кая оборонная промышленность более не будет в состоянии хотя
бы в какой-то степени ... покрыть потребности фронта в боепри-
пасах, оружии и танках. В этом случае станет также невозможным
компенсировать превосходство противника в технике за счет лич-
ной храбрости наших солдат". В прошлом Гитлер вновь и вновь
утверждал, что с того момента, как немецкий солдат начнет сра-
жаться на немецкой земле, защищать свою Родину, его чудеса ге-
роизма уравновесят нашу слабость. На это я хотел дать ответ в
своей памятной записке.
После того, как Гитлер получил мою памятную записку, он
стал игнорировать меня и не замечать моего присутствия на со-
вещаниях по текущему моменту. Только 5 февраля он вызвал меня
к себе. Он распорядился, чтобы вместе со мной явился и Заур.
После всего, что этому предшествовало, я настроился на ндру-
жественный прием и коллизии. Но уже то, что он принял нас в
интимной обстановке своего домашнего кабинета, означало, что
он не собирается принимать меры, которыми он угрожал. Он не
заставил нас с Зауром стоять, как обычно делал, когда хотел
дать почувствовать свое неудовольствие, а очень приветливо
предложил нам обитые плюшем кресла. Затем он обратился к Зау-
ру, его голос звучал сдавленно. Казалось, он стеснялся, я
чувствовал, что он смущен и пытается просто не замечать мою
строптивость и вести разговор о повседневных проблемах произ-
водства вооружений. Подчеркнуто спокойно он обсуждал возмож-
ности ближайших месяцев, при этом Заур постарался представить
дело в выигрышном ракурсе и смягчить удручающее впечатление от
памятной записки. Его оптимизм казался не совсем безоснова-
тельным. Во всяком случае, в последние годы мои прогнозы не-
редко оказывались ошибочными, потому что противник упускал
шансы, которые я клал в основу своих расчетов.
Я сидел унылый, не принимая участия в этом диалоге. Лишь
под конец Гитлер обернулся ко мне: "Хотя Вы и можете письменно
выражать мне Ваше суждение о положении в оборонной промышлен-
ности, но я запрещаю Вам делиться этим с кем бы то ни было
еще. Я также не разрешаю Вам давать кому-либо копию этой па-
мятной записки. Что же касается Вашего последнего абзаца, -
здесь его голос стал пронзительным и холодным, - такие вещи не
смейте писать даже мне. Вы могли бы не трудиться делать такие
заключения. Предоставьте мне делать выводы из положения в про-
изводстве вооружений". Все это он произнес без малейших приз-
наков волнения, совсем тихо, слегка присвистывая сквозь зубы.
Это выглядело не только значительно определеннее, но и намного
опаснее, чем взрыв гнева, после которого он легко мог отойти
на следующий день. Но это было, как я совершенно ясно почувс-
твовал, последнее слово Гитлера. Он простился с нами. Он был
суше со мной, сердечнее с Зауром.
30 января я уже разослал через Позера шесть экземпляров
памятной записки в шесть отделов Генерального штаба сухопутных
войск. Для того, чтобы формально выполнить приказ Гитлера, я
затребовал их назад. Гудериану и другим Гитлер заявил, что он,
не читая, положил записку в сейф.
Я немедленно начал готовить новую записку. Для того, что-
бы заставить Заура, в принципе разделявшего мои взгляды на по-
ложение в оборонной промышленности, принять на себя определен-
ные обязательства, я договорился с руководителями важнейших
главков, что на этот раз памятную записку должен будет соста-
вить и подписать Заур. Характерным для моего тогдашнего поло-
жения было то, что я тайно перенес встречу в Бернау, где Шта-
лю, возглавлявшему наше производство боеприпасов, принадлежал
завод. Каждый из участников этого заседания пообещал уговорить
Заура в письменной форме повторить мое объявление банкротства.
Заур изворачивался, как угорь. Он не позволил вырвать у
себя письменное заявление, но под конец согласился на следую-
щем совещании с Гитлером подтвердить мои пессимистические
прогнозы. Но следующее совещание у Гитлера прошло как обычно.
