б как шпионов! Эй, не стреляй! Мы заблудились! Мы — советские офицеры! —
Никита поднял повыше руки. — Мы не вооружены! Не стреляй и убери собак!
— Чего ты разорался? — прошипел Хлюдов. — Он ведь все одно, что
марсианин. По-русски ни бельмеса. Его бы по-английски...
— Чего ему сказать? «Дую спик инглиш»?
— Нет, что-нибудь другое. Мол, не стреляй, заблудились, желаем виски,
сигару, кофе. Вспоминай, что в школе учил!
Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь… В школе про виски,
сигару, кофе как-то не…
— Эй, офисер! Ходи сюда, на мой сторона! Не бойся! Моя стрелять не будет!
— Ура! Абориген знает русский!
Абориген свистнул псинам, и те послушно сняли осаду, быстро убежали
прочь.
— Слава, тебе, яйца! — выдохнул с облегчением Хлюдов. — Не за границей,
кажись. И яйцы целы, не отрезали. Чую, мы дома! Интересно, что это за
юный друг пограничников? Кто такой?
Они опасливо приблизились.
— Салам! – радостно произнес Никита.
— Салам алейкум! – изобразил счастье на лице Хлюдов.
Туркмен тоже, похоже, был в восторге:
— Салам, товарищи офисеры! Я такой рад, что ко мне зашла живая человек.
Почти год никого не вижу, редко гости бывают. Я местный чабан, Абдулло.
— О, это просто пастух! Ковбой! Гаучо! — обрадовался Хлюдов. — Ура! Мы
спасены!
Обменялись рукопожатиями. А дальше? «Салам, товарищи офисеры!» Ну,
здрасьте. Вот тебе и здрасьте! Пьяные, пропыленные, усталые и черт знает,
где находятся — товарищи офисеры. Как объяснить этому пастуху, почему
сюда забрели? И действительно, далеко ли граница?! Что бы такое ему,
чабану, сморозить для завязки разговора?
Но он товарищей офисеров опередил:
— Я сам год назад был солдат. Стройбат. Служил в городе Горьком. Какой
хороший город! Какие замечательные девушки! Я их так любил!
— О, земляк! — заорал Хлюдов. — Я ж оттуда родом!
Никита удивился. Земляк?
— Я ж с Волги, только с верхней части!
Ну, в принципе, да, Москва-река — приток Волги.
— Меня Владимиром зовут. А этот — Никита.
— Осинь рад! Осинь! А я Абдулло! Я хотеть остаться в России, жениться,
там калым не нужен. Но отец вызвал домой. Я не поехаль, а он со старшим
братом прибыль и увез. Вот загналь сюда овца пасти. Людей не вижу, газэт
нэ читаю, телевизор нэт! Рюсский язык забываю. Я так вам рад! Пойдемте,
шурпой накормлю!
О, шурпой! А шашлык?
Подошли к чахлому частоколу из тонких жердин. Туркмен махнул палкой на
свирепого вида собак, отогнал прочь. Невдалеке —кошара и загон для овец.
Рядом — низенький глинобитный домик, пастушья избушка. Ни одного даже
чахлого деревца, только полынь, колючки и камыши. Убогое, но все же
жилье...
— Так ты что тут один живешь? — спросил Хлюдов Володя, оглядывая стены
саманного закутка.
— Почему один? Собаки, овцы…
— Э-э, с овцой, что ли, спишь? А где ханум? – сострил Хлюдов.
— На ханум деньги зарабатываю. Пять овец мои, ягнят выращу, будет десять.
Потом еще расплодятся.
— А сколько надо-то? Сколько ягнят?
— Если некрасивая жена — двадцать пять баранов. Если красивая —
пятьдесят. А красивая и работящая — сто.
— А если умная? — ухмыльнулся Ромашкин.
— Вот за умная и грамотная платить меньше. Много работать не станет,
спорить будет, умничать. Жена ведь, какой должен быть: послушный,
ласковый и молчаливый. Слушать, что умный муж говорит, а не свой мысль
ему навязывать.
— Так ты какую ищешь? Глупую, красивую и молчаливую? — спросил Никита.
— Ай! Красота не главное. Работящий для хозяйства.
Характерно все аборигены ставили на первое место у будущей супруги не
красоту и ум, как мы, а работоспособность. Вот и Ахмедка в общаге,
помнится…
Хлюдова в тепле снова развезло. Поев шурпу и плов, он с умным видом вдруг
произнес:
— Будет тебе, Абдулло, бесплатная жена! Мы вот с Никитой войско собираем!
