Петр I пожертвовал несколькими десятками тысяч крепостных
крестьянских душ ради сооружения Петербурга. Ленин трудился
ради мировой революции, которая стоила бы жизни, вероятно,
миллиону человек. Но бросить чуть не половину мужского
населения Франции в пасть непрерывных войн, имевших
единственной целью расширение зоны личного властвования;
пожертвовать для спасения своего никем и ничем не
благословленного престола по крайней мере десятью миллионами
российских солдат, а потом посадить за проволочную изгородь
одну пятую часть населения страны и при этом быть готовым на
превращение в лунный ландшафт ее прекраснейших городов и самых
цветущих областей ради химеры распространения своего
владычества на всю планету - нет, на такие деяния не отважились
бы ни Людовик, ни Петр, ни Ленин - никто, в чьих жилах течет та
же кровь, что и проливаемая кровь народа, для кого культурные
ценности нации - его ценности, ее прошлое и будущее - его
прошлое и будущее, а земля, по которой он ступает, -
драгоценная, милая и незаменимая земля Родины.
Но "отец лжи", подготавливая свое детище из века в век,
никогда не внушал ему, разумеется, всей правды - ни о конечных
целях и возможностях, ни о значении отдельных этапов
подготовки. Обеспечивая его инкарнацию в последний раз, великий
демонический разум понимал, что для царства антихриста в Энрофе
еще не созрели условия, равно как и сам кандидат совершенно не
готов для подобной роли. В его существе еще не были припасены
вместилища для тех сверхчеловеческих даров, какие были бы
необходимы владыке мира. Органы, которые впоследствии должны
были развиться в его материальном составе, оставались еще в
зачатке. Еще некуда было вложить гениальность научную,
гениальность государственную, гениальность художественную,
гениальность темной религиозности. Ибо способности к погружению
в состояние хохха еще недостаточно для того, чтобы облечь
материал, полученный через дьявольское духовидение, в
обаятельные для человечества формы великой квазирелигии. Урпарп
знал лучше всех, что предстоит еще не спектакль, а только
генеральная репетиция. Но следовало укреплять в сознании детища
иллюзию о том, что это - не репетиция, а уже долгожданный
спектакль и что именно в этой инкарнации он сможет достичь,
если будет играть хорошо, своей всемирной цели. Такая иллюзия
явилась бы сильнейшим стимулом для актера - играть во всю силу:
сильнейшим стимулом в его деятельности на посту вождя
всемирного революционного потока.
Жутко вглядываться в сохранившийся портрет этого существа
еще в те дни, когда оно было ребенком. Какой потрясающий
контраст с лицом маленького Ленина! Ничего мальчишеского, ни
проблеска детского!.. - Удивительно странный лоб, настолько
сниженный и суженный кромкой черных, гладко прилизанных,
надвинутых "как ермолка" волос, что это производило бы
впечатление дегенерации, если бы под волосами не обозначался
поразительной формы череп - конический череп - не
закругляющийся плавной линией назад, а вздымающийся вверх и
вверх до самой маковки. Заостряясь, он наконец увенчивается тою
выпуклостью, которая говорит о высокой мистической одаренности.
Подбородок длинный и узкий; впоследствии он резко раздастся
вширь. Нос воинственно выдается вперед; в очертаниях сухих и
бледных, стиснутых губ - упорство, бессердечие и странная,
неинтеллигентная тупость. А глаза, напряженно сдвинутые, глядят
так угрюмо, самоуверенно и с такой заведомой враждебностью ко
всему, что перед ними находится, какой никогда не встретишь у
ребенка.
Тридцать лет повсеместно маячил перед нами портрет этого
существа - уже не мальчиком, разумеется, а мужчиной. Нельзя
было сделать ни шага, чтобы не встретить его справа, слева или
впереди. И трудно освободиться от привычки к этому лицу, от
множества ассоциаций, вызываемых у нас при его виде, и
взглянуть на эти черты непредубежденно. На большинстве
портретов глаза вождя слегка сощурены, как бы полуприкрыты
чуть-чуть припухшими веками. Иногда - это гримаса,
долженствующая имитировать добродушно-хитрую полуусмешку, как у
Ленина, иногда же это похоже на напряженное всматривание вдаль.
Лишь на известном портрете, принадлежащем кисти Бродского,
глаза раскрыты так, как им надлежит быть: непроглядная тьма,
свирепая и грозная, смотрит оттуда. Густые волосы, зачесанные
назад, скрывают ненормальность черепа; знаменитые усы смягчают
слишком разоблачающую линию губ. Впрочем, усы и сами по себе
вносят немаловажный оттенок: оттенок какой-то пошловатой
примитивности, как если бы их обладатель гордился своей мужской
грубостью и сам культивировал ее в себе. Узкий в детстве овал
лица давно заменился четко очерченным квадратом: это
объясняется развившейся с годами сокрушительной мощью челюстей,
способных, кажется, перемолоть камни. Неимоверная воля
отпечаталась на этом лице и столь же безграничная
самоуверенность. Ни единой черты, говорящей - не то чтобы об
одухотворенности, но хотя бы о развитой интеллигентности.
Только убийственную хитрость в сочетании с непонятной тупостью
можно разглядеть в этих чертах, да еще нечто, вызывающее
недоумение и тревогу: череп! череп! что вмещают эти необычайные
выпуклости головы, что обозначают эти уникальные пропорции?
Хитрость, воля, тупость, бесчеловечность - ведь таких
свойств недостаточно, чтобы оставить в истории такой след,
какой оставил он. Должны быть налицо и дарования высшего
порядка. Может быть, о них свидетельствует то, что на портрете
не может быть запечатлено, - голос, тембр, дикция? Но все мы,
его современники, слышали этот лишенный вибраций, выхолощенный
от нюансов, медлительный и тупой голос автомата, эту дикцию
восточного человека, не сумевшего овладеть до конца правильным
русским языком.