Едва я сделал доклад, как Заур уже попытьался сгладить тяжкое
впечатление. Он рассказал о недавнем обсуждении с Мессершмит-
том и тут же вынул из своей папки первые эскизы проекта четы-
рехмоторного реактивного бомбардировщика. Хотя для производс-
тва самолета с радиусом действия до Нью-Йорка и в нормальных
условиях потребовались бы годы, Гитлер и Заур упивались тем,
какое сильное психологическое воздействие произведет бомбарди-
ровка улиц-каньонов, рассекающих скалы-небоскребы.
В феврале и марте 1945 г. Гитлер, правда, иногда намекал,
что он по различным каналам устанавливает контакты с противни-
ком, но не вдавался в детали. В действительности же у меня
складывалось впечатление, что он скорее стремился создать обс-
тановку крайней и не оставляющей надежду непримиримости. Во
время Ялтинской конференции я слышал, как он давал указания
референту по печати Лоренцу. Недовольный реакцией немецких га-
зет, он трбовал более жесткого, агрессивного тона. "Этих под-
жигателей войны, находящихся в Ялте, следует оскорбить, под-
вергнуть таким оскорблениям и нападкам, чтобы у них вообще не
осталось возможности обратиться к немецкому народу. Обращения
нельзя допустить ни в коем случае. Этой банде только бы отде-
лить немецкий народ от его руководства. Я всегда говорил: о
капитуляции не может быть и речи!" Он помедлил: "История не
повторяется!" В своем последнем обращении по радио Гитлер
подхватил этот тезис и "раз и навсегда заверил этих иных госу-
дарственных деятелей, что любая попытка воздействия насоциа-
листическую Германию при помощи фраз из лексикона Вильсона
рассчитана на наивность, незнакомую сегодняшней Германии". От
обязанности бескомпромиссной защиты интересов своего народа,
продолжал он, его может освободить только тот, кто ниспослал
ему это предназначение. Он имел в виду Всевышнего, которого он
снова и снова упоминал в этой речи 13 < >.
По мере приближения конца своего владычества Гитлер, про-
ведший годы побед среди генералитета, снова стал отдавать за-
метное предпочтение узкому кружку тех товарищей по партии, с
которыми он когда-то начал свою карьеру. Вечер за вечером он
по нескольку часов просиживал с Геббельсом, Леем и Борманом.
Никто не смел входить, было неизвестно, о чем они говорили,
вспоминали ли начало или говорили о конце и что за ним после-
дует. Напрасно я тогда ожидал услышать от кого-нибудь из них
хотя бы одно слово сострадания о судьбе побежденного народа.
Сами они хватались за любую соломинку, жадно старались уловить
самые слабые признаки поворота и при этом совершенно не были
готовы позаботиться о судьбе целого народа в той же мере, как
позаботились о собственной судьбе. "Мы оставим американцам,
англичанам и русским пустыню", - так нередко кончалось их об-
суждение положения. Гитлер был согласен с этим, хотя он и не
высказывался так радикально, как Геббельс, Борман и Лей. И
действительно, несколько недель спустя выяснилось, что Гитлер
был настроен радикальнее, чем все они. Пока другие говорили,
он скрывал свои настроения, делая вид, что озабочен судьбой
своего государства, а затем отдавал приказы об уничтожении ос-
нов существования народа.
Когда на совещании по текущему моменту в начале февраля
мы увидели на картах катастрофическую картину бесчисленных
прорывов и котлов, я отвел Деница в сторону: "Что-то все же
должно случиться". Он ответил с заметной поспешностью: "Я
уполномочен представлять здесь только ВМС. Все остальное - не
мое дело. Фюрер, вероятно, знает, что делает".
Характерно, что люди, каждый день собиравшиеся у стола с
оперативными картами, за которым сидел обессиленный, но упря-
мый Гитлер, никогда не решались на совместный шаг. Конечно,
Геринг уже давно морально деградировал и у него все сильнее
сдавали нервы. Но одновременно он со дня начала войны был од-
ним из немногих, не строивших иллюзий и реально представлявших
себе, куда ведет эта война, развязанная Гитлером. Если бы Ге-
ринг, бывший вторым человеком в государстве, вместе с Кейте-
лем, Йодлем, Деницем, Гудерианом и мной в ультимативной форме
потребовал, чтобы Гитлер посвятил нас в свои планы завершения
войны, Гитлеру пришлось бы объясниться. Не только потому, что
Гитлер всегда боялся конфликтов такого рода. Теперь он менее
чем когда-либо мог позволить себе отказаться от фиктивного
единодушия в руководстве.
