предлагает версию гибели Адельма и ведется беседа со
стекольным мастером о стеклах для чтения и острастке
для тех, кто слишком любит читать
Тут зазвонили к вечерне, и монахи потянулись из залы.
Малахия дал нам понять, что должны выйти и мы. Он же оставался
с помощником, с Беренгаром, чтобы прибрать и (как он выразился)
подготовить библиотеку к ночи. Вильгельм спросил, запираются ли
на ночь двери. "У нас нет дверей, преграждающих доступ в
скрипторий из кухни и трапезной, а также в книгохранилище из
скриптория. Крепче любых дверей обязан быть запрет настоятеля.
Монахи будут пользоваться кухней и трапезной еще два часа, до
повечерия. Засим, дабы случайно не забрели в Храмину
посторонний человек либо животное (те, для кого запрета не
существует), я самолично запираю нижние входы, ведущие в
трапезную и в кухню. С этой минуты в Храмину войти нельзя".
Мы спустились. Монахи спешили к церкви. Но учитель сказал,
что Господь простит нас, даже если мы пропустим богослужение
(немало Ему пришлось нам прощать и в последующие дни!), а
взамен предложил мне прогуляться с ним по обители, чтобы лучше
исследовать местность.
Мы вышли из кухни, пересекли кладбище. Среди надгробий
видны были и совсем свежие, и старинные, отмеченные печатью
времени: немая повесть о жизни тех, кто был тут в монашестве в
прошлые столетия. Все гробницы были безымянные, венчались
каменными крестили.
Погода начинала портиться. Подымался холодный ветер). Небо
туманилось. С трудом угадывалось место солнечного заката где-то
за огородами, и почти полная темнота уже стояла в стороне
востока, куда мы и направились, минуя церковный хор, и вышли на
самую далекую от въездных ворот площадку. Там почти под самой
крепостной оградой, вплотную прижимаясь к ней в том месте, где
она перерастала в восточную башню Храмины, располагались хлевы.
Около них свинари кончали вымешивать кровь и укрывали бочку
крышкой. Нам сразу бросилось в глаза, что за хлевами крепостная
стена резко понижается, так что через нее можно наклонить
голову. По ту сторону стены почва стремительно уходила вниз, и
где-то в глубине обрыва виднелась площадка, заваленная мусором,
который и снегом укрывался не целиком, так что весь был на
виду. Я понял, что под нами та самая выгребная яма, в которую с
этого уступа стены вываливают отбросы и которая простирается
вплоть до памятной развилины дорожек, откуда ответвляется
тропа, увлекшая Гнедка. Я назвал эту свалку выгребной ямой
потому, что в основном она состояла из груд смердящих
выделений, зловоние от которых, невзирая на глубину обрыва,
доходило даже до моего носа; как я понял, поселяне из нижних
деревень брали отсюда навоз для удобрений. Однако наряду с
испражнениями людей и животных в яме было достаточно много и
твердых отходов: сюда сваливались, по-видимому, все отмиравшие
ткани, все нечистоты, которые аббатство исторгало из чрева,
оставаясь в чистоте и опрятности, соблюдая дивный союз с
овершием горы и с непорочными небесами.
Неподалеку, на конюшне, работники подводили коней к яслям.
Мы прошли из конца в конец дорожку, вдоль которой с внешней
стороны тянулись скотный и птичий дворы, а по другую руку --
пристроенные к хору почивальни и рядом отхожие места. Там, где
восточная стена оканчивалась и образовывала угол, встречаясь с
южной, в самом углу площадки, находилась кузня. Последние
работники укладывали вещи на места, тушили горны, собираясь к
вечерне. Вильгельм, полный любопытства, устремился к кузне, где
в отгороженном спереди покое какой-то монах укладывал свое
добро. Перед ним на прилавке располагалась целая выставка
чудесных цветных стекол, хотя и довольно мелких; но широкие
необработанные пластины тех же цветов стояли рядом, у стены.
