спланировала на кустарник.
На плац примчались не совсем адекватно воспринимающий обстановку замполит
полка и дежурный. Тщетно пытались обнаружить тех, кто запускал ракеты,
но… тщетно. Тут бабахнуло еще несколько взрывпакетов в районе штаба
полка, и оттуда же взлетела ракета, рассекая ночное небо полосами белого
бледного огня. Затем полыхнула яркой вспышкой, и маленький парашютик стал
медленно опускаться в жилой городок. А, штабные писаря резвятся,
обрадованные отсутствием начальства.
Когда салют иссяк и в гарнизоне стало относительно тихо, Никита налил в
жестяную кружку шампанского и выпил ее до дна, пожелав сам себе счастья и
любви в наступившем Новом году. Вот, главное, любви!.. Затем вышел из
канцелярии, приказал дневальному перенести к себе в кабинет телевизор и
пошел по темной казарме проверить бойцов. Усталые солдаты спали мертвым
сном. Умаялись, бедняги, за день. Богатырский храп раздавался из разных
углов, порой курсанты что-то бормотали на русском, узбекском,
азербайджанском или еще каком-то языке. Крепкий запах… Ну, в общем, запах
казармы. Надо ли разъяснять?
К горлу подкатил комок. Ой, какие мы нежные! Да не нежные мы, но — ром,
коньяк, водка в одном флаконе, так сказать… и шампанского до кучи. Ой-ё!
Никита несколько минут шумно рычал в темноту, перегнувшись через
подоконник.
…Дежурный по роте довел его до канцелярии, уложил в койку, стянул сапоги,
укрыл одеялом и вышел, плотно притворив дверь.
Счастливый и удовлетворенный Колчаков объявился где-то через час. Очень
желал поделиться приподнятым настроением с другом-приятелем Никитой. Но,
знаете ли, друга-приятеля Никиту нынче уже не приподнять. Ни настроением,
ни вообще.
С сожалением поглядев на мертвецки спящего Ромашкина, Колчаков не
спросясь достал из приотворенного шкафа бутылку с остатками рома. Допил
из горлышка. Отправился восвояси. Где-то они, эти свояси…
Новый год победоносно шагал по стране, сшибая с ног миллионы жителей.
Советские трудящиеся поедали тонны салата «оливье» и селедки под шубой,
выпивали цистерны водки и шампанского. Затем либо тупо смотрели «Голубой
огонек», либо пели и танцевали. Какая-то, самая счастливая, часть
общества предавалась любви.
А Никита… Что ж, Никита. В прострации Никита. План перестройки страны
начинали составлять без него.
***
— А я, дважды Новый год в Афгане встречал, и оба раза в горах! – сказал
Большеногин. – Помнишь, Никита, тогда еще моя БМП подорвалась, а после
ротного ранило и девять бойцов…
— Помню! Я тогда в эфир только и рявкнул: «Кандец Большеногу!» А комдив
меня обругал!.. Жалко Вовку Киселева! Хороший был парень! Вернулся после
ранения и нашел свою смерть от снайперской пули….
— Помянем ротного еще раз?
— Помянем ротного.
Помянули.
Глава 13. Сумасшедшие гости
Утром Никита, едва пробудившись, покачиваясь на нетвердых ногах,
вихляющейся походкой покинул казарму. В голове гудело, кости ломило, в
глазах зыбкая пелена. Хорошо встретил Новый год, нечего сказать….
Не вписавшись в дыру в заборе, он сильно ударился плечом и ребрами.
— Черт! Понастроили стен, пройти не возможно!
В парадной шинели и кителе ему по габаритам в узкий лаз — никак. Пришлось
раздеться, взяв шинельку в руки. Продравшись, наконец, наружу, в городок,
он плюхнулся на колени, измазал галифе. Громко матерясь, добрался до
квартиры. Долго искал ключи, а когда нашел, несколько минут тщательно
целился в замочную скважину. Стыковка не произошла. Осознав, что войти
тихо в дом не удастся, Ромашкин повернулся спиной к двери и заколотил по
ней каблуками:
— Шмер! Мишка! Шмер! Открой, сволочь! Открой! Хватит спать.
Дверь внезапно отворилась и с силой ударила Никиту в спину. Он слетел с
верхней ступени и приземлился во дворе на четыре точки.
— Хто тут? — спросил голос откуда-то сверху.
Лейтенант обернулся и увидел стоящего с закрытыми глазами солдата
Кулешова. Тот тер лицо кулаками и силился разомкнуть слипшиеся ото сна
веки, продолжая бубнить:
— Хто тут орет? Чаво надо? Хозяева сплять!