Кто же это? неужели и вправду идиот? Но когда же и где,
кроме города Глупова, идиот становился полновластным
правителем, и притом в огромном государстве? становился не по
праву наследования, а собственными усилиями? Ведь для того,
чтобы захватить власть и после этого три десятилетия единолично
править исполинской державой, заставляя дрожать целые
континенты, - для этого надо обладать и кое-чем другим, кроме
идиотизма.
Но оставим портрет, приглядимся к биографии
государственного человека.
Вопреки открытому и ясному завещанию Ленина,
предостерегавшего партию от вручения слишком обширных
полномочий этому любителю "острых блюд", любитель сумел в
два-три года растолкать локтями всех других претендентов,
обладавших большими заслугами и большими достоинствами; сумел
мастерски проведенными интригами довести всех конкурентов,
которые не успели умереть сами, до казни или остракизма; не
преминул раздавить, как гнезда насекомых, одну за другой все
оппозиционные группы внутри партии и вне ее; нашел способы
истолочь в порошок интеллигенцию - рассадник разномыслия - и
взамен создать свой собственный эквивалент этого культурного
слоя; разрушил внешние покровы и формы религии, заставив ее в
то же время служить верой и правдой его интересам; ухитрился
создать такой культурный режим, при котором даже самая
отчаянная голова была бы лишена фактической возможности
возвысить голос против этого режима; умудрился соорудить такой
аппарат безопасности, при котором жизнь владыки сделалась
абсолютно недосягаемой ни для яда, ни для кинжала, ни для пуль,
ни для бомб; посадил на всякий случай за решетку несколько
миллионов человек; сумел слить голоса остального населения в
неумолчном гимне - ему, только ему, любимому, мудрому, родному,
- о, воистину для всего этого нужно было обладать
гениальностью. Гениальностью особой, специфической: темной
гениальностью тиранствования.
Гениальность же тиранствования слагается в основном из
двух сил: величайшей силы самоутверждения и величайшей
жестокости.
По-видимому, в истории человечества еще не было существа,
одержимого жаждой самоутверждения с такой силой, накалом,
темпераментом. Какой жалкой выглядит сорокаметровая статуя
Нерона в образе Аполлона, некогда сооруженная им возле Колизея,
если сопоставить ее со многими тысячами статуй революционного
вождя, воздвигнутых повсеместно, на любой привокзальной
площади, в любом парке, в любом заводском дворе, а размерами
варьировавшихся от масштабов обычного памятника до масштабов
Колосса Родосского! Заставить назвать своим именем главную
улицу в каждом городе и добрую треть всех колхозов страны;
принудить любое общественное собрание, каким бы вопросам оно ни
было посвящено, завершаться овацией в честь вождя; вменить это
прославление в обязанность всем видам искусства, литературы,
музыки, науки; вынудить в XX веке половину человечества считать
его корифеем всех отраслей знания; наладить механизм
фальсификации исторических документов, чтобы революционные или
государственные заслуги побежденных соперников приписывались
только ему; написать новое евангелие, в котором прославлять
самого себя, и заставить все население штудировать этот хлам
чуть ли не наизусть; навести такого туману, что неисчислимые
массы людей за рубежом уверовали в то, что им выпало величайшее
счастье - жить одновременно с гениальнейшим, мудрейшим и
гуманнейшим из смертных... Что рядом с этим все поползновения
деспотов прошлого: и фальсификация истории Рамзесом II, и
молитвы перед своим изображением во храме, которые вынуждал
Калигула у некоторых жрецов, и истошный рев "Хайль Гитлер",
десять лет громыхавший над Германией', и даже горы человеческих
черепов или караваны с корзинами, полными вырванных
человеческих глаз, - апофеозы, до которых додумывалось
приземистое воображение всяких чингиз-ханов и тимуров.
Известно, что Сталин был весьма озабочен реабилитацией
некоторых страшилищ прошлого, например Ивана Грозного, Малюты
Скуратова. И, однако, о том же Грозном он пренебрежительно
заметил под конец: "Казнит горстку бояр, а потом две недели
молится и кается. Хлюпик!" Да, назвать Грозного хлюпиком имел
право, пожалуй, только он.
Эти беспрецедентные формы и масштабы тиранствования
говорят о сверхчеловеческой жажде самоутверждения и столь же
сверхчеловеческой жестокости.
Он был кровожаден, как истый демон. Какими соображениями
государственной пользы, хотя бы и искаженно понятыми, объяснишь
систему периодически производившихся массовых кровопусканий? -
В первый раз он это позволил себе в начале коллективизации,
когда кулачество, точнее - зажиточное крестьянство,
ликвидировалось, по его предначертанию, "как класс". Толпы
людей лишались средств к существованию и, в условиях гибельных
даже для скота, перебрасывались в необжитые районы, где и
отдавали Богу свои души. "Откуда-то слышался гул; казалось, что
где-то рушатся целые деревни и там раздаются вопли, стоны и
проклятия. Плыли по воде стоги сена, бревна, плоты, обломки
изб..." Нет сомнения, что если бы коллективизацией сельского
хозяйства руководил хотя бы Ленин - о подлинных гуманистах и
демократах я уже не говорю, - это мероприятие было бы проведено
совершенно другими методами. Ее осуществили бы с осторожной
медлительностью, не принуждением, а наглядной демонстрацией
выгоды и целесообразности колхозов, оберегая при этом все
материальные ценности единоличных хозяйств. От этого выиграло