Стояла перед монахом и недоделанная рака, то есть пока что
серебряный остов раки, но кое-где были уже вставлены стеклышки
и цветные камни, обточенные в виде перлов.
Так мы познакомились с Николаем из Моримунды, монастырским
витражным мастером. Он рассказал нам, что в задней половине
кузни выдувают и стекло, а здесь, в передней, кузнецы оковывают
стекла свинцом для витражной работы. Хотя, добавил он, основная
витражная работа, украшающая собою и церковь и Храмину,
выполнена уже давно -- тому не менее двух столетий. Теперь все
сводится к починкам, к исправлению зол, причиняемых временем.
"Но сил уходит немало, -- продолжал он, -- потому что нам
не даются секреты старого стекла. Невозможно подобрать цвет.
Особенно тот синий, который до сих пор очаровывает взор в
церковном хоре. Это синий такой чистоты, что отвесный луч
солнца, проходя через стекло, окрашивается в краски рая. Стекла
в западном приделе, замененные недавно, гораздо худшего
качества, и летом это заметно. Куда там! -- заключил он. --
Ушло умение наших предков, окончился век великанов!"
"Да, мы карлики, -- согласился Вильгельм, -- но стоящие на
плечах тех гигантов... Поэтому, даже при нашей малости, видим
дальше, чем они..."
"Да? В чем же мы их опередили? Чего они не сумели? --
воскликнул Николай. -- Сойди в крипту нашей монастырской
церкви, где содержатся сокровища, и увидишь там раки такой
тончайшей работы, что это страшилище, которое я сейчас с
великим старанием собираю, -- и махнул на незаконченный
ковчежец, -- покажется обезьяной тех!"
"Нигде не писано, что мастера-стекольщики обязаны до
скончания времен клепать витражи и оклады, коль скоро предки
умели делать их намного лучше и так надежно, чтоб продержалось
несколько столетий. Надо ли наводнять землю ковчегами для
святых мощей, если святые в наше время встречаются очень редко?
-- улыбнулся Вильгельм. -- И надо ли без конца возиться с
витражами? В иных странах я видал такие стекольные работы,
которые говорят уже о завтрашнем дне. Скоро при помощи стекла
станут не только отправлять обряды, но и исправлять природу.
Хочу показать тебе творение, уже обращающееся среди умельцев,
коего превосходный образец имеется и в моем хозяйстве". Он
сунул руку в рясу и извлек на свет свои глазные стекла, при
виде которых наш собеседник остолбенел.
Почти мгновенно глазной снаряд оказался в руках Николая.
"Oculi de vitro cum capsula!1 -- воскликнул он. -- Я слышал о
подобных в Пизе от некоего брата Иордана! Он говорил, что такой
прибор был изобретен за двадцать лет до того. И еще прошло не
менее двадцати лет..."
"Полагаю, что их изобрели намного раньше, -- сказал
Вильгельм. -- Но изготовление их трудоемко, и требуются очень
опытные стекольщики. Долгое, кропотливое дело. Десять лет назад
одна пара таких вот vitrei ab oculas adlegendum2 шла с торга в
Болонье за шесть сольдов. А мне подарил такую же пару
знаменитый мастер Сальвин из Армати, уже больше десяти лет
назад, и все эти годы я берег их как зеницу ока... Впрочем,
теперь они и впрямь у меня вместо зеницы".
"Может быть, ты как-нибудь на днях сможешь ненадолго их
мне одолжить? Очень хочется понять устройство... Попробовать
сделать похожее..." -- сказал Николай.
"Конечно, дам, -- отвечал Вильгельм. -- Но имей в виду,
что толщина стекол для каждых глаз требуется особая, и обычно
берут много пар обточенных стекол, и заказчик пробует все по
очереди, пока не подберет подходящие".
"Чудеса! -- не утихал Николай. -- Кое-кто, конечно,
заподозрил бы тут сделку с дьяволом..."
