Давыденко.
— Понятно! Кто остальные?! Которые с тобой! Ну?! Быстро!
— Али. Фотограф с базара. Второго не знаю.
— Другой солдат откуда?! Наш?!
— Нет. Из стройбата. Байралтуков, каптерщик. Не стреляй, командир,
умоляю!
— Ладно, живи! Если сможешь дотянуть до госпиталя… — Шмер пнул носком
сапога в бок.
Сержант взвыл и стих. Потерял сознание.
Шмер выбежал прочь из казармы. В три прыжка преодолевая пролеты лестницы,
достиг третьего этажа. Давыденко! Ты где?!
Давыденки в кабинете не было. Дневальный доложил, что начштаба
отсутствует весь день.
Ладно! Куда денется! Рано или поздно!
Шмер ломанулся вниз по лестнице. Потом — по плитам выщербленной бетонной
дороги, ведущей к строителям. Байралтуков из стройбата, значит?!
Шмер спросил у попавшегося навстречу стройбатчика, где каптерка
Байралтукова. Солдат указал на будку с приоткрытой дверью: вон он, сам
лично стоит у вагончика.
Шмер на заплошном бегу расчехлил лопатку. Стрелять на территории нельзя,
слишком много шума. Шмер описал дугу вокруг вагончика и внезапно появился
из-за угла.
— Хык! — выдохнул он, метнув…
— Ык! — хрипнул Байралтуков и обмяк.
Остро наточенный шанцевый инструмент прорубил майку и грудную клетку.
Шмер потряс ладонями, радостно потер друг о дружку. Получилось! Срубил
наповал! Толкнул тело в каптерку и ходу.
Он не стал выпрастыва лопатку из тела. Зачем? Только пачкаться! Еще ведь
имеется пистолет. На остальных гадов хватит! А дальше будь, что будет»
Отступать и сожалеть поздно!
Шмер поспешил к дежурке. За воротами стоял дежурный тягач, «Урал». Будка
пуста. Очевидно, офицеры поспешили к подстреленному Кунакоеву.
Садясь в кабину, Шмер заранее знал, что ключи торчат в замке зажигания.
Он сам порой катался на машине во время дежурства — то в караул, то в
автопарк…
«Урал» сильно подбрасывало на ухабах. Но Шмер не снижал скорости. Время
работало против него. Еще трое из сволочей живы! А командование вот-вот
поднимет тревогу. Скорее всего, уже выяснили, кто стрелял в казарме.
Сообщат в милицию, в Педжен, а как узнают, что тягач угнан, сразу
организуют перехват.
Вот что! Он сейчас бросит машину и доберется до центра города пешком!
До центра? Зчем ему до центра? Ах, да! «Али. Фотограф с базара». Базар в
центре…
Шмер съехал с дороги и остановил тягач в переулке. Перегородил улочку.
Быстрым шагом пошел вдоль саманных стен. Глиняные домики жались друг к
другу. Теперь тут не проедет ни одна машина. Догоняйте пешочком!
Через пять минут показался городской рынок. Шмер увидел вывеску над
маленьким домиком — вот она, фотомастерская!
Он вынул пистолет из кобуры и сунул за пояс, затем достал из кармана
запал, ввернул в гранату и разжал «усики». На всякий случай. Вдруг
пригодится…. Встал сбоку от двери и постучал:
— Закрыто или работаете?
— Да-да! Работем-работаем! Заходи дарагой! — ненавистный голос одного из
мучителей.
Шмер шагнул через порог, едва не сшиб с ног толстого человечка с
наколками на руках, стоящего возле осветительных приборов.
Тот сразу признал. Изменился в лице.
Киношные штучки типа: «Узнаешь меня? Молись, негодяй!.. и т.д. И т. п. –
не проходят!»Только без глупостей и без театральных эффектов! Жизнь – не
театр.
Пока не кончилась обойма, палец нажимал и нажимал на спусковой крючок.
Надо было оставить хоть один патрон и быстро оглянуться, но Шмер этого
сделать, не успел.
Остро заточенный нож вошел ему в спину между ребер, проткнул почти
насквозь. В глазах потемнело, Шмер упал ничком. Пистолет отлетел из
ослабевшей руки далеко под стол. Черт, не успел перезарядить! Эх, не всех
перебил! Мирона, гаденыша, теперь не достать… Последним усилием воли Шмер
сунул руку в карман брюк, разжал «усики» на запале, потянул за колечко.
Из спины резким движением выдернули тесак, и чья-то рука перевернула
Шмера лицом вверх. Над ним стоял, огромный мужик, губастый, носатый, с
глазами навыкате. Орангутан! Лицо и руки были покрыты густым черным
волосом, а на груди под расстегнутой рубашкой виднелась татуировка.
