ходи за вами к кассе контролировать, получили получку или нет. Я рубль к
рублю каждый месяц должен отсылать. Отец следит за накоплением калыма.
— У-у, б-байский сынок! Попроси меня когда-нибудь помочь, пошлю
подальше! — Шмер повлек Никиту из канцелярии на выход, по пути
инструктируя: — Веди себя тихо, меньше болтай, а то вляпаемся! Ты в
городе человек новый, не умничай перед тем, кого не знаешь, и не
задирайся!
Ромашкин проснулся. Голова гудела, как колокол после перезвона. Сегодня
воскресный день, выходной. Но это у всех, а Никите предстояло идти в
роту. Воскресенье для него — рабочий день недели.
В дверной проем просунулась голова солдатика:
— Товарищ лейтенант, начальник штаба строит батальон. Вас срочно
вызывает.
— О, черт! Ступай, сейчас я приду.
Мелькали какие-то обрывки смутных кошмарных видений. Непонятно, что такое
приснилось ночью, какой-то бред. Вчера что было? Пили?
Едва он пошевелился, как острая боль пронзила тело.
— О-о-о!
— Солдат, стой! Никуда не уходи, жди за дверью, — подал голос Шмер
откуда-то из угла. Мишка лежал в одежде и сапогах на матрасе, брошенном
на полу и жадно курил.
Ромашкин огляделся, удивляясь с каждой минутой все более. Почему это он
оказался в общаге? Чья это комната? Что было вчера? Часть вопросов он
непроизвольно задал вслух. На соседних койках зашевелились Лебедь-Белый и
Колчаков.
— Ну ты, лейтеха, даешь! — воскликнул Белый. Вскочил и принялся
разминаться, выполняя всевозможные физические упражнения. В воздухе
мелькали кулаки, пятки, локти.
Бр-р-р! Никита затряс головой. От этой пляски рук и ног его слегка
замутило.
Вадик Колчаков взъерошил вихор Ромашкина и участливо спросил:
— Что? Ни черта не помнишь?
— Нет.
— А какой ты был вчера герой! Грозился истребить под корень местные
племена, устроить Варфоломеевскую ночь иноверцам, порубать «чурок» на
дрова. Требовал танк или хотя бы саблю и коня. Поминал добрым словом
конницу Буденного и почему-то Александра Македонского.
Бессвязные воспоминания о событиях вчерашнего дня по-прежнему кружились
хороводом в голове Никиты, но никак не выстраивались в стройную и
последовательную цепь. Что сон? Что явь? Что бред? Что реальность?
— Кажите, шо вчора було! — заговорил он почему-то на украинской мове.
— Ты ж не хохол, не балакай. Или забыл свою национальность? Что было?
Гуляли вчерась, братец! Буйно гуляли-с! — ответил Лебедь-Белый и,
закончив разминку, побежал в умывальную комнату, гулко топая по длинному
коридору.
— Солдат, ступай в казарму, — простонал Никита. — Передай сержантам,
чтобы строили роту. Сейчас приду.
— Какое ступай, — усмехнулся Шмер. — Бери, братец, шинель лейтенанта и
неси чистить. Как раз подсохла, и грязь хорошо облетит. Вон она, в углу
за дверью стоит, к стенке привалившись.
Никита посмотрел и увидел. Действительно, шинелка торчком, облепленная от
погон до полы сухой серой коркой.
— Это где я так упал? Хорошая грязь! Качественная!
— Н-да! Не упал, друг мой, тебя уронили и валяли по земле. Скажи спасибо,
что не убили. Ашот спас от верной гибели. Ребра болят? Челюсть цела?
— Челюсть? Кажется, цела… - Никита ощупал лицо и тотчас заныла бровь.
— Лоб болит!
— Это тебе кулаком звезданули. Хорошо, кастета в руке у туркмена не
оказалось в этот момент. А когда он его достал, то мы уже прибежали на
выручку.
Солдатик, прислушивающийся к разговору, был выставлен за дверь крепкой
рукой Колчакова вместе с ромашкинской шинелью.
И сей момент в комнату вломился следующий посыльный. Он обратился не к
Ромашкину, а к Шмеру:
— Товарищ старший лейтенант. Вас комбат вызывает. Срочно!
— Меня? Может, с Ромашкиным попутал, казак? Может, замполита?
— Не-е-е, вас требует! Точно. Он еще громко что-то по-татарски кричал и
топал ногами.
