возможностей, в массе своей за много веков не произвел духовных
движений, более осмысленных, чем старообрядчество. Обозрение
русских сект оставляет неизгладимо тягостное впечатление, в
особенности на того, кто хотя бы поверхностно знаком с историей
религиозной мысли в античности, в Византии, в Индии, в
Германии. Русское сектантство - это либо всплески древней
оргиа-стической стихии, смешавшейся с неузнаваемо замутненной
струей христианства и превратившейся в мелкие завихрения
мистической похоти, в подмену духовности излучениями Дуггура;
либо же это рационалистические секты западноевропейского
происхождения, свободные от хлыстовской мути и скопческого
изуверства, но удручающие мелочностью своих заповедей,
удивительным отсутствием эстетического начала, безмолвием
воображения и какою-то общею бескрылостью, я бы сказал -
безблагодатностью. В интеллектуально-обобщающую, с позволения
сказать "богословскую", сторону всех этих сект лучше не
углубляться совсем: это пустынный ландшафт, усеянный только
мелкими колючками озлобленной и высокомерной полемики. Что же
касается господствовавшей церкви, то, кроме пяти-шести имен
выдающихся подвижников, в лоне этого единственного подлинно
духовного водоема великой страны за два столетия не шелохнулась
ни одна волна, не засверкала ни одна струя. Только бесшумные
подводные течения - паломничество, странничество, келейное
молитвенное делание да мистериальное приобщение масс к
трансмифу христианства через богослужение и таинства еще
свидетельствовали, что церковь не умерла.
Таково было третье следствие векового рабства масс и
церковной политики империи. Вряд ли нужно указывать, что и без
этого следствия было бы невозможно возникновение громады
третьего уицраора в том душеубийственном виде, в каком она
сформировалась в истории. Был бы невозможен позднейший разлив
примитивного материализма во всю ширь необозримого рабочего
класса и полуинтеллигентных слоев. Было бы немыслимо то
религиозное невежество новых советских поколений, которое
сравнимо разве только с первобытным нигилизмом знаменитого в
науке племени кубу. Словом, была бы невозможной устойчивость
такого религиозного уровня, который поставит перед
просветителями следующей эпохи, перед провозвестниками Розы
Мира, задачу, почти сверхчеловеческую по своей трудности.
Но еще и другая вина удлиняла список вин отупевшего демона
великодержавия. Я уже упоминал о ней вскользь; это -
игнорирование насущнейшей исторической потребности - передачи
ведущей государственно-общественной роли среднему классу.
Излагать правительственные мероприятия, в продолжении
полутораста лет тормозившие развитие купечества и мещанства,
державшие точно в опале низшее духовенство; указывать на
бездействие государственности вплоть до эпохи Александра II в
деле создания межсословной интеллигенции - значит повторять то,
что известно всем. Но не мешает, может быть, высказать мысль,
многими разделяемую, хотя еще не сформулированную, насколько
мне известно, в нашей литературе: если бы государственность, не
разрывая с дворянством, сумела опереться на купечество и
мещанство еще в XVIII веке, если бы формирование национальной
буржуазии и разночинной интеллигенции нашло место несколькими
десятилетиями раньше, чем это получилось, - история России
повернула бы на другой путь, вероятнее всего - на путь
эволюционный в узком смысле этого слова. Невозможно даже
вообразить, от скольких бедствий и трагедий избавило бы это и
нашу родину, и все человечество.
Однако, размышляя о винах второго демона великодержавия,
приведших в итоге к снятию с него санкции демиурга и к его
гибели, мы не можем не спросить себя: но, быть может, эти вины
несет не столько он, сколько неудачные проводники его воли,
преемственно возглавлявшие Российское государство в последние
века?
С древних времен вплоть до XX столетия Россия оставалась
наследственной монархией. Поэтому династия становилась сама
собой в положение главного проводника воли уицраоров. Но
династию составляли не призрачные автоматы, не идеально
пригодные для уицраора агенты, а живые люди, разнохарактерные
по своим врожденным свойствам. Создавалась своеобразная шкала
различных степеней инвольтированности. Иные из монархов
становились в известной мере проводниками демонической воли
лишь в силу занимаемого ими положения и, так сказать, логики
власти; отсутствие специальных способностей делало их для
уицраора только терпимыми, не более. Другие оказывались и вовсе
непригодными для его целей: вялость умственных движений,
крайняя неуравновешенность натуры или младенческий возраст при
отсутствии подходящего регента делали их неспособными к
осуществлению какой бы то ни было целеустремленной цепи деяний.
Таких приходилось устранять насильственным путем (Иоанн VI и
Анна Леопольдовна, Петр III, Павел). Таким образом,
столкновение между волей уицраоров и живою пестротой
человеческих характеров было одним из трагических внутренних
противоречий того народоустройства, которое уицраор хранил и
укреплял и которое могло возглавляться только наследственным
монархом. Принцип наследственного абсолютизма оказывался
инструментом крайне несовершенным, ненадежным, искажавшим
осуществление метаисторического плана уицраоров постоянным
вмешательством случайностей.
Но положение демона государственности осложнялось еще и
тем, что, устраняя одних претендентов на власть и возводя
других, к тому же роду принадлежавших, он создавал нечто,
выходившее за пределы его разумения, как и все, связанное с
областью этики, ибо уицраоры аморальны по своей природе. Я
разумею сеть человеческой кармы, пряжу вин и воздаяний,
нравственный закон преступления и возмездия. Согласно этому
закону, преодолеваемому нечасто и лишь вмешательством
могущественных Провиденциальных начал, вина, не искупленная при
жизни, как бы раздваивается, отягощая не только посмертье
совершившего, но и посюстороннюю судьбу его потомства.