— Ну что, офисер, взял меня? Это я тебя замочил! Запомни меня! Махмуд
зовут! Здохни, рюсськая собака.
— И ты тоже! — просипел Мишка и выпростал руку из кармана галифе. Разжал
ладонь и уронил гранату.
Сильный взрыв потряс будку. Ударной волной выбило стекла и распахнуло
дверь, электропроводка заискрила, ветхая будка мгновенно вспыхнула.
Примчавшаяся пожарная команда, потушив пламя, извлекла из пепелища три
обезображенных тела.
Фотографа опознали сразу. По документам определили, что второй – это
офицер, старший лейтенант Шмер. А третий, по приметам, беглый налетчик
Ашурниязов.
Следователь прокуратуры стоял в сторонке с начальником уголовного
розыска. Они тихонько переговаривались:
— Жалко, хороший человек погиб. Мы пока ловили этого Ашурниязова, он в
области двух оперативников ранил. Я знал, что где-то в городе скрывается…
Опасен был. Настоящий хищник.
— Собаке собачья смерть. Что Ашурниязов, что этот Али… Считай, канал
наркоторговли закрылся. Доброе дело сделал офицер. А почему и зачем, не
наша забота, пусть военные разбираются! Хотя мороки все равно нам
прибавится. А как тихо жили в городе! Сейчас комиссиями замучают:
проверки, отчеты, доклады. Жалко парня. И чем эти уроды его так допекли?
— Знать, допекли… Ну что? Будем докладывать в горком?
— Обязательно! Необходимо провести встречи партактива с военными. Как бы
волнений не было. Русский офицер убил двух туркменов.
— Они его тоже убили. Ну, этого толпе не объяснишь. На рынке обязательно
усиленный пост выставим.
—Ты тогда тут разбирайся, майор, а я в гарнизон — к подполковнику
Хомутецкому…
И следователь отбыл.
Хомутецкого он явно не порадовал.
—Твою мать! — командир полка Хомутецкий бросил фуражку о землю и обхватил
голову ладонями. — Что делать, что делать?! Снимут ведь с должности к
чертовой матери! Начальник штаба, стройте по полк тревоге, на вечернюю
проверку. До последнего человека: и хромых, и косых, и дистрофиков!
— Полк уже час как стоит на плацу! — напомнил замполит Бердымурадов.
— Что ж, пойдем разбираться в происшедшем. Что к чему и почему!
***
— Больно крови много в этой твоей истории, Никита, — цокнул Кирпич. —
Чистый триллер! Ужастик-Голливуд!
— Разве ж это много? В батальоне за два года шестьдесят три человека
погибло, забыл?
— Так то ж в Афгане!
— Братцы! Помянем всех наших пацанов из нашего славного батальона! –
предложил Большеногин.
Помянули.
— Насчет Голливуда ты не совсем прав, Кирпич, — заметил дотошный
граф-князь Серж. — По ихним канонам, даже если герой погибает, то
предварительно всех говнюков сводит на нет. А у Никиты получается, что
этот… Давыденко, который и есть главный злодей, жив остался.
— Вообще-то я не закончил, — заметил педантичный Ромашкин.
— О как?! - крякнул Кирпич.
— О так!
Глава 24. Самоубийца
Командир полка визжал на весь плац. Ярость его была безгранична.
Казалось, он вот-вот выпрыгнет из сапог, а портупея лопнет от натуги.
В 22.00 солдатиков отправили в казарму. А офицеры по-прежнему оставались
на плацу. Хомутецкий еще полчаса орал на подчиненных. Особенно досталось
взводным, конечно. Кому ж еще?! Шмер ведь был командиром взвода… Шум и
ярость. КПД, то бишь коэффициент полезного действия от подобного шума, от
подобной ярости — ноль целых, хрен десятых. Но все-таки выход эмоциям… В
заключение Хомутецкий приказал Давыденко проверить оружие батальона в
ружкомнатах и наличие патронов, закрыть оружейки, опечатать и оставить
ключи у себя.
— Это же касается всех остальных начальников штабов батальонов! Начальник
службы вооружения, откуда у этого мерзавца граната?! Разобраться!
Перевернуть все каптерки в полку! Обыскать загашники подразделений,
канцелярии и проверить подвалы! Заглянуть в каждую тумбочку, в каждый
сейф! Разойдись!