— Кулешов, скотина! Это я! Хозяин квартиры и твой начальник! Глазищи
протри! — Никита поднялся с карачек, потряс за грудки не желающего
просыпаться бойца.
Тот шмякнулся на кушетку в углу веранды, невнятно оправдываясь в ответ.
Да ну тебя, дурака Кулешова!
Ромашкин, на ходу судорожно стряхивая со своих ног сапоги, устремился к
заветному дивану. Грузно плюхнулся, слегка придавив Шмера, свернувшегося
в клубок под простыней.
— У-у! Сволота! — взвыл сонным голосом взводный и отодвинулся к стене.
— Ты, почему спишь на моем диване, гад?! Еще и курил, скотина, лежа? Марш
отсюда! На свою койку! На второй этаж! На крышу!
Шмер громко засопел и не ответил. Освобождать лежбище явно не желал.
Никита швырнул шинель в один угол, китель — в другой. Галстук сунул под
матрац, остальную одежду — куда придется. Блаженно улыбаясь, примостился
на второй половине дивана. Потянул на себя одеяло. Шмер — на себя. После
недолгой борьбы за тепло победил более трезвый Шмер. Пришлось укутаться в
простыню…
К полудню продрогший, но не протрезвевший Ромашкин проснулся.
Волей-неволей. Мишка Шмер поливал его, словно комнатное растение, водой
из кружки.
Никита вскочил и оттолкнул взводного.
Тот оскалился рыжевато-желтыми прокуренными зубами, прищурил щелочки
припухших глаз. Отекшее лицо взводного приобрело землистый цвет, а
зеленые мочки торчащих ушей контрастно выделялись яркими пятнами.
— Отойди от меня, Крокодил Гена! Тьфу! То есть крокодил Миша!
Михаил–крокодил! Чучело, а не офицер! Ну и рыло. Старлей с зелеными
ушами!
Шмер возобновил попытку полива «комнатного растения».
— Я тебе что, клумба?! — взвился Никита. — Отстань! Дай поспать! Я
новогоднюю ночь службу нес, твой покой охранял!
— Наслышан-наслышан, как ты охранял, пьянь несусветная! Бойцы с утра
мусор вокруг казарм собирают после вашего салюта.
— О как! Комбату донесли?
— А я знаю? Но думаю, доброжелатели найдутся.
— Вот черт! Как неудачно вышло! А всё коктейль, коктейль! Зарекался ведь
не смешивать напитки! Дегустатор хренов!.. Ну? И зачем ты меня будишь? В
штаб вызывают?
— Нет, не в штаб. Нас девчонки в гости звали! Ждут наверное…
— Какие еще девчонки?
— Забыл? Те, самые, которых мы вчера от «урюков» выручили.
«Мы», гм!
— Ну да, ну да, припоминаю. Сами приходили сюда?
— Нет, утром Лебедь прилетал, прокурлыкал: после обеда идем в поход, сбор
у общаги. Надо что-то взять с собой, вчерашний запас кончился. Давай
денег!
— Вот денег как нет, так и не было, — уныло констатировал Никита. – И не
в деньгах счастье, а в потенции! А ее… не поднять.
— Что-что, но это поднимем! А денег, что, действительно нет?
— Я тебе больше скажу — даже выпить нечего! Вчера всё приговорили. А с
пустыми руками в гости — это как-то… не по- офицерски.
— Пошли в общагу, пройдемся по комнатам. Не может быть, чтобы всё…
— Вряд ли что сыщем. Необходимы внутренние резервы… О, Лебедь! — осенило
Никиту.
— Что — Лебедь?
— Он ведь тоже приглашен! — Нет, как вам нравится это «тоже»! — Лебедь
наш — спортсмен, в одиночку не пьет. Так что наверняка у него осталось.
Мы же без него вчера напивались! И потом… спирт… — со значением напомнил
Никита Шмеру.
А и верно! Лебедь снимал квартиру у какого-то капитана-перестарка,
который после недавнего развода с женой обитал в общаге и беспробудно
пил. Запой продолжался третий месяц — свобода, брат, свобода, брат,
свобода!.. Сколько Лебедь платил тому капитану за жилье, неизвестно.
Скорее всего, расплачивался спиртом, доступ к которому у него был
постоянный. Этим спиртом Лебедь-Белый должен был протирать измерительные
приборы и средства связи, но только дышал на них парами алкоголя... и
протирал, конечно, после этого, протирал.
Оно, конечно, идти в гости к дамам со спиртом… А с другой стороны! По
анекдоту! «Это водка? — Обижаете! Чтоб я даме — водки?! Это чистейший
спирт, леди!»