Примерно в середине февраля я как-то вечером посетил Ге-
ринга в Каринхалле. Взглянув на оперативную карту, я обнару-
жил, что он стянул к своей охотничьей резиденции воздушно-де-
сантную дивизию. Он давно уже стал козлом отпущения за все не-
удачи люфтваффе, на оперативных совещаниях Гитлер в присутс-
твии всех офицеров обрушивал на него особенно резкие и оскор-
бительные нападки. Еще худшие сцены, вероятно, разыгрывались,
когда он оставался с Герингом с глазу на глаз. Часто, ожидая в
приемной, я слышал, как Гитлер громко осыпал его упреками.
В этот вечер в Каринхалле я в первый и последний раз ощу-
тил душевную близость с Герингом. Геринг велел подать к камину
старый лафит из подвалов Ротшильда и приказал слуге больше не
беспокоить нас. Я открыто выражал свое разочарование Гитлером,
Геринг столь же открыто отвечал, что понимает меня и что с ним
часто все же легче, чем ему, потому что я примкнул к Гитлеру
значительно позже и поэтому мне легче покинуть его. Его связы-
вают с Гитлером гораздо более тесные узы,долгие годы общих пе-
рещиваний и забот, по его словам, прочно связали их друг с
другом - ему больше не вырваться. Через несколько дней Гитлер
перебросил располагавшуюся вокруг Каринхалле воздушно-десант-
ную дивизию на фронт далеко к югу от Берлина.
В это время один из руководителей СС намекнул мне, что
Гиммлер готовит решающие шаги. В феврале 1945 г. рейхсфюрер СС
принял командование группой армий Висла, но он так же как и
его предшественники мало мог сделать, чтобы сдержать наступле-
ние русских. Гитлер осыпал резкими упреками и его. Так, нес-
колько недель командования действующей армией уничтожили ос-
татки его престижа.
Тем не менее Гиммлера по-прежнему все боялись, и я по-
чувствовал себя неуютно, когда омй адъютант однажды сообщил
мне, что Гиммлер записался на вечер на прием, это был, кстати,
единственный раз, когда он пришел ко мне. Мое беспокойство еще
более возросло, когда новый начальник нашего центрального уп-
равления Хупфауэр, с которым я несколько раз был откровенен,
сообщил мне, что к нему в тот же час прибудет шеф гестапо
Кальтенбруннер.
Прежде чем Гиммлер вошел, мой адъютант прошептал мне: "Он
один". В моем кабинете не было стекол; мы их больше не встав-
ляли, потому что они все равно вылетали при бомбардировках че-
рез несколько дней. На столе стояла жалкая свеча, потому что
подача электричества прекратилась. Закутавшись в пальто, мы
сидели друг против друга. Гиммлер говорил о сторостепенных ве-
щах, справлялся о ничего не значащих деталях, перешел к поло-
жению на фронте и под конец пустился в размышления: "Когда
спускаешься с горы, всегда достигаешь ее подножья, и когда его
достигнешь, тогда, господин Шпеер, путь опять ведет в гору".
Поскольку я не поддержал, но и не возразил против этой прими-
тивной философии и вообще отвечал односложно, он вскоре откла-
нялся. Пока он не покинул мой кабинет, оставался приветливым,
но непроницаемым. Мне так и не удалось узнать, что он хотел от
меня и почему Кальтенбруннер одновременно появился у Хупфауэ-
ра. Может быть, они были наслышаны о моем критическом настрое-
нии и искали контакт со мной, а может быть, они хотели только
прощупать нас.
14 февраля я направил письмо министру финансов, в котором
предложил изъять в пользу Рейха прирост собственности в руках
физических лиц с 1933 г., что составляло значительную величи-
