Наливай!
Глава 19. Родительский день
— Мишка! Шмер! Вонь от твоих носков — это что-то! Шмердит! Хоть беги из
мансарды! У-У-У, смерд! — это Никита проснулся в дурном расположении, гм,
духа.
Голова гудела после вчерашнего застолья. И вместо того, чтобы поспать в
единственный выходной, он вынужден участвовать в ПХД, то бишь
парко-хозяйственный день. Комбату дома со сварливой женой не сидится —
вот и вызывает всех. А завтра предстоит быть ответственным по роте!
— Да нормальные носки! Еще пока нормальные! Еще не пятой стадии
загрязнения! — пожал плечами Шмер. — Вот на пятой стадии подумаю, стирать
или выбрасывать.
— О как! Так на какой они сейчас у тебя стадии?
— Щас подумаю, определю. Значит, день-другой ношу — пока пальцы не
начинают скользить внутри. Это первая стадия. Вторая — когда выворачиваю
их наизнанку и вновь ношу. Третья — правый надеваю на левую ногу, левый —
на правую. Четвертая — опять выворачиваю. Пятая — носки встали колом,
ударяю их об дверной косяк несколько раз, чтобы размягчить. Тогда они
вновь наденутся на ноги. Нет, Никита, пока все же не пятая стадия. Терпи!
— Не буду! Сегодня же смету все твоё шмотьё-тряпье в кучу и подожгу во
дворе!
— Такие, значит, твои воспитательные методы?
— Только такие! Если не понимаешь человеческого языка!
— Ну, и передай ротному, что меня не будет на построении. Не в чем
явиться. У меня день большой стирки. Хороша отмазка?
— О-чень. Неслышащих скажет, чтоб ты портянки надел.
— Эх, если б они были у меня! Ты ж их уже месяц назад вышвырнул!
— А то! Я об них два раза запнулся, едва палец не сломал.
— Вот и славно! Иди строиться, а я еще покемарю. Да! Пришли сюда Кулешова
— сразу после построения. И чтоб захватил мыло, порошок…
На плацу, в строю батальона, офицеров было маловато. В основном,
лейтенанты. Капитаны и старлеи проигнорировали распоряжение Алсынбабаева
и не явились.
Капитан Неслышащих получил выговор от комбата за отсутствие управления
войсками и начал срывать зло на тех, кто был под рукой.
— Где ваш сосед, товарищ лейтенант? — набросился он на Никиту. — Почему
его нет в строю?
— Голый сидит. Стирка обмундирования.
— Пусть явится в чем есть!
— В чем мать родила?
— Разболтались, лейтенанты?! Передайте, что я его накажу!
— Обязательно передам. При встрече…
— Так и передайте!
— Есть! Так и передам!
М-да. Вот оно, пресловутое, разберемся как попало и накажем как-нибудь.
По возвращении Никита увидел спящего возле бревна, служившего скамьей,
Кулешова. Стиральная машина работала и крутила белье, судя по всему, уже
с полчаса. Носки должны были уже, очевидно, приобрести эластичную форму,
а не стоять как реликтовые окаменелости.
Никита прошел было в дом, но споткнулся о валяющегося в проходе мертвецки
пьяного Шмера. Отступил. Черт! А вчера говорил: нет денег! Это же надо
умудриться успеть так нажраться за три часа! И на какие все-таки шиши?!
Не иначе, кто-то налил. Кто? Гости? Погостили и ушли?
Никита вернулся во двор и разбудил солдата:
— Боец! Хватит спать! Вся морда в слюнях!
Кулешов вскочил, спросонья перепугавшись, вытер губы:
— А?! Я!
— Г-головка от руля! Ты почему спишь на посту?! Тебя Шмер приставил к
стирке?!
— Так точно!
— Кто у нас был в гостях? — наугад, но в точку угодил Никита.
— Дык… Какие-то пожилые «чурки». Два азербайджанца. Принесли водку,
коньяк, закуску.
— Ты что, тоже пригубил?!
— Никак нет! Только колбасой угостили, фруктами. Я в дом больше ни разу
не заходил.
— Черт! Пойдем поднимать взводного. Споили его гости. Интересно, какие
еще меня сюрпризы ожидают? Может, квартиру обчистили? Может, родственники
солдатика тоже где-то валяются под столом? Или бойца самовольно уже в
отпуск везут?
— Не видел, чтоб они выходили, — растерялся солдат. — Я дом внимательно
охранял.
— Ты ж дрых без задних ног! Тоже мне сторож!
Никита с тяжелым предчувствием открыл перекосившуюся дверь, шагнул через
порог. Стащив с ног прилипшие к потным икрам сапоги, переобулся в
тапочки. Конечно, когда ноги обуты в тапочки, а на тебе галифе с
торчащими тесемками, то выглядишь при этом комично. Особенно при
посторонних. Но очень не хотелось топтать вымытый вчера вечером пол.
Напрасное беспокойство. Перешагнув порог, отделяющий веранду от квартиры,
Никита тотчас пожалел о вчерашних усилиях по наведению порядка. Эта
сволочь Шмер, естественно, не разулся. И вместе с ним в грязной обуви
топтались в кухне его собутыльники. Вернее, уже не топтались…
Мишка лежал, уткнувшись своей худощавой мордой в сжатые кулаки, сопя и
посвистывая. Два пожилых азербайджанца чуть слышно гортанно
переговаривались, ожидая пробуждения офицера. Оба, судя по мозолистым
ладоням, из сельской местности.
