же стремлении вывести человеческую психику из области высших
ценностей в область ценностей утилитарных. Это стремление и его
действенное осуществление составляют одну из главнейших сторон
переживаемого нами этапа культурно-исторического процесса. Это
связано, конечно, и с выхолащиванием далекого социального
идеала, о чем я уже говорил, и с усилиями сделать это
постепенно, прикровенно, дабы общество, мало-помалу
выхолащиваясь само и перерождаясь, не замечало образующегося
вакуума, не замечало, как у него отнимают ценнейшие из
ценностей и взамен подставляют другие, подчиненные.
Материальный достаток есть сам по себе безусловная
ценность. Это есть естественный, достойный человека уровень его
внешнего существования. Он представляет собою ценность потому,
что это - та самая броня внешнего благополучия, которая дает
возможность спокойно созревать и плодоносить семенам души. Но
провозглашать материальный достаток и внешнее покорение сил
природы ради опять-таки материального изобилия человечества
ценностью основной и наивысшей, целью организованной борьбы
масс во всем мире, идеалом общественного развития, во имя
которого следует приносить в жертву целые поколения и все, что
относится к духовному ряду ценностей, - это есть или
трагическая ошибка, или полуосознанный обман.
Однако же именно эта ложная мысль, иногда провозглашаемая
полным голосом, иногда недоговариваемая до конца, но всегда
присутствующая в комплексе революционных идей нашего века,
определяет и характер идеалов, венчающих этот комплекс, и
усвоенную им методику.
Ту многообъемлющую социально-политическую и философскую
доктрину, которая была выработана в середине прошлого века на
Западе и постепенно сделалась гегемоном в области передового,
революционного мышления, станем для краткости обозначать здесь
словом Доктрина. Нетрудно представить себе, что эта Доктрина,
тесно связанная генетически с предыдущими звеньями западной
философской и научной мысли, даже с христианством,
разрабатывалась, однако, при активной помощи тех сил, которые
озабочены созданием мощного учения, долженствующего сделаться
ведущим в человечестве, но ведущим по лестнице
идейно-социальных подмен к такому состоянию общественному,
культурному, психологическому и техническому, откуда остается
лишь один короткий скачок до абсолютной единоличной тирании.
Если допустить такую посылку, то луч прожектора, при котором мы
привыкли созерцать явления культуры и истории, внезапно резко
сдвинется; погрузятся в тень явления, до сих пор казавшиеся нам
такими отчетливыми, и, напротив, выступят из тьмы феномены, о
которых мы раньше не подозревали либо не обращали на них
внимания. Железно-упрямый, не желающий уступить ни пяди,
буквально с пеной у рта отстаиваемый материализм; жгучая, до
неистовства доходящая ненависть ко всему, что можно заподозрить
в религиозности, в мистике или в идеализме; полное исключение
духовных ценностей, приравнивание их к пережиткам древности и
утверждение лишь материального и интеллектуального рядов
ценностей; поставление во главу угла идеи о материальном
изобилии большинства; благословение любых средств, если они
способствуют достижению этой цели; провозглашение диктатуры
пролетариата, затем подмена пролетариата одной единственной
партией, а еще позднее - подмена партии фигурой единовластного
вождя; возвещение суровой необходимости подчинения всех
остальных классов общества, а потом физическое уничтожение
мешающих классов; строгий контроль государства, то есть
единовластной партии, над всей идейной и культурной продукцией
общества; колоссальная роль, отводимая технике, машине,
индустрии, автоматизации - автоматизации и производственных
процессов, и социальных отношений, и самой психики, - все это и
многое другое приобретает под новым углом зрения новый и
достаточно зловещий смысл.
В высшей степени симптоматично, что та самая Доктрина,
которая пробивала себе путь на общественную поверхность при
помощи освободительных лозунгов и тирад о свободе, начала эру
своего господства с разгона всенародного собрания
представителей, в выборе которых сама же участвовала, тщетно
надеясь получить большинство. За этим немедленно последовало
наложение запрета на деятельность всех других партий и
политических организаций и уничтожение всех органов печати,
кроме своих собственных.
Под указанным здесь углом зрения метаистории важно
рассмотреть и такие феномены, как наука, техника и
индустриализация.
В человеческом существе - не в физическом его теле только,
но во всем сложном, разноматериальном конгломерате его существа
- заложены такие потенции, развитие которых бесконечно
раздвинуло бы возможность нашего пользования материальными
средами и совершенно изменило бы соотношение между человеком и
пространством, человеком и временем, человеком и природой,
человеком и другими слоями бытия. Проблему полета способна
решить не только авиация. Борьба с болезнями за продление
нормальных сроков жизни может вестись и совершенно другими
методами, чем те, какими пользуется медицина. Быстрое
передвижение в пространстве и общение на громадном расстоянии
вовсе не являются монополией наук, связанных с
усовершенствованием видов транспорта и средств связи.
Способность к полету, например, к преодолению пространств с
невообразимой быстротой, к общению на больших расстояниях, к
прохождению сквозь плотную среду, к преодолению болезней, к
продлению срока человеческой жизни в два-три раза, ко встречам
с существами других слоев, к созерцанию трансфизических
панорам, к восполнению жизненных сил не через пищу, а через
впитывание излучения светлых стихиалей и через вдыхание
благоуханий - все эти способности, как и многие другие,
покоятся в зачаточном состоянии в глубине нашего существа.