"Можно, конечно, говорить и о магии, -- согласился
Вильгельм. -- Только магии есть два вида. Есть магия от
лукавого, применяющая для погибели человечества такие средства,
о которых опасно даже упоминать. И есть магия божественная, в
коей небесная премудрость проявляется через премудрость
человеческую и прилагается к преобразованию природы, а одна из
главных ее задач -- удлинить самое человеческую жизнь. Эта
магия святая, и она должна привлекать мудрецов чем дальше, тем
сильнее; и не только открытие новых тайн мироздания ожидает их,
но и переоткрытие тех тайн, которые милостью Божией известны
уже давным-давно евреям, грекам и прочим древним народам, а в
нынешние дни известны язычникам (не могу и передать тебе, какое
множество необыкновенных оптических ухищрений и закономерностей
зрения показано в книгах, написанных неверными!). Всеми этими
познаниями обязана завладеть христианская наука, вызволив от
язычников и нехристей, яко владетелей несправедливых".
"Но почему же те христиане, которые уже овладели
премудростями, не делятся ими со всем народом Божиим?"
"Потому что не все в народе Божием готовы к восприятию
премудростей, и случалось, что носителей науки принимали за
ведунов, связанных с нечистой силою, и они платили жизнью за
намерение поделиться с людьми сокровищами мысли. Я и сам, когда
вел процессы о ведовстве, опасался надевать линзы, и
приходилось искать добровольных секретарей, чтоб они зачитывали
материалы следствия. Ибо в противном случае, поскольку
присутствие дьявола чувствовалось всеми, и каждый, так сказать,
обонял серную вонь, меня самого могли посчитать сообщником
обвиняемых. И в конце концов великий Рогир Бэкон упреждал, что
не всегда научные тайны должны открываться любому, так как
некоторые способны дурно использовать их. Часто мудрецы выдают
за магические самые обыкновенные книги, полные доброй науки,
чтоб оберечь их от нескромного любопытства".
"Значит, ты боишься, что простецы могут употребить во зло
твои секреты?" -- переспросил Николай.
"Что до простецов, я могу бояться лишь, что они до смерти
напугаются, приняв открытия науки за козни дьявола, о которых
слишком много слышат от проповедников. Поверишь, я знавал
прекрасных медиков, составляющих лекарства от любой хвори. Так
вот эти врачи, давая простецам настои и мази, непременно
прибавляли священные слова или пение, напоминавшее молитвы. Не
из того, конечно, чтобы молитвы обладали целебной силой, а
оттого что простецы, веря в целебность молитв, глотают настои и
мажутся мазью и выздоравливают, не очень-то вдумываясь, откуда
берется исцеление. Да вдобавок и дух, умягченный верой в
спасительное заклятие, располагает тело к приятию целебного
препарата. Однако в иных случаях сокровища науки приходится
прятать не от простецов, а от ученых. Ныне создаются
необыкновенные махины, о коих как-нибудь расскажу, и они
действительно позволяют изменять законы природы. Но горе, если
попадут в руки тех, кто с их помощью замыслил расширить земную
власть и утолить жажду обладания. Мне говорили, что в Китае'
один мудрец составил смесь, которая, коснувшись к огню,
производит великое гудение и пламя, руша все на множество
локтей вокруг. Полезнейший снаряд, если употреблять на поворот
течения рек и избавление пашни от валунов. А вдруг его обратят
против врагов?"
"Может быть, и хорошо -- если против врагов народа Божия",
-- степенно произнес Николай.
"Может быть, -- согласился Вильгельм. -- А кто у нас
сейчас враг народа Божия? Император Людовик или папа Иоанн?"
"О Господи! -- в страхе вскричал Николай. --Я не в силах
ответить на этот ужаснейший вопрос!"
"Видишь? -- сказал Вильгельм. -- Вот и хорошо, что
некоторые вещи до сих пор укрыты за темными словами. Тайны
природы нелегко вызнать от козьей или овечьей шкуры. Аристотель
в книге о тайном сказал, что от разглашения слишком многих
секретов природы и науки ломается небесная печать и может выйти
много зол. Это не значит, что тайны нельзя открывать. Но это
значит, что мудрецы должны взвешивать и решать -- как и когда".
