ну. Эта мера должна была способствовать стабилизации марки,
покупательная способность которой с трудом поддерживалась при
помощи принудительных мер. С их отменой она неизбежно должна
была нарушиться. Когда министр финансов, граф Шверин-Кродичк,
стал обсуждать с Геббельсом мою инициативу, он столкнулся с
говорящим о многом сопротивлением. Министр, по интересам ко-
торого эта мера била особенно ощутимо, привел массу аргументов
против.
Еще более бесперспективной была другая идея, показывающая
мне сегодня, какими романтическими и одновременнно фантасти-
ческими иллюзиями был полон мой тогдашний внутренний мир. В
конце января я очень осторожно прозондировал мнение Вернера
Наумана, госсекретаря в министерстве пропаганды, касающееся
бесперспективности положения. Случай свел нас в бомбоубежище
министерства. Предполагая, что по крайней мере Геббельс в сос-
тоянии понять все и сделать выводы, я в расплывчатых выражени-
ях обрисовал ему идею великого подведения итога: я представлял
себе, что правительство, партия и высшее военное руководство
совершат совместный шаг. Все они во главе с Гитлером должны
были торжественно объявить, что готовы добровольно сдаться
неприятелю, если в ответ на это будут гарантированы приемлемые
условия дальнейшего существования немецкого народа. Историчес-
кие реминисценции, воспоминания о Наполеоне, который после по-
ражения под Ватерлоо сдался англичанам, сыграли свою роль в
возникновении этой идеи с сюжетом, как будто взятым из ка-
кой-то оперы. Вагнеровщина с самопожертвованием и избавлением
- хорошо, что до этого не дошло дело.
Среди моих сотрудников, работавших в промышленности, в
человеческом плане мне особенно близок был д-р Люшен, руково-
дитель немецкой электропромышленности, член правления и руко-
водитель отдела разработок концерна Сименса. Ему было семьде-
сят лет, я охотно прислушивался к его мнению, и он, хотя и
считал, что для немецкого народа наступают тяжелые времена,
несомневался в его возрождении.
В начале февраля Люшен посетил меня в моей квартирке в
доме, расположенном за моим министерством на Паризерплац. Он
вынул из кармана листок и подал его мне со словами: "Знаете,
какую фразу из "Майн Кампф" Гитлера сейчас чаще всего цитируют
на улице?" "Дипломатия должна заботиться о том, чтобы народ не
героически погибал, а сохранял свою дееспособность. Любой ве-
дущий к этому путь в таком случае целесообразен, не пойти им
означает преступное пренебрежение своими обязанностями". Он
нашел еще одну подходящую цитату, продолжал Люшен, и передал
ее мне: "Государственный авторитет не может быть самоцелью,
потому что в этом случае любая тирания на земле была бы непри-
косновенной и священной. Если правительство использует свою
власть на то, чтобы вести народ к гибели, в таком случае бунт
каждого представителя такого народа не только правомерен, но и
является его долгом". 14 < >
Люшен молча простился, оставив меня одного с листом бума-
ги. Я в смятении ходил по комнате. Гитлер сам высказал то, к
чему я стремился в последние месяцы. Оставалось только сделать
вывод: Гитлер, даже в соизмерении с его политической програм-
мой, сознательно предавал свой народ, который принес себя в
жертву его целям и которому он был обязан всем; во всяком слу-
чае большим, чем я был обязан Гитлеру.
Этой ночью я принял решение устранить Гитлера. Конечно, я
недалеко продвинулся в осуществлении этого замысла и вся моя
подготовка имела налет какой-то балаганности. Но одновременно
она служит доказательством тому, каков был характер режима и
как менялся характер его действующих лиц. Меня до сих пор про-
бирает дрожь при мысли, куда он меня завел, меня, предел меч-
таний которого был - стать архитектором Гитлера. Мы по-прежне-
му сидели временами друг против друга, иногда просматривали
старые строительные планы, и в то же время я соображал, как
раздобыть токсичный газ, чтобы убрать человека, вопреки всем
распрям все еще любившего меня и прощавшего мне больше, чем
любому другому. Я годами жил в среде, где человеческая жизнь
не значила ничего; казалось, что меня ничто не касается. Те-
перь я заметил, что эти уроки не прошли бесследно. Я не только
увяз в дебрях обмана, интриг, подлости и готовности убивать,
но сам стал частью этого противоестественного мира. Двенадцать
лет я, в принципе, бездумно прожил среди убийц и вот теперь,
когда режим агонизировал, я собирался получить именно у Гитле-
ра благословение на убийство.