Дверь домика оказалась не заперта, но почему-то лишь чуть приоткрылась от
толчка. В узкую щель удалось разглядеть чьи-то ноги в сапогах. Ромашкин и
Шмер надавили на дверь, и она с шорохом и шуршанием все же отворилась на
разумную и достаточную ширину, подвинув тело. Включив свет в прихожей,
опознали тело — перестарок-капитан, хозяин квартиры, пьян в сосиску.
Так-так. А что в комнате? Тук-тук, кто в комнате живет? Ну, если это
можно назвать жизнью… Скорее, пограничное состояние между… В комнате
стоял сильный смрад, кислятина-тухлятина. Ситцевые линялые занавески
слабо пропускали свет, но и в полумраке можно было разглядеть следы
безумной попойки. Лебедь распростерся поперек кровати — головой возле
подушки, а ноги на полу, причем одна из них стояла в полупустом ведре с
водой. Нет, но когда успел?! Утром же еще прилетал-клекотал — в здравии и
вменяемости!
Настроение у Ромашкина и Шмера резко испортилось. С кем связались! На
кого понадеялись! И это называется трезвенник, спортсмен, каратист и
боксер!
На захламленном столе валялись перевернутые стаканы, огрызки, и остатки
какой-то закуски. Недопитая бутылка водки стояла в центре. Еще одна
лежала рядом, жидкость из нее почти вся вытекла и разлилась по столу.
Судя по запаху, ее уронили недавно.
— Вставай, сенсей! — Шмер толкнул Лебедя в бок носком сапога. — Ну и
лейтенанты пошли! Пить не умеют, а не пить не могут. Словно из
вытрезвителя вас в наш гарнизон собрали!
— Му-у-у-у! — нечленораздельно отреагировал Лебедь на пинок.
— Ромашкин! Полей его водичкой. Мы должны дознаться, где у него наше
спиртное!
— Наше? Ты разве давал ему денег на закупку?
— Не давал. Но ведь он наверняка купил! И припрятал! Главное, чтоб
показал где. Хотя бы направление, ориентир. И пусть дальше спит себе! К
бабам пойдем без него.
Сразу после ключевого слова «бабы» Игорь разомкнул веки:
— Ага. Заявились! Дружки, называется! К девчатам собрались?! А меня
бросить тут решили?! Не-ет уж! Я скажу, где у меня водочка спрятана,
когда вы меня в чувство приведете! — Лебедь, высвобождая ногу, отшвырнул
ведро. — Ведро… Вода… Душ… — Игорь вновь отключился.
Ромашкин взял ведро в руки:
— Что, Миша? Будем его поливать прямо на кровати? Или на пол сбросим?
— Конечно на кровати! Он сам велел. Сбросить с постели указаний не было.
Скинем — а он драться полезет! Он это любит. И умеет. Неси воду!
Никита, пошатываясь, вышел во двор, набрал из колонки холодной воды,
вернулся обратно.
— Лей! Прямо на него! — распорядился Шмер.
— Сам лей!
Угу. «А он драться полезет! Он это любит. И умеет…»
Шмер что-то недовольно буркнул себе под нос, взялся за ручку ведра,
сделал широкий замах и окатил пьяного Лебедя от пояса до лица.
— У-у-у! Су-у-уки! Ох-х-х… Хоро-шо! — резко вскочил Лебедь. И вновь
рухнул замертво на постель.
— Ковшик! Второе ведро! Похолоднее! — распорядился Шмер тоном хирурга.
Типа: скальпель, зажим, спирт, еще спирт, огурец!
Никита вздохнул и снова отправился во дворик. Тонкая струйка продолжала
течь из открытого крана, и под дверями образовалась лужа. Никита открутил
вентиль посильнее и на минуточку присел тут же, на выщербленной лавочке.
По стенке дома полз паук — вверх, к стеклам, где была сплетена обширная
паутина. В ней жужжала свежая муха… Вот Никита со товарищи — как эта
муха. Угодили в ловушку. Их общая ловушка — этот дурацкий Педжен.
— Надоело все к чертовой матери! Тоска! — громко вслух произнес Никита. И
для разрядки еще громче, почти сорвавшись на крик: — Жизнь — дерьмо!!!
Никто не ответил. Даже эхо. Не подтвердил. Но и не возразил.
…Это второе ведро вылили целиком — прямо в пьяную морду лица
Лебедя-Белого.
Тот вскочил и, не открывая глаз, вслепую принялся махать пудовыми
кулаками. Первым же ударом сшиб с ног Шмера, который отлетел в угол.
