нение мною поста в правительстве переворота было бы проблема-
тичным с самого начала, да и по внутренним мотивам невозмож-
ным. Любая оценка природы режима с моральной точки зрения и то
положение, которое я в нем занимал, неизбежно должны были бы
привести к осознанию того, что в послегитлеровской Германии
мое пребывание на руководящих постах было уже немыслимо.
Во второй половине того же дня мы, как и во всех минис-
терствах, проводили в зале заседаний торжественный акт Вернос-
ти. Все мероприятие длилось не более двадцати минут. Я произ-
нес самую в моей жизни слабую и неуверенную речь. Я всегда
старался по возможности избегать расхожих штампов, но в этот
раз я превознес величие фюрера и веру в него в тонах самых па-
тетических и впервые закончил возгласом "Зиг хайль!" Я прежде
обходился без подобной византийской ритуальности, она не соот-
ветствовала моему температменту, моя интеллигентская природа
отторгала ее. Но в этой ситуации я испытывал неуверенность,
скомпроментированность, чувствовал, как меня затягивает в ка-
ките-то неведомые мне процессы.
Мои опасения небыли беспочвенными. Уже ходили слухи, что
я арестован, а некоторые утвенждали, что уже и казнен - верный
признак того, что в загнанном в подполье общественном мнении
мое положение воспринималось как рискованное (17).
Тревоги отпали, а сомнения рассеялись, когда Борман пред-
ложил мне выступить 3-го августа на совещании гауляйтеров в
Познани по вопросам вооружений. Собрание проходило еще всецело
под впечатлением от 20-го июля. И хотя приглашение на него
официально реабилитировало меня, я с первых же минут натолк-
нулся на ледяное неприятие. Я был одинок среди гауляйтеров.
Красноречивее всего общее настроение выразилось в реплике Геб-
бельса, окруженного толпой гау- и рейхсляйтеров: "Наконец-то
мы знаем, с кем Шпеер" (18).
Как раз в июле 1944 г. наша отрасль достигла пика. Чтобы
не дразнить партфюреров и осложнять еще более свое положение,
я был на этот раз крайне осторожен в высказываниях общего ха-
рактера. Вместо этого я обрушил на аудиторию шквал цифр, сви-
детельствовавших о проделанной работе и новых программах, осу-
ществляемых по инициативе Гитлера. Подчеркнув, что к нам
предъявляются требования дальнейшего наращивания выпуска про-
дукции, я хотел показать, насколько я и мой аппарат незаменимы
в настоящей ситуации. Мне несколько удалось растопить лед,
когда я на многочисленных примерах показал, какие огромные не-
используемые всякого рода резервы лежат на складах вермахта.
Геббельс громко прокомментировал: "Вредительство! Вредительст-
во!" В этой реплике отразилась возабладавшая после событий
20-го июля установка везде и во всем видеть предательство, за-
говоры, саботаж. Впрочем, моя информация и наших успехах, ка-
жется, произвела на гауляйтеров впечатление.
Из Познани участники совещания направились в ставку фюре-
ра, где на следующий день в кинозале перед ними выступил Гит-
лер. Хотя по критериям партийной иерархии я и не принадлежал к
этому кругу (19), Гитлер специально пригласил меня. Я занял
место в последнем ряду.
Гитлер говорил о выводах, которые вытекают из 20- го ию-
ля, снова объяснил свои неудачи предательством офицеров и оп-
тимистично смотрел в будущее: теперь я обрел уверенность в по-
беде, "как никогда еще в моей жизни" (20). Все дело в том, что
до сих пор все его усилия срывались саботажниками, но теперь,
когда клика предателей ликвидирована... Можно даже сказать,
что, в конечном счете, путч стал самым благословенным событием
для нашего будущего. Гитлер повторял почти дословно то, что он
сразу после покушения рассказывал в узком кругу. Вопреки вся-
кому смыслу я уже почти стал подпадать под магию этих самоупо-
енных слов, когда прозвучала фраза, которая, как удар, вырвала
меня из пут самообмана: "Если и теперь в этой борьбе немецкий
народ окажется побежденным, то значит, он был просто слаб. Это
будет означать, что он не выдержал проверки историей, ему уго-
товано только одно - сойти с ее сцены" (21).