Геринг издевался надо мной на Нюрнбергском процессе, на-
зывал меня вторым Брутом. Некоторые из подсудимых также упре-
кали меня: "Вы нарушили присягу, данную фюреру". Но эти ссылки
на присягу не имели никакого веса и были ничем иным, как по-
пыткой уйти от обязанности мыслить самостоятельно. А ведь ник-
то и ничто иное, как сам Гитлер лишил их этого псевдоаргумен-
та, как это он проделал со мной в феврале 1945 г.
Во время прогулок в парке Рейхсканцелярии я заметил вен-
тиляционную шахту бункера Гитлера. В небольшом кустарнике за-
подлицо с грунтом помещалось ее входное отверстие, слегка пок-
рытое ржавчиной. Всасываемый воздух проходил через фильтр. Но,
как и все фильтры, он был неэффективен против нашего токсичес-
кого газа Табун.
Так получилось, что я близко сошелся с руководителем на-
шего производства боеприпасов, Дитером Шталем. Ему пришлось
давать объяснения в гестапо по поводу своих пораженческих выс-
казываний и предстоящем конце войны. Он попросил моего содейс-
твия, чтобы избежать суда. Поскольку я хорошо знал бранден-
бургского гауляйтера Штюрца, дело удалось уладить. Примерно в
середине февраля, через несколько дней после визита Люшена, я
во время массированного авианалета оказался вместе со Шталем в
одной кабине нашего берлинского бомбоубежища. Ситуация распо-
лагала к откровенности. Мы разговаривали в помещении с голыми
бетонными стенами, стальной дверью и простыми стульями о поло-
жении дел в Рейхсканцелярии и о катастрофичности вырабатывае-
мой там политики. Шталь внезапно вцепился мне в руку: "Все
кончится ужасно, ужасно".
Я осторожно спросил его о новом токсичном газе и может ли
он достать его. Хотя вопрос был крайне необычным, Шталь с го-
товностью стал его обсуждать. Внезапно стала возникать пауза и
я сказал: "Это единственное средство покончить с войной. Я по-
пытаюсь пустить газ в бункер Рейхсканцелярии". Несмотря на до-
верительность наших отношений, я в первый момент сам испугался
своей дерзости. Но он не был ни ошеломлен, ни взволнован, а
спокойно и деловито пообещал в ближайшие дни поискать каналы,
по которым можно было бы подобраться к газу.
Через несколько дней Шталь сообщил мне, что он связался с
начальником отдела боеприпасов в отделе артиллерийско-техни-
ческого снабжения сухопутных войск, майором Сойкой. Может
быть, удастся переделать для экспериментов с отравляющими ве-
ществами ружейные гранаты, производившиеся на заводе Шталя.
Фактически, любому сотруднику среднего ранга, работавшему на
заводе, где производились ОВ, токсичный газ "табун" был дос-
тупнее, чем министру вооружений или руководителю главного ко-
митета по производству боеприпасов. Кроме того, в ходе наших
бесед выяснилось, что "табун" приобретает свои свойства только
в результате взрыва. Из-за этого его использование становилось
невозможным, потому что взрыв разрушил бы тонкостенные возду-
хоотводы. Тем временем уже, кажется, наступил март. Я продол-
жал работать над осуществлением своего намерения, потому что
оно казалось мне единственным средством, позволявшим убрать не
только Гитлера, но и одновременно собравшихся ночью на беседу
Бормана, Геббельса и Лея.
