вошли в храм и что-то зашептали Аббату. Тот было сделал жест,
чтобы они утихли, вероятно не желая нарушать чин. Но показались
другие слуги, голоса звучали все громче. "Там мертвец,
мертвец!" -- крикнул кто-то, а в ответ ему: "Мертвый монах! Ты
что, не видел башмаки?"
Певчие смолкли. Аббат поспешил вон, махнув келарю, чтоб
следовал за ним. Вильгельм двинулся за келарем, а дальше и
другие монахи побросали места и ринулись на улицу.
Небо уже светилось, и от снега, укрывавшего землю, равнина
казалась светлее. На задворках хора, перед скотным двором, где
вчера вечером установили огромную посудину, полную свиной
крови, -- какой-то странный предмет, по виду крестообразный,
высовывался из бочки, как будто два шеста, воткнутые в землю,
на которые вешают тряпье, чтоб пугать ворон. Но то были не
шесты, а человеческие ноги. Ноги человека, воткнутого вниз
головой в бочку с кровью.
Аббат приказал извлечь из мерзкой жижи труп (поскольку,
увы, было ясно, что в таком позорном виде живой человек не
пребывал бы). Свинари нерешительно приступили к краю бочки,
ухватились за ноги и, перепачкиваясь кровью, выволокли
кровавого мертвеца. Как мне вчера и объяснили, свежая кровь,
хорошенько промешанная и сразу выставленная на холод, за сутки
не свернулась. Но сейчас, на трупе, она стыла мгновенно,
сковывая одежду и облепляя непроницаемой коркой голову. Служка
принес ведро воды и плеснул на лицо несчастного. Кто-то другой
нагнулся с тряпкой и протер лицо. И нашим взорам открылась
белая кожа Венанция Сальвемекского, знатока греческих
древностей, с которым вчера днем мы беседовали у стола
злополучного Адельма.
"Адельм, может быть, и покончил с собой, -- проговорил
Вильгельм, вглядываясь в лицо трупа. -- Но этот вряд ли. И
трудно предположить, что он по ошибке оказался на верху бочки,
а потом свалился".
Аббат подошел к Вильгельму. "Брат! Вы видите -- в
аббатстве что-то происходит. Требуется все ваше умение. Но
заклинаю, действуйте быстро!"
"Он был в хоре на службе!" -- спросил Вильгельм, кивнув на
труп.
"Нет, -- ответил Аббат. -- Я видел, что его место
пустует". "Кто еще отсутствовал?" "Никто, по-моему. Я не
заметил".
Вильгельм помедлил перед следующим вопросом и задал его
шепотом, так, чтоб никто кроме Аббата не слышал: "Беренгар был
на месте?"
Аббат посмотрел на него с восхищением и ужасом, всем видом
выражая, как он удручен, что и учитель пришел к подозрению,
которое возникло было у него самого, однако в силу некоей
особой, известной лишь ему причины. И поторопился ответить:
"Был. Это точно: его место впереди, справа от меня, почти
рядом".
"Разумеется, -- сказал Вильгельм, -- все это ровно ничего
не значит. Думаю, что никто по пути в хор не заходил за апсиду.
И, следовательно, труп мог здесь пробыть несколько часов. По
меньшей мере с тех пор, как все ушли спать".
"Верно. Первые слуги подымаются засветло. Поэтому нашли
его только сейчас".
Вильгельм наклонился над мертвым, как будто исследовать
трупы было ему не внове. Намочив в ведре валявшуюся рядом
тряпку, он тщательно отер лицо Венанция. Тем временем монахи в
ужасе жались друг к другу, бормоча и причитая, пока Аббат не
велел им утихнуть. Сквозь толпу протолкался Северин, который в
аббатстве обихаживал усопших, и склонился рядом с моим
учителем. Чтобы слышать, что они скажут, и подать Вильгельму
еще одну чистую мокрую тряпку, я подошел поближе, подавляя
отвращение и страх.
"Ты когда-нибудь видел утопленника?" -- спросил Вильгельм.
"Не раз, -- ответил Северин. -- И догадываюсь, что ты
хочешь сказать. У них не такой вид. Лицо должно разбухнуть".
"Итак, его бросили в бочку уже мертвым". "А зачем?"