Удивительно, но вопреки своему обыкновению не выделять
особенно кого-либо из сотрудников, Гитлер отметил мою работу и
заслуги. Возможно, он знал или догадывался, что, учитывая неп-
риязненное отношение ко мне гауляйтеров, было необходимо, ради
успешной работы, меня реабилитировать. Тем самым он демонстра-
тивно подчеркнул, что его отношение ко мне не ухудшилось после
20-го июля.
Я использовал свои вновь укрепившиеся позиции, чтобы по-
мочь знакомым и сотрудникам, затронутым волной преследования
после 20-го июля (22). Заур же, наоборот, донес на двух офице-
ров Управления вооружений сухопутных сил, на генерала Шнайдера
и полковника Фихтнера, которых Гитлер немедленно приказал
арестовать. Заур передал Гитлеру всего одно высказывание Шнай-
дера, что Гитлер-де не разбирается в технических вопросах. Для
ареста Фихтнера достаточным оказалось подозрения, что в начале
войны он не оказал достаточной поддержки разработке танков но-
вого типа, что и было истолковано как сознательное вредитель-
ство. Но показательно для неуверенности Гитлера в обоснован-
ности обвинений было то, что в результате моего вмешательства
он согласился с немедленным освобождением обоих офицеров (23),
правда, с условием, что они не будут работать в том же управ-
лении.
Для той нервозной обстановки, которую создал Гитлер свои-
ми разглагольствованиями о ненадежности офицерского корпуса
весьма характерен эпизод, свидетелем которого я стал 18 авгус-
та в ставке. За три дня до того фельдмаршал Клюге, командующий
Западным фронтом, направлялся в 7-ю армию, и с ним на несколь-
ко часов была утрачена связь, Известие, что фельдмаршал, соп-
ровождаемый только своим адъютантом с рацией, находится по до-
роге к линии фронта, породило у Гитлера целую цепь подозрений,
становившихся час от часу все более красочными; вскоре у Гит-
лера уже не было никаких сомнений в том, что Клюге со своим
адъютантом направляется в какое-то заранее обусловленное мес-
то, где должны состояться переговоры с западными союзниками о
капитуляции западной группы армий. Когда же выяснилось, что
никаких переговоров не было, то Гитлер объяснил это исключи-
тельно тем, что только бомбежка сорвала продолжение поездки и
тем самым - предательские намерения. Когда я прибыл в ставку,
Гитлер уже успел сместить Клюге и приказать прибыть ему в
ставку. Вскоре поступило сообщение, что в пути у фельдмаршала
случился сердечный приступ, от которого он скончался. Ссылаясь
на свое знаменитое шестое чувство, Гитлер потребовал медицинс-
кой экспертизы под надзором гестапо. Получив заключение, что
смерть наступила в результате отравления, Гитлер ликовал: те-
перь он окончательно был убежден в предательских махинациях
Клюге, хотя тот в предсмертном письме заверял фюрера в своей
верности ему до смерти.
На большом столе для карт в бункере Гитлера я увидел про-
токолы допросов, проведенных Кальтенбруннером. Один из адъ-
ютантов Гитлера, с которым меня связывали приятельские отноше-
ния, дал их мне на две ночи. Я все еще испытывал тревогу. Мно-
гое, что до 20-го июля вероятно могло бы считаться справедли-
вой критикой, воспринималось теперь как улика. Никто из допро-
шенных не назвал моего имени. В обиход путчистов попало только
придуманное мною словечко "поддакивающий осел", придуманное
мною для тех из окружения Гитлера, кто спешил со всем согла-
ситься.
На этом же столе я увидел в эти дни стопку фотографий.