— По-башкирски. Он же башкир. Но непринципиально. Право слово,
монголо-татарское иго! Вернее, башкиро-монгольское. Передай, что меня
нет. Передай, придет Ромашкин, только почистится и приведет себя в
порядок. Нет, стоп! Вот тебе задача: иди, отмывай сапоги, но вначале
постучи друг об друга хорошенько, да шапку отбей от грязи, расчеши ее, а
то она словно блин смялась и скомкалась.
Третий солдат, вломившийся вызывать Колчакова, был озадачен чисткой брюк.
— Да что ж вчера было-то?! — взмолился Никита.
— Ну, замполит! Ну, забулдыга! — возвел очи горе Шмер. Пришлют же на нашу
голову кадры! И где их только выкармливают? Где обучают? Скажи, Колчаков,
вы с одного церковно-приходского училища?
— Почему это с церковного?
— Вадик, вас ведь обучают о душе заботиться, опиум для народа
распространять. Так вы из одной бурсы?
— Из одной. Только разных приходов и епархий.
— Чувствуется. Он, в отличие от тебя, пить совсем не умеет. Этот… хмырь,
знаешь, что вчера начудил?! Не расхлебать теперь. В городе белому
человеку опасно появляться месяц-другой.
— И что начудил? Говори уж, не томи! Ночью вас было обоих без переводчика
не понять. Вломились, словно слоны…
— Никита пытался устроить этническую чистку Педжена. Трубил, как слон, и
бился, как тигр. И откуда мощь голоса в столь худом организме — кожа да
кости, ну еще жилы и кал!
— Короче, Миш!
— Короче, вчера произошла битва при Ватерлоо, Бородино и Педжене,
одновременно!
…Постепенно, по мере сбивчивого рассказа Шмера к Ромашкину возвращалась
память. Ночные кошмары — драки, погоня, цыгане, пляски — не бред и не
сон. Самая настоящая явь, опасная и жутко неприятная. Судя по всему
события, еще не завершились, развязка ожидалась впереди, но неизвестно
какая….
Итак, Никита и Шмер в сопровождении аксакала убыли из казармы в
неизвестном направлении, оставив скучать Ахметку.
За забором их поджидал старенький ржавый «Москвич», желтая поверхность
которого облупилась во многих местах, а грубо нанесенная грунтовка поверх
«родной» краски совершенно не совпадала с ней. Оттого машина была похожа
на старого леопарда, затаившегося в саване.
Из машины выбрался огромный, тучный мужчина. Носатый. Армянин? Тот самый
Ашот? Его четвертый подбородок колыхался на необъятной груди, а большой
живот поддерживался широченными подтяжками. Казалось, лопни они, и пузо
оторвется от тела и — упадет на землю, по закону всемирного тяготения.
— Вай! Миша! Друг дорогой! — армянин обнял Шмера, словно старинного
приятеля.
— А это мой кореш, о котором я говорил, — Мишка подтолкнул вперед
Ромашкина. — Ценнейший человек. Герой! Доброволец! Прибыл строить
коммунизм в песках Каракума.
Ашот расплылся в широкой счастливой улыбке. Одет он был в хорошую
дубленку, но без пуговиц. На каждом пальце, за исключением больших, — по
дорогому перстню. Джинсовые штаны и рубашка были явно привезены кем-то из
Афгана и куплены по случаю. Распахнутая рубашка оголяла грудь, в зарослях
склоченных черных волос — большой золотой крест.
После церемонии приветствия Ашот с трудом протиснулся в крохотную машину.
Рядом с ним усадили тщедушного дедулю, иначе ни одному из офицеров на
переднем пассажирском сиденье было не уместиться. Машина просела,
скрипнула рессорами. Никита вслух усомнился, выдержит ли ходовая часть.
— Нэ бойся, рессоры усиленные. Смелей садись. Баня и рэсторан ждут нас!
— Ашот, почему не купишь себе «Волгу»? Зачем мучаешься в этой коробчушке?
— Хм, я бы купил, но зачем лишний раз привлекать внимание начальства.
Меня уже первый секретарь горкома вызывал, выказывал неудовольствие, что
постовые милиционеры мне честь отдают. Я ему говорю: «Дорогой товарищ
секретарь, хозяин, я об этом их не просил, они сами! Ну, не буду же
останавливаться возле каждого легавого и совестить его, мол, зачем эта
нэнужная лесть».
— И что партийное руководство ответило? — полюбопытствовал Никита.
