обычно ранним утром, когда на улице никого нет, шел на свалку, она здесь
неподалеку, и там находил себе пропитание, и представляете каково было
мое счастье когда я нашел там набор карандашей, правда они были наполо-
вину исписаны, ну ничего, я как мог экономил, вот хватило как раз на эту
картину... Но мне совсем нечего стало есть, на свалке теперь поселилась
огромная свора бездомных собак, нет знаете, не собак даже, а волков, бе-
зумных, голодных волков, бока обвислые и слюна с клыков капает. Ну мне
без еды совсем туго стало, вот представляете до чего я дошел - пытался
поймать мышь, вы понимаете зачем?...
Аня вздрогнула, а Анатолий вновь закашлялся.
-... Но у меня ничего не вышло - мыши то проворные, ну а я совсем
стал слабым... вот сегодня решился, выполз на эту улицу, дальше то, на
большие улицы идти, у меня сил уже нет, мне там так тошно, вот увидел
вас, заманил сюда, разжалобил ваше сердце этой историей... зачем... вы
мне все равно не поможете, а я вам и подавно, только боль от всего этого
исходит...
- Нет, нет, вы не правы, - спешила уверить его Аня, - очень хорошо
что вы мне все рассказали, ведь вам так больно и вы держали это в себе,
вы были один, ну а теперь мы вместе, слышите Анатолий - теперь я с вами.
И я совсем не жалею о нашей встречи, я рада ей! Я увидела эту картину,
это маленькое окошечко в иной мир из этого жуткого подвала... и я увиде-
ла вас умирающего в этом подвале... что с вами... вы... вы голодны, вы
простужены; этот ужасный кашель... вам нужна помощь врача и вам нужна
моя помощь и я теперь от вас ни на шаг, и не гоните меня, и все равно
никуда не уйду. Толечка пойдемте к нам, я устрою вас как-нибудь. Давайте
мне руку, - тут она сама взяла его за руку и потянула с матраса. Анато-
лий не противился, он поднялся, заметно пошатываясь на слабых ногах, по-
дошел к столу и осторожно взял с него картину - удивительно это выгляде-
ло будто бы окно взмыло в серый, душный воздух и стало расти в размерах,
когда Анатолий подошел к Ане.
- Ну что ж ведите, - просипел он.
Вновь они шли меж гудящих труб, только теперь Анатолий, бережно нес,
прижав к груди, картину, так мать несет своего младенца.
- Расскажите мне про себя, - попросил он у Ани когда они вышли во
двор, словно бы замурованный меж четырех стен.
- Да в общем-то ничего интересного, но если хотите, то конечно расс-
кажу, - тут они стали пробираться в узком проходе меж грязных и холодных
стен, от которых несло плесенью и гнилью. Аня часто смотрела в грязное,
бледное лицо Анатолия и, не в силах догадаться сколько же ему лет, прис-
лушивалась как часто-часто стучит ее сердце, как нестерпимый жар пылает
где-то в ее душе, сбивчиво она рассказывала, - нет ну право ничего инте-
ресного, самая обычная у нас семья, отец мелкий служащий в какой-то кон-
торе... название... вот я даже названия не помню, но это впрочем и не-
важно, он не всегда был таким, раньше когда я была еще маленькой он сов-
сем не пил и матушку любил, часто придет из этой своей конторы и прине-
сет ей цветы, мы и на природу ходили, а потом началась эта война, стар-
шего моего брата, любимого его сына Алексея взяли на фронт и вскоре мы
узнали о его гибели. Отец не выдержал, тогда начал пить, с каждым годом
чем больше вокруг бегало этих... революционеров тем больше он пил, кри-
чал что весь мир катится в бездну, начал бивать матушку, а в этом году
совсем спился, на человека уже непохож и нас за людей не считает, мне и
жалко его и в тоже время и презираю я его. Конечно не хорошо так гово-
рить, но вы сами увидите и поймете... он все деньги пропивает и как
напьется так матушку колотит, а нас трое детей, хорошо что я еще на поч-
те работаю... точнее работала, теперь то все с ног на голову встало,
весь мир перевернулся, это вы верно сказали... теперь и училище наше
закрылось, я ведь знаете раньше в училище занималась, словесности, лите-
ратуре и другим наукам, хотела я учителем стать, я знаете так маленьких
детей люблю!... Вот ну что еще про себя рассказать, - Аня очень волнова-
лась, - стихи очень люблю Лермонтова, Пушкина... вы "Демона", читали?