Механически я взял одну в руки. Повешенный под потолком в тю-
ремной одежде, штаны подвязаны широким платком из пестрой ма-
терии. Офицер СС из окружения Гитлера пояснил: "Вицлебен. Не
угодно ли взглянуть и на прочих? Все казни отсняты". Вечером
того же дня в кинозале показывали фильм о приведении казни в
исполнение. Я не мог и не хотел видеть этого. Чтобы, однако,
это не воспринималось как демонстрация, я сослался на переу-
томление. Я видел, как в зал направлялись младшие эсэсовские
чины и гражданские, ни одного офицера вермахта я не заметил.
Глава 27
Волна с Запада
Когда в самом начале июля я предлагал Гитлеру вместо бес-
сильной комиссии из трех человек облечь особыми полномочиями
Геббельса для обеспечения "тотального напряжения всех сил", я
не мог предвидеть, что уже через несколько недель существовав-
шее до сих пор между Геббельсом и мной равновесие резко изме-
нится в ущерб мне, мое влияние резко уменьшится, поскольку моя
репутация как кандидата в правительство заговорщиков оказалась
подмоченной. Кроме того, партфюреры все настоятельнее пропа-
гандировали тезис, что все предыдущие неудачи проистекают из
недостаточно глубокого включения партии во все дела. Правиль-
нее всего было бы, чтобы партия сама поставляла бы кадры гене-
ралитету. Гауляйтеры в открытую выражали сожаление, что в 1934
г. вермахт взял верх над СА; в стремлении Рема создать Народ-
ную армию они вдруг узрели упущенный шанс. (нужен комментарий
- В.И.) Она бы сформировала офицерский корпус, воспитанный в
национал-социалистском духе, отсутствием которого и объясняют-
ся все поражения последних лет. Партия сочла, что, наконец,
настало время навести порядок в гражданском секторе и что она
должна решительно и более энергично командовать государством и
всеми нами.
Уже через неделю после совещания в Познани руководитель
Главного комитета по оружию Тикс заявил мне, что "гауляйте-
ры,фюреры СА и иные партинстанции неожиданно, безо всяких сог-
ласований" пытаются непосредственно вмешиваться в дела предп-
риятий. Еще через три недели Тикс докладывал мне, что вследс-
твие вмешательства партии"возникло двойное подчинение". От-
дельные звенья аппарата отрасли "отступают под натиском гау-
ляйтеров, а произвол последних ведет к неразберихе, от которой
вонь до самого неба" (1).
В своей честолюбивой активности гауляйтеры чувствовали
поощряющую поддержку Геббельса, который вдруг стал восприни-
мать себя не столько министром, сколько партийным вождем; при
поддержке Бормана и Кейтеля он готовил новый массовый призыв в
вермахт. Следовало ожидать немалых потерь в производстве воо-
ружений в результате произвольного в него вмешательства. 30
августа 1933 г. я заявил начальникам отделов о своем решении
передать всю ответственность за производство гауляйтерам (2).
Я решил капитулировать.
Я чувствовал себя обезоруженным, потому что и для меня -
а для большинства прочих министров уже и с давних пор - стало
почти невозможным докладывать о возникающих проблемах, в осо-
бенности, если это касалось партии, Гитлеру. Как только разго-
вор принимал неприятный оборот, он сразу же уводил его в сто-
рону. Больше смысла было излагать ему мои жалобы в письменной
форме.
Мои жалобы были направлены против принявшего совершенно
недопустимые размеры вмешательства партии. 20 сентября я напи-
сал Гитлеру подробное письмо, в котором откровенно изложил об-
винения, предъявляемые мне со стороны партии, стремление ее
аппарата вытеснить меня или каким-то образом переиграть, вся-
кого рода подозрения и вздорные придирки.
20-го июля, писал я, "дало новую пищу для сомнений в на-
дежности широкого круга сотрудников из мира промышленности".
Партия по-прежнему придерживается мнения, что мое ближайшее
окружение "реакционно, односторонне-экономически ориентировано
и чуждо партии". Геббельс и Борман прямо заявили мне, что соз-
данная мной система "самоответственности индустрии" и мое ми-
нистерство слудет рассматривать как "сборище реакционных руко-
водителей экономики" или даже просто как "враждебные партии
элементы". "Я просто чувствую сеюя не в силах обеспечить себе
и моим сотрудникам необходимые условия для успешного выполне-
