подготавливаю читателя к тому, чтобы он не удивился требованию,
которое я на следующих страницах предъявлю любому художнику:
чтобы в его созданиях непременно сказывалась этическая
тенденция, руководящая религиозно-нравственная идея. Прежде чем
предъявлять какие-либо "требования", я забочусь о том, чтобы
характеризовать не то, что должно быть, а то, что наличествует
в действительности как факт. Именно с этой целью я, вводя
понятие вестничества, отграничиваю его от понятий гениальности
и таланта. Смешно и дико было бы предъявлять ко всякому
художнику требование: раз вестнику свойственно то-то, старайся
быть таким же. Гениальность и талант сами по себе, не
совмещенные с даром вестничества, являются, однако, тоже
божественными дарами, но иначе вручаемыми и содержащими иные
потенции. Трансфизическое отличие просто гения и просто таланта
от вестника есть большая или меньшая, но всегда - личная
одаренность натуры; талант и даже гениальность - это такие
общечеловеческие способности, которые в данной личности
достигли высшей степени развития, чем в других, благодаря
особенностям ее психофизической структуры; особенности же эти
телеологически обусловлены формирующей работой тех или иных
Провиденциальных сил над шельтом, астралом, эфиром и физическим
телом. Никакой даймон к такому художнику не послан, никакая
муза ничего ему не внушает и никто невидимый не трудится над
тем, чтобы приоткрыть органы его духовного восприятия. Такой
человек, будь он талантлив или гениален, не может переживать
сверхличной природы своих вдохновений по той простой причине,
что такой сверхличной природы у этих вдохновений нет. Если мы
встречаемся с подобными утверждениями в устах молодого, не
достигшего еще зенита дарования, то здесь надо предположить
одно из трех: либо это действительно юный вестник, либо перед
нами дарование, вставшее в позу вестника и сознательно или
бессознательно копирующее осанку великих творцов искусства,
либо же, наконец, мы имеем дело просто с безобидным
литературным приемом, подобным выродившемуся в пустую
риторическую фигуру обращениям поэта к музе.
Талант и даже гений обладают не миссией, а
долженствованием, подобно всякому человеку, но ряд глубоко
индивидуальных особенностей отличает это долженствование от
остальных. Миссия же имеет всегда значение общее, очень
широкое, в ее осуществлении горячо заинтересована вся
метакультура. Для того чтобы художник мог быть вестником,
требуются более напряженные, длительные усилия Провиденциальных
сил, требуется неустанная, задолго до его физического рождения
начинающаяся работа над материальными покровами его монады со
стороны херувимов, даймонов, стихиалей, демиурга сверхнарода и
его Соборной Души, со стороны Синклита метакультуры и Синклита
Мира. Потому что приоткрытие духовных органов его существа -
без этого вестничество невозможно - процесс необычайно
трудоемкий, более трудоемкий, чем вручение любой, самой мощной
художественной гениальности.
Что же до гениальности или таланта как таковых, они могут
быть совершенно свободны от задания - возвещать и показывать
сквозь магический кристалл искусства высшую реальность.
Достаточно вспомнить Тициана или Рубенов, Бальзака или
Мопассана. Не снимаются с них лишь требования этики
общечеловеческой да условие - не закапывать свой дар в землю и
не употреблять его во зло, то есть не растлевать духа. Только с
такими требованиями и вправе мы подходить к оценке жизни и
деятельности, скажем, Флобера или Уэллса, Маяковского или
Есенина, Короленко или Горького, Репина или Венецианова,
Даргомыжского или Лядова, Монферрана или Тона. Таким образом,
этические требования, предъявляемые к таланту или гению, -
требования общечеловеческого этического минимума.
В таком случае, уж не является ли требование,
предъявляемое нами к вестнику, требованием этического
максимума? - может возникнуть мысль. Но дело в том, что
предъявлять к кому-нибудь требования, превышающие этический
минимум, у нас нет вообще никаких прав. Только соблюдения в
жизни и творчестве норм этического минимума могли бы мы
потребовать и от вестника. Дело не в наших требованиях, а в
требованиях тех, чьими величайшими усилиями дар вестничества
данному художнику вручен. И, по-видимому, эти требования в
одних случаях оказываются более снисходительными, чем могли бы
быть наши собственные, а в других - гораздо более суровыми.
Отдельные нарушения даже общечеловеческого нравственного
минимума со стороны вестника могут быть в иных случаях
оставлены без последствий; но самые тяжкие последствия влечет
за собой всякое предательство, искажение или замутнение миссии.
Создание "Орлеанской девственницы" отягчило карму Вольтера
неизмеримо сильнее, чем десятки его неблаговидных поступков в
личной жизни.
"Гений и злодейство - две вещи несовместные". Трудно
сказать, приглядываясь к историческим фактам, так ли это. Во
всяком случае, с тяжкими пороками, глубокими падениями,
множеством мелких слабостей, даже с проступками против
элементарных нравственных норм художественная гениальность не
только совместна, но в большинстве случаев гений даже не в
состоянии всего этого миновать, по крайней мере в молодости.
Такие люди, как проживший удивительно чистую жизнь Моцарт, -
феноменально редки: это - существа, еще никогда не
воплощавшиеся людьми, а только ангелами и у которых поэтому
дьявольское эйцехоре заключено не в шельте, а только в
эфирно-физических тканях существа, унаследованных от людей -
родителей.