Повстанцев! Записываем, взбунтовавшиеся местные народы в отряды против
«Белого царя»! Хватит жить под игом Москвы! Пора поднимать племена под
ружье! Долой Белого царя! Пора жить своим умом! С королевой
Великобритании мы договорились, а Рейган нам обязательно оружием
поможет…Тому, кто встанет в строй, бесплатная жена.
— А две можно?
— Две можно! Можно и две, но только особо отличившимся в боях за свободу!
И бесплатно!
— Зачем тебе две жены? — полюбопытствовал Никита. — Прокормишь?
— Вторую жена возьму умную и красивую. Русскую. Первый жена будет
работать, а второй ласкать!
— Вот и договорились! — воскликнул Хлюдов. — Записываем тебя бойцом в
первую кавалерийскую сотню, «бронекопытной, дикой дивизии»! Конь есть?
— Есть конь. И шашка острая, дедовская, и ружье хорошее есть! Патронов
мало-мало! — защебетал туркмен.
— Вовка, ты что, сдурел совсем?! — ткнул Никита в бок Хлюдова. — Шутки
шутками… Договоришься! Он ведь и вправду поверил!
— Вот и славно! А я, может, и не шучу! Ты, главное, мне подыгрывай!
— Да не хочу я подыгрывать!
— А придется!
Чабан тем временем достал из шкафчика бутылку какого-то ужасного пойла,
холодное мясо, лепешки.
После второго тоста за свободу уже не смущали ни шкуры, полные блох, на
которых они полулежали, ни пыль в войлоке, ни осыпающаяся с потолка
глина.
После четвертого тоста за джихад неверным, Никита сломался.
Керосиновая лампа нещадно дымила, в печурке горели вонючие кизяки,
насекомые кусались, но зато было тепло и сытно. Великая вещь — крыша над
головой, горящий очаг и вода… Никита провалился в сон. Голова, правда,
гудела, как трансформатор. Еще бы! Двое суток пить вместо воды ром и
водку!
...Пробуждение сопровождалось паническим животным страхом — кто-то на
него пристально смотрит. Кто-то или что-то — непонятное и потому
страшное. Чуть приоткрыв глаза, Никита их вновь крепко зажмурил. Басмачи!
Накликал Хлюдов, пьянь! Расхлебывай теперь! Расхлебаешь, как же!
Вокруг их первобытного ложа стояли фигуры в халатах и чалмах. То, что
испугало Ромашкина, оказалось молодой девушкой. Видны были только глаза.
Остальное — чадра. Выходит, красный командир Федор Сухов освободил не
всех женщин Востока. Далеко не всех.
Чабан Абдулло что-то оживленно рассказывал трем вооруженным берданками и
двуствольными ружьями угрюмым мужчинам. Два древних старичка на
корточках, о чем-то переговаривались и жестикулировали. У изголовья
толпилась стайка в платочках, чадрах, паранжах. Кто их разберет, в чем…
Ромашкин аккуратно, но сильно пихнул в бок Хлюдова:
— Капитан! Вовка! Проснись, пьянь! Что ты вчера плел, сволочь, об
освобождении от тягот коммунизма и империализма, о свободе и
независимости диких племен? Объяснись с народом! Ты собирался зеленое
знамя ислама водрузить в Кремле?! Теперь водружай…
Хлюдов открыл глаза и тотчас тоже зажмурился:
— Ого! Никита, что будем делать? Делаем вид, что спим?
— Нет, надо как-то изворачиваться. Вовка, а это точно не Иран?
— Если наш друг вчера не соврал, то нет. Но мы наверняка рядом с
границей. Только бежать к гарнизону далеко и незнамо куда! А, была, не
была!
Хлюдов резко приподнялся, развел руки в знак приветствия:
— Салам алейкум, аксакалы!
— Салам...
— А не подскажете, как проехать в Педжен? Там размещается штаб
формируемого исламского эскадрона!
Чабану Абдулло немножко нездоровилось после вчерашнего. Или он был
немножко растерян из-за открывшихся вчера же перспектив? Чабан Абдулло
указал на соплеменников:
— Вот, офисер, это наши бригадиры. Они ехали волка загонять. Могут
подвезти к шоссе. А ты, офисер, их в войско запишешь? Потом сюда
вернешься? Когда нам за ружья браться? У меня пулемет «Максим» есть и
патронов ящик…
Уже ящик? Вчера было «мало-мало». Растет благосостояние братского
туркменского народа! Не по дням, а по часам!
Соплеменники чабана Абдулло стали выходить во двор из душного домика,
недоуменно пожимая плечами, что–то бурча по- туркменски.