"А зачем его убили? Все это работа извращенного сознания.
Однако прежде всего определим, есть ли на теле раны или ушибы.
Предлагаю перенести его в мыльню, раздеть, обмыть и осмотреть.
Я скоро к тебе приду".
И в то время как Северин, заручившись соизволением Аббата,
следил за скотниками, уносившими тело, учитель попросил Аббата
увести монахов в хор той тропой, которой пришли, и таким же
образом удалить слуг, чтобы на площади никого не осталось.
Аббат не задавал вопросов и все исполнил. И вот мы остались у
бочки, из которой при нерадостной процедуре извлечения
выплеснулось много крови, и снег там был ал, а местами (где
разлилась вода) сошел. На месте трупа виднелось большое темное
пятно.
"Хорошенькое дело, -- молвил Вильгельм, глядя на путаницу
следов, оставленных монахами и слугами. -- Снег, любезнейший
Адсон, -- красноречивый пергамент, на коем тела людей -- самые
ясные прописи. Но вот этот снег, что перед нами, это
невычищенный палимпсест. Тут что-нибудь интересное вряд ли
прочтешь. Отсюда и до церкви все затоптано монахами, отсюда до
конюшен и хлевов прошелся табун прислуги. Единственный
нетронутый участок -- от хлевов до Храмины. Посмотрим, может ли
там быть что-нибудь интересное". "А в каком роде?" -- спросил
я. "Если он не вскочил сам в бочку, значит, кто-то его туда
бросил, предположительно уже мертвого. А тот, кто тащит на себе
мертвое тело, должен оставлять в снегу более глубокие следы.
Вот и ищи, не попадутся ли тебе такие следы, которые чем-нибудь
отличаются от следов этих крикливых монахов, испортивших нам
тут весь рисунок".
Мы и взялись. И скажу с самого начала, что не кто иной,
как я (Господи не осуди мою суетность!), именно я обнаружил то,
что мы искали между бочкой и Храминой. Это была цепочка следов
на участке, куда при нас никто не ступал. Следов довольно
глубоких и, как тут же подметил учитель, менее четких, нежели
следы монахов и прислуги. Это означало, что они сверху
запорошены снегом, а следовательно, что они не очень свежие. Но
что было самое примечательное -- это глубокая непрерывная
рытвина, имевшаяся посередине следов, как будто шедший тащил за
собой что-то тяжелое. В общем, весьма красноречивая колея вела
к бочке от двери трапезной, от той стены Храмины, которая
соединяла южную и восточную башни.
"Трапезная, скрипторий, библиотека, -- прошептал
Вильгельм. -- Библиотека снова. Венанций погиб в Храмине,
вероятнее всего в библиотеке".
"Почему именно в библиотеке?"
"Я пытаюсь стать на место убийцы. Если Венанций умирает --
его убивают -- в трапезной, кухне или скрип-тории, почему бы
его там не оставить? А вот если он испускает дух в библиотеке,
его надо обязательно оттуда вынести. Во-первых, потому что там
его никогда не найдут (а не исключено, что убийцу это
интересует больше всего), во-вторых, потому что убийца,
возможно, не хочет привлекать внимание к библиотеке".
"А почему убийце так важно, чтоб его нашли?"
"Не знаю. Все это догадки. Кто сказал, что Венанция убили,
потому что хотели убить именно его? Может, его убили вместо
любого другого, чтоб оставить знак, чтобы что-то обозначить?.."
"В мире всякое творенье -- книга и изображенье... --
пробормотал я. -- Обозначить что?"
"Этого-то я и не знаю. Но не будем забывать, что
существуют знаки, притворяющиеся значащими, а на самом деле
лишенные смысла, как тру-ту-ту или тра-та-та..."
"Чудовищно, -- вскричал я, -- убивать человека, чтобы
сказать тра-та-та!"
"Чудовищно, -- откликнулся Вильгельм, -- убивать человека
и чтобы сказать Верую во единаго Бога..."
Тут нас нагнал Северин. Труп вымыли и внимательно
обследовали. Ни ран, ни черепных повреждений. Убит как
колдовством.
"Или как гневом Божиим?" -- переспросил Вильгельм.
"Возможно", -- ответил Северин.
"Или как ядом?"
