собственнике высшего дара художественной одаренности, даже не о
носителе дара вестничества гремит этот духовидческий стих, но
именно об идеальном образе пророка. Об идеальном образе того, у
кого раскрыты, помощью Провиденциальных сил, высшие способности
духовного восприятия, чье зрение и слух проницают сквозь весь
Шаданакар сверху донизу и кто возвещает о виденном и узнанном
не только произведениями искусства, но всею своею жизнью,
превратившейся в житие. Это - тот идеальный образ, который
маячил, как неотразимо влекущая цель, перед изнемогавшим от
созерцания химер Гоголем, перед повергавшимся в слезах на землю
и воздевавшим руки к горящему над Оптиной пустынью Млечному
Пути Достоевским, перед тосковавшим о всенародных знойных
дорогах странничества и проповедничества Толстым, перед
сходившим по лестнице мистических подмен и слишком поздно
понявшим это Александром Блоком.
_____________
' В одну из своих предыдущих инкарнаций Л.
Андреев жил в Палестине, где был крупным купцом. То была эпоха
императоров Августа и Тиберия. Об Иисусе Христе Андреев в
сущности, только слышал, но был один случай, когда он видел
Христа издалека на иерусалимской улице. Спаситель шел с группой
учеников. Встреча продолжалась несколько секунд и Андреев не
знал, Кто это, но лицо Иисуса его поразило и врезалось в память
навсегда.
______________________________________________________
Некоторые скажут: хорошо, что этот идеальный образ лишь
маячил; жаль только, что бесплодное порывание к нему лишило нас
тех художественных творений, которые бы создали Гоголь и
Толстой, если бы он перед ними не маячил вовсе.
Пусть молчат о том, чего не знают! С неразмыкающимися, от
колыбели до могилы, духовным зрением и слухом, с бескрылым
воображением, пресмыкающимся во прахе, что знают они о том
лучезарном потоке небывалых созданий, превосходящих все ранее
созданное без сравнения, который излился бы из духа художника,
ставшего пророком воистину, а не в мечте? Пусть молчат. Пусть
слушают то, что говорят знающие. Да не смеет никто судить Икара
за его безумный полет, как не смеет судить и солнца,
растопившего ему крылья.
Уж не думают ли они, что это устремление, вспенивающее и
вздымающее вверх волны культуры, проходящее через полтораста
лет великой литературы русской, есть плод случайности? Если
такова случайность, то какова же закономерность? Если же это не
случайность, а эхо могучего голоса, который слышался как
внутренний категорический императив носителям наиболее глубоких
дарований нашего золотого века, то в какой связи с последними
целями русского сверхнарода пребывает этот голос? Откуда он
льется? Из уст ли демиурга, внушающего своим посланникам то,
что должно быть? Из трансмифа ли христианства, где таится
всезнание грядущих и завершающих эпох человечества, - тех эпох
величайшей борьбы двух начал, когда сверхнарод российский и его
Синклит должны будут осуществить свою планетарную миссию?
Жизненное осуществление каких идеалов в историческом отдалении
будущего он предварял, увлекая русских творцов к синтезу
художественного и религиозного служения? И какой
метаисторический смысл можно прочитать в их бурных, грешных и
сверкающих житиях, в их исключительных судьбах?
ГЛАВА 2. МИССИИ И СУДЬБЫ
Все, что творит демиург Яросвет, все, в чем проявляется
его воздействие на исторический слой, имеет прямое или
косвенное отношение к его верховной задаче, осуществление
которой должно оправдать тысячелетний путь кровавого и
страшного своей мучительностью становления сверхнарода. О
задаче этой, поскольку она постижима и выразима на языке наших
понятий, я уже говорил, но повторю еще раз. Метаисторически эта
задача-цель заключается в рождении Звенты-Свентаны демиургом и
Идеальной Соборной Душой сверхнарода российского; исторически -
в явлении Розы Мира, то есть такой религиозно-нравственной
инстанции, которая, показуя собой образ незапятнанной чистоты,
эстетического богатства и широкого культурного всепонимания,
обрела бы наивысший авторитет в глазах народов мира, через
всемирный референдум приняла бы этический контроль над
деятельностью всех государств - членов Всемирной федерации и,
постепенно формируя многообразною системой культурных средств
поколения людей облагороженного образа, этим создала бы
предпосылку-не к смягчению уже, но к полному преобразованию
самой сущности государства во всечеловеческое братство.
Очевидно, демиургической мудрости уже в XVII столетии
стало ясно то, что религиозной мудрости человеческой стало
уясняться значительно позднее: то, что православная русская
церковь, столько веков водительствовавшая обществом в духовном
отношении, к пониманию ее конечной цели неспособна,
трансфизический смысл ее существования - в ином и что на пути к
этой цели пора выдвинуть новую силу.
Православие, как учение и практика, сформировалось, в
основном, еще в Византии, на давно минованных стадиях общего
культурного сознания. Естественно, что оно не могло и
впоследствии освободиться от некоторого архаического
примитивизма, от известной узости и тесноты культурного
сознания и общественного мышления. Этот тип сознания и мышления
должен был уступить главенствующую роль новому типу мышления и
сознания - тому, который возвещался художественными гениями и
наиболее глубокими талантами России, превращаясь через них в
новый исторический фактор первостепенной важности.