Комбат Алсынбабаев был бледен как полотно, держался за сердце. Наконец
невнятно выдавил из себя:
— Рахимов, инструктируй замполитов. Командиры рот, идите проверяйте
казармы. Мирон Михайлович, бери ключи от оружеек и ступай, проверяй
оружие и боеприпасы. Пойду в медсанбат, полежу. Что-то мне худо… —
побрел, шаркая сапогами по асфальту. Явно боялся за себя, как бы не сняли
с батальона за развал дисциплины, за чрезвычайное происшествие. Жулик!
Сердце у него, понимаешь!
Рахимов впился взглядом в Ромашкина:
— Никита, хоть ты что-то прояснишь? Какая муха укусила Шмера?! Крыша
поехала?! Бешеная собака цапнула за яйца?!
— А я-то при чем тут? Я ему, что, брат? Отец?
— Ты его друг!
— Шкребус с ним больше общался.
— Но он жил в твоей квартире! Вместе пьянствовали!
— И вовсе не жил! Вещи хранил и иногда ночевал! И не только я с ним пил,
но вы тоже! И комбат, и Антонюк!
— Ну, пошел-поехал! Еще скажи, я ему гранату в руки вложил и на спусковой
крючок нажал!
— А чего вы все на меня валите?!
— Кто — все?
— Командир полка, замполит полка, начальник штаба… Вероятно, меня скоро
еще и в особый отдел потянут.
— А как ты думал?! И не одного тебя! Всех нас! Еще раз спрашиваю: что-то
можешь прояснить?
— Нет, не могу. Я есть хочу, — хмуро ответил Никита. - Только из наряда
вернулся. И голоден как пес.
Все офицеры одновременно загалдели, что еще не ужинали.
— Хорошо! Даю ровно час! И чтоб вновь прибыли на службу!
Ромашкин осторожно вошел в пустую квартиру. На каждое движение старая
мансарда отзывалась скрипами и шорохами. Словно живая. Никите показалось,
что это духи… нет духи — это «духи», это Афган… Никите показалось, что
это приведения… Может, Шмер? В… в какой ни есть ипостаси…
— Мишка! Миха! Это ты? Есть кто в доме живой?
Из темных углов послышался невнятный шепот, больше похожий на тихий плач
и стон. Никита заткнул уши, зажмурился и… выскочил наружу.
Нет, это невыносимо! Не могу больше тут жить! Ни есть, ни пить, ни спать!
Постояв на крылечке, чуток отойдя, Никита вернулся обратно. Достал из
холодильника бутылку рома, налил жидкость в мутный, серый стакан. Вновь
вышел во дворик.
Мимо калитки проспешил домой сосед, лейтенант-пехотинец. Издали помахал
рукой и попытался проскочить. Не вышло.
— Стоять, Колян! Ид-ди сюда, сосед! Колян, ты чего морду воротишь? А еще
однокашник! Земляк!
— Никита, извини, жена дома одна. Беременная, седьмой месяц. Тороплюсь,
сам понимаешь. В следующий раз, ладно?
— Нет, Колян, именно сейчас. Знаешь, как на душе тяжело, даже в дом зайти
страшно. Сядь и компанию составь. Вот тебе стакан, вот ром. Хороший ром!
Кубинский!
Однокашник на несколько секунд задумался, разрываясь между желанием
выпить и семейным долгом, но, в конце концов, тяга к дармовому алкоголю
взяла верх. Он отворил скрипучую калитку, висящую на одной петле, и почти
бегом проскочил в палисадник.
— И чего ты так жену боишься? Подкаблучник!
— Э-э, Никита!.. На фиг мне опять с Веркой драться. Она чуть чего — морду
бросается царапать.
— Выгони ее к черту! Отправь к маме домой на перевоспитание!
— Она тогда меня бросит. Да и беременная она. Нервничает…
Ну, и бросит. Ну, и хрен с ней! Стерва первостатейная в городке. По
крайней мере, в первой пятерке стерв — точно. Парень даже полысел на
глазах сослуживцев от такой нервной жизни, постоянно психует!
Снова заходить в мансарду за стаканом не хотелось, и Никита сунул в руку
однокашнику Коляну свой. Сам взял бутылку за горло.
— Ого! Знатно! Вот это доза! — уважительно оценил однокашник Колян.
—Ну, за упокой души раба божьего Михаила Шмера, хорошего парня и боевого
офицера! — произнес с чувством Никита и отхлебнул из горлышка три больших
глотка.
Сосед кивнул и осушил свой стакан.
А поговорить?
Разговор не клеился. Однокашник Колян закурил. А Ромашкин вдруг запел:
— А первая пуля,
А первая пуля,
А первая пуля да ранила коня!