Есть гении, свой человеческий образ творящие, и есть
гении, свой человеческий образ разрушающие. Первые из них,
пройдя в молодые годы через всякого рода спуски и срывы, этим
обогащают опыт своей души и в пору зрелости постепенно
освобождаются от тяготения вниз и вспять, изживают тенденцию
саморазрушения, чтоб в старости явить собой образец личности,
все более и более гармонизирующейся, претворившей память о
своих падениях в мудрость познания добра и зла. Это - Данте,
Леонардо, Сервантес, Гете, Вагнер, у нас - Достоевский. Грани
такой гармонизации своей личности достиг в последние дни жизни
Лев Толстой. В ее направлении двигались, очевидно, Пушкин,
Лермонтов, Чехов. Рано оборвавшаяся жизнь многих гениев не дает
возможности определить с уверенностью потенциальные итоги их
путей. История культуры знает и таких носителей художественной
гениальности или крупного таланта, которые представляли собой
гармоническую личность с самого начала, хотя и не в такой
степени, как Моцарт: Бах, Глюк, Лист, Тулси Дао, Тагор, в
России - Алексей К. Толстой. Знает и таких, подобно
Микеланджело, которые, даже достигнув глубокой старости, не
сумели привести в гармонию ни различных сторон своей личности
между собой, ни своей личности со своей миссией.
Но есть еще ряд гениев нисходящего ряда, гениев
трагических, павших жертвой неразрешенного ими внутреннего
противоречия: Франсуа Вийон и Бодлер, Гоголь и Мусоргский,
Глинка и Чайковский, Верлен и Блок. Трагедия каждого из них не
только бесконечно индивидуальна, она еще так глубока, так
исключительна, так таинственна, что прикасаться к загадкам этих
судеб можно только с величайшей бережностью, с целомудрием и
любовью, с трепетной благодарностью за то, что мы почерпнули в
них, меньше всего руководствуясь стремлением вынести этим
великим несчастным какой-либо этический приговор. "Кому больше
дано, с того больше и спросится", да. Но пусть спрашивает с них
Тот, Кто дал, а не мы. Мы только учились на их трагедиях, мы
только брали, только читали написанные их жизненными
катастрофами поэмы Промысла, в которых проступает так
явственно, как никогда и ни в чем, многоплановый
предупреждающий смысл.
Не таюсь я перед вами,
Посмотрите на меня:
Вот стою среди пожарищ
Опаленный языками
Преисподнего огня...
Уж воистину: им судья - "лишь Бог да совесть".
Конечно, великая "обезьяна Бога" не бездействует и в этой
области. Если бывают вестники Провидения, нетрудно догадаться,
что культурно-исторический процесс не обходится и без темных
вестников. Правда, в области искусства таковых встретишь не
часто, да и встретив, не сразу распознаешь их истинную природу.
О тайнах демонического начала они редко говорят открыто и
прямо: зачем могло бы понадобиться Гагтунгру раскрытие через
таких вестников человеческому взору его собственной кромешной
тьмы? Чаще деятельность темных вестников имеет негативный
характер: они развенчивают и осмеивают духовность в истории, в
искусстве, в религии, в жизни, в человеческой душе. Мало кому
приходит в голову, что блестящий, прелестно-легкомысленный
Парни осуществлял (вероятно, бессознательно или
полусознательно) темную миссию: облекая кощунства в чарующую
поэтическую форму, снижать этим религиозные ценности,
дискредитировать проявления Мировой Женственности,
обескрыливать духовные порывы в человеческих сердцах,
развенчивать этические идеалы.
Однако темных вестников мы чаще встречаем не в искусстве,
а в философии и в науке. Это, например, Бэкон, одним из первых
утвердивший полный и окончательный отрыв науки от какой бы то
ни было этики и какой бы то ни было духовности; Конт,
противопоставивший всем существующим религиям свою религию
"левой руки" - свой рассудочный, выхолощенный,
мертвяще-холодный "культ Человечества", основанный на целой
системе скользких и обескрыливающих сердце подмен. Таковы же -
Штирнер, чья "этическая" система подрывает корни какой бы то ни
было морали ножом высшего критерия "Я хочу"; Ницше, своим
идеалом сверхчеловека исказивший и профанировавший тот идеал
совмещения в одной свободной личности наивысшей одаренности с
наивысшей силой и наивысшей праведностью, который должен был бы
уясниться сознанию его эпохи, если бы не он; Маркс,
ухватившийся за одно из колес передаточного механизма, каким
является экономика, и провозгласивший его единственность и
верховность. - В науке же темными вестниками, носителями темных
миссий, являются не деятели с крупным именем, с гениальной
одаренностью, но второстепенные ученые, интерпретаторы и
исказители глубоких научных теорий, вроде Тимирязева, который
примитизировал и довел учение Дарвина до полнейшей
материалистической плоскости.
В искусстве (как, впрочем, и в науке) встречаются и такие
темные вестники, которые лишены темных миссий и становятся
глашатаями темного просто вследствие личных заблуждений. Ярким
примером такого деятеля может служить Скрябин. В Бога он
веровал и по-своему Его любил, самого себя считал Его вестником
и даже пророком, но с удивительной легкостью совершал подмены,
стал жертвой собственной духовной бесконтрольности и
превратился в вестника Дуггура. Мало кто понимает, что в "Поэме
экстаза", например, с поразительной откровенностью рисуется
именно тот демонический слой с его мистическим сладострастием,
с его массовыми сексуальными действами, с его переносом
импульса похоти в космический план, и главное, рисуется не под
разоблачающим и предупреждающим углом зрения, а как идеал.
Естественно, что чуткий слушатель "Поэмы экстаза", сначала
смущенный, а потом завороженный этой звуковой панорамой
космического совокупления, под конец ощущает как бы внутреннюю