Шталь считал, что он сможет раздобыть мне один з обычных
газов. Со времен строительства Рейхсканцелярии я был знаком с
главным техником Рейхсканцелярии Хеншелем. Я внушил ему, что
воздушные фильтры слишком долго были в эксплуатации и нуждают-
ся в замене, потому что Гитлер уже как-то даловался в моем
присутствии на плохой воздух в бункере. Слишком быстро, быст-
рее, чем я мог действовать, Хеншель разобрал воздухоочисти-
тельную систему, так что помещения бункера остались без защи-
ты.
Но даже если бы мы уже достали газ, эти дни все равно ни-
чего не принесли бы нам. Потому что когда я в это время под
благовидным предлогом стал осматривать вентиляционную шахту, я
обнаружил, что картина изменилась. На крышах всего комплекса
находились вооруженные часовые-эсэсовцы, были установлены про-
жектора, а там, где только что на уровне земли располагалось
отверстие шахты, было выстроено что-то вроде 3 - 4-метрового
камина, закрывающего доступ к вентиляционному отверстию. В
этот момент у меня возникло подозрение, что мой план раскрыт.
Но на самом деле вмешался случай. Гитлер, который во время
первой мировой войны на какое-то время ослеп, отравившись га-
зом, распорядился построить этот камин, потому что токсичный
газ тяжелее воздуха.
В принципе, я почувствовал облегчение оттого, что мой
план провалился. Еще три - четыре недели меня преследовал
страх, что кто-нибудь раскроет наш заговор, при этом я вбил
себе в голову, что по мне видно, что я затевал. Все же после
20 июля 1944 г. нужно было считаться с риском, что поплатится
и семья,моя жена и прежде всего наши шестеро детей.
Таким образом стал невозможен не только этот план сама
идея покушения исчезла из моей головы так же быстро, как и по-
явилась. С этого времени я видел свою задачу уже не в том,
чтобы устранить Гитлера, а в том, чтобы срывать его разруши-
тельные приказы. Это тоже принесло мне облегчение, потому что
тут присутствовало все: привязанность, бунт, лояльность, воз-
мущение. Независимо от всякого страха, я никогда бы не смог
выступить против Гитлера с пистолетом в руке. Когда мы остава-
лись наедине, его суггестивное воздействие на меня было до са-
мого последнего дня слишком сильным.
Полное смешение моих представлений выразилось в том, что
я, несмотря на все понимание аморальности своего поведения, не
мог подавить чувства сожаления по поводу неотвратимого конца и
краха его существования, выстроенного на его мессианском соз-
нании. По отношению к нему я теперь испытывал смесь отвраще-
ния, сочувствия и восхищения.
Кроме того, я боялся. Когда в середине марта я снова ре-
шил предстать перед Гитлером с памятной запиской, вновь касав-
шейся запретной темы проигранной войны, я собирался передать
ее вместе с сопроводительным письмом личного характера. Нерв-
ным почерком, зеленым карандашом, которым делал пометки только
министр, начал я сочинять его. Случаю было угодно, чтобы я пи-
сал его на обороте листа бумаги, на котором моя секретарша вы-
писала цитату из "Майн Кампф" для предназначенной для Гитлера
большой записки. Я все еще хотел напомнить ему его собственный
призыв к бунту в проигранной войне.
"Я должен был написать прилагаемую записку, - начал я, -
это мой долг рейхсминистра вооружений и военной промышленности
по отношению к Вам и немецкому народу". Здесь я помедлил и
перставил слова. При помощи этой поправки я поставил немецкий
народ перед Гитлером и продолжал: "Я знаю, что это письмо не
может не иметь тяжелых последствий для меня лично".
На этом сохранившийся черновик обрывается. И в это пред-
ложение я внес изменения. Я все возложил на Гитлера. Изменение
было незначительным: "... может повлечь тяжелые последствия
для меня для лично".
Глава 29
Проклятие
Работа на этой последней стадии войны отвлекала и успока-
ивала меня. Моему сотруднику Зауру я предоставил позаботиться
о том, чтобы военное производство продолжалось до конца. 1 < >