- Да еще в том цветущем, светлом мире, в котором жил я с матушкой и
батюшкой.
- Эта поэма просто чудо! Ее, знаете, сразу надо читать, только тогда
как целую картину увидите и вас такой вихрь горячий охватит, нет вы поп-
робуйте, попробуйте, это необычайно неземное чувство, может есть в нем
что-то демоническое, но и небесное тоже...
Так за разговором (причем говорила по большей части Аня, а Анатолий
либо спрашивал у нее что либо, либо же тяжело дышал), проплутав по како-
му-то дикому переплетенью улиц, дошли они наконец до дома в котором жила
Аня со своей семьей. С гранитного неба быстро, под острым углом падали в
снеговое, грязное месиво, маленькие серые крупинки, пронизывающий ветер,
холодил до самых костей и сами кости, болели от каждого его порыва. Нас-
тупил уже ранний зимний вечер, в воздухе и без того затуманенным снего-
падом, еще словно бы разлил кто-то темно-серые помои которые с каждой
минутой все густели и густели, кое-где сквозь эту серость прорывалось
пламя костров, часто проходили группы людей и быстро таяли в этих тем-
но-серых помоях, унося с собой то пьяное пений, то грубый мужицкий хо-
хот, то столь же грубую кабацкую ругань.
Аня, придерживая за руку, совсем ослабевшего и посиневшего от холода
Анатолия, ввела его в просторный подъезд, в темном, холодном углу, кото-
рого шевелилась, источающая запах гниющей кожи, бесформенная фигура, из
нее раздался страдальческий, безумный крик:
- Подайте инвалиду на пропитание!
Анатолий как отдернулся от этого крика, а Аня поскорее потащила его
вверх по широким, покрытыми мокрыми трещинами, ступеням, она говорила
так что ее едва можно было услышать:
- Вот видите сколько сейчас кругом несчастных людей. Все несчастны и
даже эти... которые бегут куда-то по улицам, они ведь все там заблуди-
лись в этой тьме, среди этих гранитных стен, все бегут, убивают друг
друга, ищут врагов, а ведь все они и есть враги сами себе. На самом то
деле, ведь на самом деле все так просто - надо только делать добро друг
другу, нет ну право это ведь как-то по детски я говорю, да?... Но ведь
это правильно, если бы просто все друг другу помогали, а так только
боль, страдания, войны и зачем, зачем? Никто не может сказать, только
отнекиваются какими-то длинными речами... это у них хорошо выходит. Ну
вот мы и пришли.
Они остановились подле двери, с вырванным, болтающемся на проводе
звонком; из-за двери раздавалась музыка - играла какая-то заезженная
пластинка - высокие трели певицы прерывались треском. Аня еще шепнула
Анатолию: "-Ты только потише, будет мой отец что кричать так ты молчи -
ему лучше не перечить.", затем она застучала в дверь. Так пришлось ей
стучать с пол минуты, и внизу, в подъезде, инвалид с гниющей кожей, на-
чал вдруг орать благим матом.
Наконец за дверью послышались шаги и раздался мальчишеский голос:
- Кто там?
- Это я Петенька, открой, - отвечала Аня.
Дверь приоткрылась и в проеме появилось лицо мальчика лет десяти, ху-
денького, бледненького, со старым шрамом рассекающим лоб, он бросил не-
доверчивый взгляд на Анатолия.
- А это еще кто такой?
- Это мой друг, открой цепочку.
Петенька вздохнул и звякнув цепочкой открыл дверь.
- Папка то сегодня злой, - говорил он, - где-то в кабаке набрался и
пришел домой с синяком под глазом, да еще с ссадиной такой здоровой на
щеке, мама к нему подошла, а он ее по щеке ударил. Она теперь плачет ле-
жит, а он вон в комнате сидит, граммофон на весь подъезд включил и водку
пьет.
Аня взглянула на Анатолия и молвила:
- Тогда давай лучше обождем еще на лестнице пока он не заснет, а тог-
да прокрадемся потихоньку в мою комнату... Вот что Петенька, вынеси нам
что-нибудь покушать, да тепленького, руки погреть.