Стол ломился — фрукты, зелень, коньяк. Много привезли, не осилили.
Завидев вошедшего Никиту, мужчины обрадованно вскочили и принялись
здороваться, назвались: Расул, Мамед. Притомились, видать, сидеть в
тишине чужого дома.
Расул, который помладше, принялся разливать по стаканам коньяк.
— Давно спит? — спросил Никита у Мамеда, который постарше, ткнув пальцем
в Мишку Шмера.
— Не очень. Заскучать не успели.
— Много он выпил?
— Торопится очень. Не закусывает, — покачал осуждающей головой Мамед. —
Мы даже о деле поговорить не успели.
— О деле? О каком деле?
— Э-э, дарагой! Давайте сначала выпьем за знакомство!
— Я не тороплюсь очень, поддел Никита.
— Маладец-ц! Не торопясь и выпьем!
Расул, который помладше, разлил — старику треть стопки, себе половину,
Никите полную.
— Оп! Стоп! Не малить! Наливать одинаково! И пить поровну! — усек и
пресек хитрость Никита.
— Мы уже много выпили, — виновато улыбнулся Расул.
Ну, разве что. Стаканы звонко блинкнули.
— Ладно, давайте теперь по делу! — Никита, очистив пару мандаринов,
пережевывал дольку за долькой.
— Дело такое, дарагой! Видишь Расула, дарагой? Это папа рядового Алиева.
Я дядя рядового Алиева. Любимый дядя! А он — мой любимый племянник. Папа
скучает, мама скучает, дядя скучает, сестры плачут! Командир, отпусти
Ильхамчика в отпуск, повидаться с родными.
— Очумели? Он всего три месяца служит, а вы отпуск просите. Курсанты
учебок только по семейным обстоятельствам ездят на побывку. Смерть
родителей, тяжелая болезнь. Нужен повод. Тоска и плач не считаются.
— Вах! А по-другому решить проблему? В гостинице в городе сейчас живут
мать и сестры. В гостиницу отпустите на двое суток?
— На субботу и воскресенье — может быть. В будни нельзя никак.
Дядя Мамед вновь схватился за бутылку коньяка «Бакы» и предложил выпить
за интернациональную дружбу братских народов.
Что ж… Но! Но:
— Ребята, учтите! Если, вы сейчас быстро накачаете меня коньяком, вновь
останетесь без результата. Вернее, с тем же результатом, как со Шмером.
Не спешите.
— Командир! Почему так говоришь? Ильхам Алиев разве плохой солдат?
— Обыкновенный. Как все.
— Порядок не нарушает? Не хулиганит?
— Всякое бывает. Но, в принципе, к нему особых претензий нет.
— Вот и хорошо! И выпьем за Советскую Армию! — предложил дядя Мамед. — Я
тоже был солдатом, дарагай! Даже сержантом стал! В стройбате.
Выпили за армию.
Дядя Мамед вновь начал гнуть свою линию:
— Командир, а я слышал, у вас есть замполит Рахимов. Азербайджанец?
— Есть такой. Майор.
— Твой начальник?
— Мой. Но он не совсем азербайджанец. Мама полячка, или белоруска, а
папа… тоже вроде не азербайджанец.
— Ничего. Гавное — Рахимов. Значит, в его жилах течет кровь джигита.
Познакомь, а?
— Познакомить, конечно, могу. Но вряд ли поможет.
— Дарагой! Даже не думай! Это наши проблемы. Мы такой стол накроем!
Пригласи его сюда! Миша обещал! Сказал, на втором этаже можно собраться.
— Миша?
— Вот он, — показал дядя Мамед на бездыханное тело Шмера.
Папа Расул подттверждающе кивнул: обещал, обещал!
Никита со злостью посмотрел на дрыхнущего взводного. Вот гад! Уже
наобещал и договорился. А потом убирать грязь кому? Солдат снова
вызывать? Не хотелось бы.
— Нет, для этого есть гостиница. Там и пейте.
— Обижаешь, командир! — покачал головой дядя Мамед.
Тут Мишка проснулся, поднял голову, потер кулаками глаза и обрадованно
воскликнул:
— А вот и пожаловал мой лучший друг! Наливай!
— Пошел к черту! — рявкнул Никита, но… налил. И себе тоже.
Жидкость с солидным называнием коньяк максимум тянула на разбавленный
коньячный спирт, но в голову ударяла. Будучи трезвым Никита наотрез бы
отказал в гостеприимстве незваным гостям, но так то будучи трезвым!
Дядя Мамед быстро принялся говорить Мишке о нестыковочке, о
негостеприимности хозяина.
— Никитушка! Комиссар хренов! Ошалел? — закричал Шмер. — Все давно на
мази! Даже комбат приглашен от твоего имени. Неслышащих лично ходил
уведомлять о банкете. Твой адрес назвал! И через два часа… — Шмер
взглянул на часы, — о, как время летит… нет, через сорок минут, господа
офицеры пожалуют!
— Сколько?
— Если прибудут все, то двенадцать. Но, вероятнее всего, двадцать.
Обязательно нахлебники прибьются на огонек.