Грубыми, до смешного громоздкими, вульгарными, тяжкими,
примитивными, отвратительно бездушными и даже, как ни странно,
нерациональными показались бы технические достижения наших
дней, вроде реактивных самолетов, телевизоров или
кибернетических устройств, тому, кто способен предвидеть
человека, овладевшего способностью ангельского летания,
духовного зрения или умением мгновенного выполнения сложнейших
умственных операций единственно в силу развития способностей,
дремлющих в нашем мозгу, в нашем физическом, эфирном и
астральном организме. Одухотворенность и мудрая красота птичьих
крыльев не столь далека от мертвенного поблескивания
надраенного самолетного крыла, как далеки друг от друга
конкретные результаты движения по этим двум контрастным путям
человеческого развития. Магия древности и, позднее, некоторые
направления в восточной философской практике едва-едва
прикасались к вопросу о раскрытии этих потенций. Путь к этому
раскрытию почти неизведан, чрезвычайно трудоемок и дает плоды
лишь в итоге преемственной работы многих поколений. Особая же
его трудность заключается в том, что подобная практика
теснейшим образом связана с общим одухотворением личности, с
подъемом ее нравственного уровня, с очищением от всевозможной
мути. Древняя магия не смогла далеко уйти по этому пути именно
вследствие недооценки связи между магической практикой и
этикой. Подчинение этой деятельности корыстным мотивам влечет
за собой, в большинстве случаев, приостановку движения, а
иногда - продолжение движения, но ценою демонизации шельта со
всеми вытекающими из этого запредельными следствиями.
На позднейших культурно-исторических стадиях, в лоне
высокоразвитых религий так или иначе прикасались к этой
проблематике очень многие течения и школы: и пифагорейство, и
каббала, и восточнохристианское монашество, и монашество
даосизма и ламаизма. Кажется, сознательнее всех преследовали
цель развития в себе именно этих потенций индийские йоги. При
этом связь подобной работы с личной этикой была им уже
совершенно ясна. Но требуемый йогой отказ от многих
общечеловеческих потребностей и строжайшая самодисциплина
препятствовали включению в это движение широких масс. Весьма
сомнительно, однако, что для раскрытия этих потенций
действительно необходим, независимо от эпохи и культуры, именно
крайний аскетизм. Условия нового времени диктовали бы,
вероятно, не мучительное умерщвление плоти наподобие монахов
времен Исаака Сирина или индийских отшельников, а облегченные
условия, близкие к представлению о мирской праведности, либо,
например, к повседневному укладу южнобуддийских общин -
строгому и чистому, но умерщвление плоти отвергающему.
В метакультурах древности, включая Византию, общество еще
не сделало окончательного выбора между этим путем развития и
другим - тем, который для краткости можно назвать
научно-техническим. Правда, в панораме древнеримской империи
видятся признаки того, что в плане древнего общественного
сознания тогда уже почти ничего не осталось от идей первого
типа развития; они сделались достоянием эзотерических и
полуэзотерических обществ, мистических культов, некоторых
кругов жречества. Но социально-экономические условия Древнего
Рима, Византии, даже западного средневековья не могли еще
способствовать быстрому продвижению общества по второму пути.
Рубежом следует считать приблизительно XV век - эпоху от
изобретения пороха и книгопечатания до открытия Америки, Индии
и до вызванных этим колоссальных экономических и
психологических сдвигов.
С начала XVII века преобладание тенденции ко второму пути
развития и стремительное угасание потенций первого пути
становятся уже предельно ясными.
Второй путь развития характеризуется несколькими
особенностями. Во-первых, резко и полностью разрывается связь
между наукой, то есть познанием окружающего мира, и какой-либо
духовностью. Духовность окончательно отбрасывается в область
богословия, культа, мистической философии и искусства, то есть
в ту область, на которую наука не обращает ни малейшего
внимания, лишь гораздо позднее начиная изучать ее со своих же
научных позиций. Во-вторых, методика познания сужается до
скрупулезной эмпирики и чисто рассудочных обобщений эмпирически
добытого материала. В-третьих, научная деятельность как таковая
полностью эмансипируется от каких бы то ни было связей с
практической этикой: корыстность или бескорыстность мотивов,
порочность или добродетельность ученого не имеют больше
никакого отношения к плодотворности его занятий. Конечно,
кармические следствия дурно направленной научной или
технической деятельности, например военного изобретательства,
приходится пожинать каждому в его посмертии; но эти следствия
находятся далеко вне круга его сознания при жизни. И
в-четвертых, наука в принципе делается открытой для всякого,
обладающего упорством и прилежанием. Окончательный разрыв между
духовным и интеллектуальным рядами становится незыблемой
реальностью.
Как расценивать - с метаисторической точки зрения - этот
выбор пути, совершенный западным человечеством, а позднее
определивший направленность умственной деятельности и в других
метакультурах? Если бы миссия Христа не была оборвана,
человечество получило бы могучий импульс к движению именно по
духовному пути. Вот тогда были бы открыты и усвоены те методы,