Без каких именно предпосылок была бы неразрешима в
грядущем та задача Звенты-Свентаны, которую я для краткости и
только для краткости обозначил как преобразование государств в
братство? Перечислим из этих предпосылок лишь некоторые,
наиболее важные, очевидные и простые.
Во-первых, это преобразование невозможно до тех пор, пока
преграды между мировыми религиями не будут устранены или, по
крайней мере, понижены; пока не будет обретен такой религиозный
угол зрения, под которым догматика христианская и догматики
других религий правой руки окажутся не исключающими друг друга,
а взаимно дополняющими; чтобы Роза Мира могла объединить все
христианские церкви на новых началах, а другие религии
приблизить тесно к себе на основе свободной унии.
Во-вторых, преобразование сущности государства невозможно
ни в каких локальных границах: если бы такой процесс совершился
в одном государстве, а остальные продолжали бы существовать,
они насильственно захватили бы и поглотили это образовавшееся
среди них братство. Следовательно, задача неразрешима раньше,
чем преодолена всеобщая раздробленность, раньше, чем создалось
государство мировое. Это невозможно без того, чтобы в сознании
России и всего человечества появилось и укрепилось новое
отношение к государству, к общественному устройству, к таким
явлениям, как границы, войны, диктатуры. Должны быть созданы
такие условия, при которых получат возможность стремительного
развития потребность всечеловеческого единства, отвращение к
насилию и ужас перед тиранией. Как это ни странно, в развитии
этих чувств в человеке повинны, в известной мере, сами
уицраоры: ужас перед тиранией может быть знаком лишь тем, кто
познал тиранию на себе или рядом с собой; отвращение к насилию
больше всего свойственно жертвам насилия; потребность
всечеловеческого единства - тем, для кого раздробленность
сделалась жизненно невыносима. Таким образом, деятельность
самих уицраоров и античеловечества вызвала диалектически то
состояние людей, которое являлось предпосылкой к парализации и
поражению уицраоров. Однако для повышения тонуса этого
состояния до такой черты, чтобы оно сделалось одной из
психологических причин всеобщего объединения и конца мировой
раздробленности, мир принужден был бы пройти через стадию
переразвития государств в тип тираний-мучительниц, системы
наказаний - в неслыханные массовые репрессии, а войн - в
трагедии уничтожения целых стран и народов. Но и при этом
оставалась бы опасность, что аппарат тирании окажется сильнее
всей суммы активных протестов, порожденных им. Поэтому усилия
демиурга - вернее, всех демиургов человечества - неизбежно
должны направляться на усиление в людях комплекса чувств и
идей, активно направленных именно на борьбу с тиранией, на
преодоление раздробленности и на соединение всех.
В-третьих, преобразование сущности государства невозможно
раньше, чем будет достигнут некоторый уровень всеобщего
материального благосостояния и незыблемой аксиомой станет право
каждого человека на такое благосостояние. Для этого, с одной
стороны, должны быть совершенно изжиты устойчивые классовые,
национальные и социальные антагонизмы и предрассудки,
возбуждено и углублено чувство социального сострадания и
воспитано в поколениях сознание надсословных, надклассовых,
наднациональных прав. С другой стороны, прогресс науки и
техники должен быть предельно форсирован, а развитию в человеке
соответствующих интеллектуальных и волевых качеств должна быть
оказана Провиденциальная помощь, несмотря на то, что
вмешательство Гагтунгра в этот процесс с каждым десятилетием
расширяет разрыв между уровнями человеческой техники и
человеческой этики.
Преобразование сущности государства невозможно,
в-четвертых, без того, чтобы обществом не была прочно осознана
порочность этой старой сущности; следовательно, на разоблачение
этой сущности должны быть брошены немалые силы.
В-пятых, преобразование государства в братство невозможно
до тех пор, пока не снято противоречие между двумя исконными
культурными тенденциями: отвергающей мир тенденцией
аскетической духовности и тенденцией, утверждающей мир,
плотской, так называемой "языческой"; пока Природа не
воспринята как нечто двойственное: как источник радости,
счастья и Света, с одной стороны, и как арена буйствования
демонических сил - с другой; пока в лице Природы не усмотрен
объект высокого нравственного и творческого долга, пока она не
охвачена деятельной любовью, а к мирам светлых стихиалей не
установилось отношение духовной и физической дружелюбности.
И, наконец, торжество Розы Мира невозможно до тех пор,
пока в устремлении религиозного человечества к Вечно
Женственному началу не будет вскрыт новый, углубленный смысл;
пока веяние Звенты-Свентаны не смягчило и не высветлило слишком
жгучую суровость мужественного начала, до сих пор полностью
господствовавшего в этике, религии и общественности.
Был, конечно, и ряд других предпосылок исторических - не
говоря уже о метаисторических, - без которых основная задача не
могла быть решена; но достаточно, мне кажется, перечисления
пока и этих нескольких.
Итак, ближайшими, конкретными целями усилий демиурга
становились следующие: понижение преград между различными,
исторически сложившимися типами религиозности; усиление в душе
людей идей и чувств, направленных на борьбу с тиранией, на
преодоление мировой раздробленности, на соединение всех;
углубление чувства социального сострадания, жажды социальной
справедливости и сознания всеобщих социальных прав; раскрытие в
человеке тех потенций разума и рассудка, которые будут
способствовать стремительному прогрессу науки и техники;
разоблачение агрессивной и вампирической сущности государства;
снятие в сознании множества людей антагонизма между
духовно-аскетической и "языческой" тенденциями и развитие