- Что есть то? - вздохнул Петенька, - папка как пришел так на кухню,
все что было умял... Ну ничего я кое что все таки припрятал, сейчас я
тебе картошки да горячей водицы вынесу.
- Вот умница ты Петенька... - начала было говорить Аня, но ее прервал
неожиданно низкий, хриплый и жесткий мужской голос:
- А вот она сама! Пришла! Где шлялась б... окаянная!..., волосатая
маслянистая рука, схватила за ухо Петеньку и отбросила его куда-то
вглубь квартиры, тут же его место занял тот кому принадлежала эта рука.
То был мужчина лет сорока невысокий, необычайно широкий в плечах; каза-
лось что на него давит какая-то невыносимая тяжесть, всего его пригибало
к земле, голова была вдавлена в плечи, шеи совсем не было, спина изогну-
та была горбом, а толстые ноги тоже изогнутые заметно подрагивали. Пол-
ному, красноватому и потному лицу его, придавали некую схожесть с поро-
сячьим, маленькие, заплывшие жиром глазки, под одним из которых расплыл-
ся синяк, а под другим виден был след от старого синяка. Он ткнул
пальцем в Анну и заорал:
- Что нагулялась, теперь горячего - картошки захотелось!... Ты кого
привела, ты..., - он сплюнул на пол, под ноги Анатолию.
- Это Анатолий, он художник. Ты посмотри какой он замечательный, пос-
мотри.
Она взяла из рук Анатолия полотно и протянула его отцу, при этом
сердце ее охватило радостное чувство, на какой-то миг она сделалась уве-
ренна, что только отец посмотрит на это полотно и сразу станет таким ка-
ким был когда-то, еще до того как погиб любимый его сын Алексей, и глаза
его прояснятся, и быть может даже заплачет он и обнимет их и скажет:
"-Да, вот он свет, вот она гармония, вот к чему надо стремиться." Так
подумалось Ане, ибо было в ее взгляде на мир, что-то наивно детское и в
тоже время высокое, неземное, так за сто лет до нее художник Иванов тво-
рил бессмертное свое полотно "Явление Христа народу" и в сердце его го-
рела вера что стоит только людям взглянуть на его работы и очистятся их
сердца от скверны и просветлеют души.
Но отец взглянул мутными своими глазами на картину и пошатнувшись
закричал:
- Да плевать я хотел на эту картинку и это художника!
И он не плюнул даже а харкнул прямо на огромный залитый расплавленным
золотом алмаз солнца.
- Проваливай! - орал он на Анатолия, - Убирайся прочь, щенок ты эта-
кий, иди гуляй, убивай, свергай, рушь, строй, только убирайся прочь! А
ты иди сюда! - он схватил своей ручищей Аннушку и потащил было за собой,
но та неожиданно и ловко как кошка вырвалась, глаза ее теперь широко бы-
ли раскрыты и в них бушевало гневное пламя.
- Как ты смел? - закричала она, - как мог ты плюнуть!...
Отец побагровел и сжав кулаки ступил на нее, теперь он всей своей
массивной тушей выступил на площадку, он цедил сквозь зубы:
- Ах ты стерва! Родному отцу посмела противиться, а кто тебя кормит,
поит забыла? Ты...
- Да уж вспомнил, - выпалила разгоряченная Аня, - уж не ты кормишь!
Ты все свои деньги пропиваешь! Забыл уж наверное что я на почте работаю,
я семью кормлю, а ты... ты только и можешь что в кабаке нажираться да
матушку бить, на большее ты не способен...
- Стерва! - заорал взбешенный отец и размахнувшись дал Ане пощечину,
- А ну иди в дом, сейчас я с тобой поговорю, ты у меня надолго запом-
нишь...
Одновременно снизу раздался крик инвалида с гниющей кожей: "- Так ее,
так!" и Анатолий для которого этот удар по щеке Ане был совершенной, ди-
кой и противоестественной неожиданностью, был ударом по его сердцу, он
покачнулся в первый миг, а затем уже схватил Аниного отца за руку:
- Не смейте! - только и мог он выдавить из себя.
А отец не выпуская Аню, свободной рукой, схватил Анатолия, за рванье
которое на нем висело, у шеи, там где должен был быть воротник и встрях-
нул так, что материя разорвалась, а Анатолий, отскочил в сторону, уда-