— Велело не ездить по центру. А ты говоришь — «Волга». Еще «Мерседес»
посоветуй купить! Миша, дорогой мой друг! Наверное, ты хочешь, чтоб меня
выслали обратно в Армению? Мне туда нельзя. Там у меня слишком много
врагов. Ашот должен жить в Педжене, ему и здесь хорошо. Я не высовываюсь,
дом всего в одын этажа, как у других. Я сделал проще — еще два этажа в
землю закопал: там бильярдная и зал для гостей. Перехитрил начальство.
То, что у меня в подвале все в мраморе и павлины во дворе бродят, для
посторонних глаз нэ видно. А машина, если хорошая, сразу бросается в
глаза. Потерплю тесноту, да и привык я к этому «Москвичу».
Так за рассказом о своей нелегкой судьбе Ашот с ветерком доставил
компанию к городской бане. На дверях болталось объявление: «Баня закрыта
на учет». Но стоило армянину вытянуть живот из-под руля, как двери
распахнулись, и какой-то шустрый человечек увлек всю компанию к заднему,
служебному, входу. Рассыпаясь в словах благодарности за то, что
сегодняшний день ему преподнес таких знатных и уважаемых гостей!
А приятно ощущать себя не просто обычным молодым лейтенантом, а персоной,
из-за которой закрыли баню. Ну, не совсем из-за тебя, но все же…
Туркмен буквально стелился по тротуару, сопровождая гостей, отбрасывая
носком тапочка в сторону случайно попадающиеся окурки и бумажки.
— Успокойся, Мамбек, не суетись. Лучше пива принеси холодненького, —
распорядился «мафиози». — Чешского!
— Нэ изволь беспокоиться, хозяин. Всо уже в люччем виде. Пиво, риба,
лаваш, зелень. Всо есть! Давно ждем!
Убогая и вонючая городская баня, обшарпанная снаружи и внутри, при
проникновении с «черного хода» оказалась вполне приличной. Никита в таких
и не бывал никогда. Стены обшиты хорошим деревом. Мягкие скамейки. Полы
устланы ковровыми дорожками.
Ромашкин живо разделся до трусов и ринулся в душевую смыть пот и грязь
холостятского существования. Аксакал неспешно снял с себя пальто,
оставшись в шерстяном халате, сел и замер на месте. Мишка и Ашот голышом
чинно направились в парную.
После посещения бассейна, парилки, душа новоявленные приятели
расположились у сервировочного столика на колесиках. Пиво уже не пили.
Бархатным пивом баловались в период мытья. Теперь в ход пошла водка.
Никита не стал от нее отказываться, не желая обидеть «мафиози», о чем его
строго предупредил Шмер.
Две бутылки водки на троих — явный перебор для Ромашкина. Для Мишки это
тоже сильная доза после пива. Эх, если бы не проклятое пиво...
Туркмен сидел истуканом, улыбался и молчал, практически не выпивал, разве
что одну рюмку, за знакомство.
Конечно, основная часть спиртного была употреблена армянином, но ему —
что слону дробинка.
Никита, еще чуть соображая, поинтересовался, кто будет за рулем авто на
обратном пути.
Ашот сделал круглые глаза:
— Обижаешь, дорогой! Конычно, я. Ето нэ смертэльно. Ето разминка. Сэйчас
в рэсторан памчим!
Ну… не совсем ресторан. Вернее, совсем не ресторан. Городской-то ресторан
вблизи вокзала размещался в обшарпанном здании. Вилки-ложки-тарелки
почему-то всегда были жирные, а еда — тошнотворная. Ашот же привез их в
глубину одноэтажных саманных кварталов. В центре этих лабиринтов стояло
вполне приличное здание, окруженное высокой кирпичной стеной, с
маленькими окошками, с закрытыми ставнями, откуда раздавалась восточная
заунывная музыка. Что ж, придется смириться с бабайскими мелодиями.
Других, скорее всего, не будет.
Внутри помещения, куда их проводил громила с квадратным подбородком и
мрачной физиономией, стоял уютный полумрак. По периметру — низенькие
азиатские столики с кушаньями и чайниками да подушки для сидения. В
центре зала, под люстрой, возвышались два больших полированных стола без
скатертей и приборов.
Тело Ашота заняло три подушки. Шмер и Ромашкин уместились на одной. В
тесноте да не в обиде. Дедок с ними не пошел в зал, остался дремать в
автомобиле.
Зал оказался почти заполнен посетителями, которые ели, смачно чавкая и