Хлюдов обнял чабана Абдулло за плечи, уверенно пообещал:
— Не переживай, Абдулло! Жди! Мы скоро вернемся. На днях поднимем
«зеленое знамя ислама» над отрогами Копетдага, и наши скакуны пересекут
пустыню Каракумы до Волги и далее. Я и начальник штаба повстанцев. По
весне вернемся с отрядом! Формируй добровольцев, составляй списки,
назначай командиров отрядов. Только без лишнего шума. Конспирация!
Во дворе стоял бортовой «уазик». Бригадир и шофер стояли у кабины, а
женщины — в кузове, держась за передний борт. Аксакалы расселись под
навесом у стены, попивая зеленый чай. Верно, старые басмачи, заслуженные
— уж больно живо они обсуждали пьяный бред Хлюдова.
— Стр-р-роиться! — вдруг рыкнул Хлюдов. – Р-р-равняйсь! Смир-р-рно!
Здр-р-равствуйте, бойцы!
— Салам, здра… — ответили мужчины вразнобой.
Хлюдов прошелся вдоль строя. О чем говорить? И как? Язык с перепоя еле
ворочался. А говорить нужно убедительно, эмоционально, с душой. И чтоб
выглядело правдоподобно. Не то грохнут за насмешки над собою, и поминай,
как звали. Пустыня большая….
Но не зря же ученые толкуют, что в экстремальных ситуациях человек
способен превзойти себя на два, а то и на три порядка.
Хлюдов толкнул проникновенную и пламенную речь. Каждому — землю, волю,
отару баранов и легализацию многоженства… В подробностях передавать —
лейтенант Ромашкин пас. Вредный бред!
…И «уазик» понесся по пыльной грунтовой дороге между зарослей камышей
вдоль арыков. Шофер гнал как можно быстрее — командиры-офисеры должны
успеть на тайное совещание повстанческих сил перед решающим освобождением
от ига «Белого царя». Командиры-офисеры в кузове тряслись в такт
попадания колес в ямы и на кочки Недоосвобожденные женщины красного
Востока, устроительницы социализма в Средней Азии, со смехом заваливались
на них при резких поворотах.
Через час бешеной гонки машина резко затормозила у развилки. Никита,
пытаясь удержаться на ногах, навалился на одну из молодок, плотно
прижавшись к ее груди, чем вызвал дикий визг и веселый писк аборигенок.
— Пардон! Виноват! Извиняйте!
Из кабины высунулась хмурая рожа бригадира:
— Эй, офисер! Нам туда, а вам туда! Мало-мало пешком и дойдешь. Там
дорога! Асфальт. Педжен совсем будет рядом! Километров десять.
Возвращайся скорее, будем ждать!
Едва они спрыгнули на пыльную обочину, как машина резко сорвалась с места
и умчалась к хлопковым полям.
— Ну, как тебе эта девица, к которой ты прижался? — съехидничал Хлюдов. —
Хороша?
— А черт ее знает! Все одно, будто ватное одеяло пощупал. На ней штуки
три стеганых халатов надето.
— О! Даже халаты успел пересчитать! Ручонки шаловливые!
— Пошел ты к черту, Вовка! Вверг меня в авантюру с мятежом. А если они в
милицию или в районное КГБ сообщат?!
— Да, брось! Чего по пьянке не бывает. Я бы мог себя наследником Хромого
Тимура объявить или Чингисхана. А тебя — очередным пророком Магометом,
если б еще пару бутылок выпили! Не терзайся, не переживай. Экзотическое
путешествие. Сафари! Кэмел – трофи!
— Но ты призывал их к мятежу! А вдруг они всерьез воспримут?!
— Не дрейфь. Банда басмачей у ворот КПП не появится. Наш легендарный
Федор Сухов вместе с Буденнымтут такого страху навели, что еще лет сто
никто не взбунтуется.. Ладно, давай отсюда выбираться. Какое направление
абориген рукой показал? А? Вспоминай!..
— Вовка! Опять заплутаем! Ты ведь только сейчас сказал туркмену, мол,
дальше дорогу знаю!
— Ну… мы ж предводители повстанцев, полководцы! Заблудиться, по
определению, не можем! Каким бы я перед ним олухом выглядел?! Ну, чего ты
переживаешь? Пойдем вдоль арыка, найдем, в конце концов, асфальт. Где
асфальт, там машины. Тормознем кого-нибудь, подвезут. Только давай
вспоминай, в какую сторону туркмен рукой махнул!
— Ох, Вовка! Не помню... Кажется, сюда, вправо…
— Кажется? Или точно?