Северин замялся. "Может, и так".
"Ты держишь яды? -- спросил Вильгельм, направляясь к
лечебнице.
"Наверное, да. Смотря что понимать под ядами. Многие
вещества в скромных дозах врачуют, а в чрезмерных вызывают
смерть. Как всякий знающий травщик, я держу такие зелья, но
использую их осмотрительно. Например, я выращиваю валериану.
Несколько ее капель в настое прочих трав усмиряет сильное
сердцебиение. Излишняя же доза приводит к оцепенению и смерти".
"На трупе нет следов известных тебе ядов?"
"Нет. Но многие яды не оставляют следов".
Мы вошли в лечебницу. Тело Венанция, вымытое в купальне,
было уже перенесено на большой стол в лаборатории Северина.
Перегонные кубы и другие стеклянные и глиняные приборы смутно
напомнили мне рассказы о мастерских алхимиков. На длинных
прилавках вдоль наружной стены стояло множество пузырей,
плошек, горшков с разноцветными смесями.
"Отличный выбор лекарств,-- сказал Вильгельм. -- Все из
вашего сада?"
"Нет, -- ответил Северин. -- Тут многие травы редкие, в
наших краях не растут. Уже немало лет мне привозят их монахи из
самых дальних стран света. Я стараюсь смешивать редкие и ценные
зелья с веществами, которые получаю из здешних трав. Вот
смотри. Молотый игольник. Произрастает в Китае, подарен
арабским ученым. Сокотрийский алоэ из Индии -- дивно затягивает
язвы. Сереб-ряк оживляет мертвых, вернее сказать -- приводит в
чувство обмерших. Мышьяк страшно опасен, при принятии внутрь --
смертельный яд. Борная соль хорошо лечит легкие. Трава буквица
незаменинма при ранении головы. Камедь -- смола мастикового
дерева -- останавливает кровохарканье и истечение мокроты.
Мирра..."
"Которая у волхвов?" -- спросил я.
"Которая у волхвов. Но она прекрасно предупреждает
выкидыши. Еще зовется смирной и получается от дерева,
именуемого balsamodendron myrra. А это мумие, продукт
разложения мумифицированных трупов. Служит для изготовления
множества почти чудотворных препаратов. Mandragola officinalis,
способствующая сну..."
"И плотским утехам", -- дополнил мой учитель.
"Говорят, что так, но у нас, как вы догадываетесь, в
подобных целях не употребляется, -- улыбнулся Северин. -- А
взгляните на это, -- он взялся за склянку. -- Кадмий. Незаменим
для глаз".
"А это что?" -- вдруг оживился Вильгельм, заметив на полке
какой-то камень.
"Это? Мне его когда-то подарили. Думаю, это и есть lopris
ematiti, он же ляпис-гематит. Надо полагать, обладает целебными
свойствами. Но какими, я еще не разобрал. Ты его знаешь?"
"Да, -- сказал Вильгельм. -- Но не с лечебной стороны". --
Он вынул из рясы ножик и поднес к камню. Когда ножик, лежавший
на неподвижной ладони, оказался вблизи камня, он резко
дернулся, как будто Вильгельм двинул запястьем --но он не
двигал, а нож взлетел и приклеился к камню, издав легкий
металлический щелчок.
"Видишь, -- сказал Вильгельм. -- Это магнит".
"А на что он?" -- спросил я.
"Годится на многое. Я расскажу. Но сейчас, Северин, мне
хотелось бы знать, есть ли тут что-нибудь для убийства людей".
Северин думал с минуту. На мой взгляд, слишком долго для
такого простого и ясного ответа, какой воспоследовал. "Есть, и
многое. Я же сказал, что граница между лекарством и ядом почти
незаметна, греки и то и другое называли pharmacon".
"А в последнее время отсюда ничего не исчезало?"
Северин опять задумался, потом сказал, взвешивая каждое
слово: "Ничего. В последнее время".
"А прежде?"
"Не знаю. Не помню. Я в этом аббатстве тридцать лет, из
них двадцать пять при травах".
"Многовато для простой человеческой памяти, -- согласился
Вильгельм. Затем внезапно: -- Мы вчера говорили о дурманящих
травах. Это которые?"
Северин и жестами, и мимикой выразил горячее желание