Можно представить себе возникновение капитального
психолого-исторического исследования, построенного на
кропотливом изучении огромного биографического материала о
жизни представителей династии Романовых, - исследования,
которое вскрыло неуклонное осуществление закона кармы от
патриарха Филарета до последнего императора и его детей. В нем
пришлось бы коснуться не только внешнего течения судеб, но и
глубины душевной жизни, внутренних коллизий, проникнуть в
лабиринт которых может лишь тот, кто сочетал эрудицию и
беспристрастие ученого с воображением художника и с интуицией
мыслителя. Я этими данными не обладаю, и в мою задачу входит
лишь указание на возможность такой темы да несколько беглых
замечаний об отдельных узловых моментах этой вековой
династической трагедии.
Умерщвляя своего сына Алексея, Петр I так же мало
подозревал о том узле, который он завязывает, как и его
невидимый инспиратор. Бразды правления оказались в руках
последовательного ряда членов династии, право на трон каждого
из которых подвергалось сомнению. Из числа тринадцати монархов,
занимавших престол от Петра Великого до Николая II, четверо
взошли на трон путем переворота, а шесть погибли насильственной
смертью. В залах Зимнего дворца и Ропши, в опочивальне
Инженерного замка, в шлиссельбургских казематах и в подвалах
революционного Екатеринбурга, даже на освещенной скупым зимним
солнцем петербургской набережной, настигал самодержцев роковой
час, а нарастающий клубок вин переходил, обогащаясь новыми и
новыми нитями, в судьбу их преемников.
Таким образом, столкновение между волей уицраора и
непонятным ему законом человеческой кармы было вторым
противоречием того народоустройства, которое он охранял и
укреплял. Цепь же дворцовых переворотов оказывалась только
выражением этой метаисторической неупорядоченности в вопросе
передачи власти. Лица, стоявшие во главе державы, удачные или
неудачные проводники воли Жругра, несли в посмертии каждый
свое. Но ответственность за то, что в течение двухсот лет демон
государственности не сумел и даже не пытался создать
исторического инструмента, более совершенно воспринимающего
инвольтацию и обеспечивающего закономерную смену человекоорудий
во главе государственности, мог и должен был нести, конечно,
только он сам.
Но главное еще не в этом. Если, рассматривая историческую
деятельность уицраора, мы хоть на миг упустим из виду конечную
его цель и мечту - идеальную тиранию, - мы запутаемся в
противоречиях и в конце концов ничего не поймем в разбираемом
материале. Цель идеальной тирании маячила перед вторым
уицраором сперва как отдаленная мечта, но со времени Петра
Великого становится заметно следующее: демон великодержавия
начинает как бы раскачиваться между попытками выполнить волю
демиурга - и своей собственной тенденцией к превращению
государственности в тиранический аппарат. Это можно проследить
в деятельности Анны, Екатерины II, Павла и, наконец. Александра
I. В конце царствования последнего готовность уицраора к
выполнению демиургических предначертаний гаснет совершенно, и
Николай I, став, наконец, послушным орудием охваченного
непомерной гордыней уицраора, вступает на тот же гибельный
путь, на который за триста лет перед тем вступил Иоанн Грозный.
Так приходим мы к пониманию причин, вследствие которых
Вторым Жругром была утрачена санкция Яросвета и тем самым он
оказался исторически обречен.
Я не хотел бы, однако, чтобы это рассмотрение деятельности
второго уицраора было бы воспринято в плане запоздалой критики.
Это не критика, а попытка оценки исторической деятельности
того, кто три столетия возглавлял созидание цитадели игв внизу,
в Друккарге, и цитадели российского великодержавия ? наверху,
здесь. Лишь метаистория может приближаться к оценке
исторических явлений через постановку вопроса: а что произошло
бы, если бы в таком-то случае был бы сделан не этот выбор, а
другой, победила бы не эта сила, а противоположная?
Метаисторическое размышление и чувство масштабности помешают
при этом задавать вопросы касательно явлений второстепенных, а
усвоенная методика воспрепятствует растеканию в предположениях
фантастических и неправдоподобных. По-видимому, только на этом,
пока что, пути возможно переключение общих положений
телеологии, общего понимания истории как цепи знаков в
прочтение этих знаков, в расшифровку действительности, в
истолкование конкретных исторических явлений.
ГЛАВА 3. СНЯТИЕ САНКЦИИ
Когда граф Пален вырвал, наконец, у цесаревича Александра
согласие на отстранение от власти Павла I, это было согласием
именно на его отстранение. Об убийстве полубезумного императора
вопрос не возникал. Предполагалось, что внезапно арестованный
государь подпишет акт об отречении и будет отправлен в
Павловск. Но никто из знавших характер Павла Петровича, не мог
быть уверен, что в эту ночь не прольется царская кровь.
Цесаревичу предоставлялась полная свобода тешить себя упованием
на благополучный исход предприятия, сколь угодно отгонять мысль
о том, что несчастный маньяк, считавший себя правым всегда и во
всем, будет защищать свое царское достоинство и свои права,
пока жив. Такая мысль не могла не гореть в трепещущей душе
