тиментальность, а в области же решений по-прежнему
господствовал принцип целесообразности. На Нюрнбергском про-
цессе пунктом обвинения против меня было использование заклю-
ченных на предприятиях вооружений. В соответствии с критерия-
ми определения судом тяжести преступления моя вина должна
была быть еще больше, если бы мне, преодолевая сопротивление
Гиммлера, удалось бы тогда увеличить численность заключенных,
работавших на наших предприятиях, что несколько повышало их
шансы на выживание. Парадоксально: я бы сегодня куда лучше
себя чувствовал, если бы моя вина с этой точки зрения оказа-
лась бы еще тяжелее. Но ни нюрнбергские критерии, ни арифме-
тические прикидки, сколько еще человек, возможно, удалось бы
спасти, не затрагивают самой сути того, что меня сегодня вол-
нует. Потому что все это остается в пределах какого-то одного
измерения. Гораздо сильнее меня гнетет то, что в лицах узни-
ков я не разглядел физиономию режима, существование которого
я в те недели и месяцы с такой маниакальностью пытался еще
продлить. За пределами системы я не увидел моральной позиции,
которую мог бы занять. И я часто спрашиваю себя, кем же,
собственно, был тот молодой человек, столь бесконечно от меня
далекий, который тогда, двадцать пять лет назад, прошел мимо
меня по цеху завода в Линце или спускался в штольни "Миттель-
верка".
Однажды, кажется, летом 1944 г., меня навестил мой прия-
тель Карл Ханке, гауляйтер Нижней Силезии. В свое время он
мне многое рассказал о польском и французском походах, о по-
гибающих и страдающих от ран, о лишениях и муках - одним сло-
вом, показал себя человеком, способным к состраданию. В это
же посещение он, усевшись в одном из обитых зеленоватой кожей
кресел моего кабинета, был в смятении, говорил, спотыкаясь.
Он просил меня никогда, ни при каких обстоятельствах, не при-
нимать приглашения посетить концлагерь в гау Верхней Силезии.
Он там увидел нечто такое, чего он не должен и не в состоянии
описать.
Я ни о чем его не расспрашивал, я не задавал вопросов
Гиммлеру, я не задавал вопросов Гитлеру, я не затрагивал эту
тему в кругу моих друзей. Я не попытался сам установить исти-
ну - я не хотел знать, что там творится. Видимо, Ханке имел в
виду Аусшвитц. В те секунды, когда он разговаривал со мной,
на меня навалилась тяжкой реальностью вся ответственность.
Именно об этих секундах думал я, когда на Нюрнбергском между-
народном суде я признал, что в качестве одного из руководящих
деятелей Рейха должен в рамках общей ответственности за все
содеянное нести свою долю вины, потому что с тех самых секунд
я морально стал неразрывно связан с этими преступлениями, по-
тому что я из страха открыть для себя нечто, что потребовало
бы от меня прийти к определенным выводам, на все закрыл гла-
за. Эта добровольная слепота перечеркивает все то доброе,
что я, может быть, на последнем этапе войны должен был бы или
хотел бы сделать. В сравнении с ней какие-то мои шаги в этом
направлении превращаются ни во что, в нуль. Именно потому,
что тогда я оказался ни на что не способным, заставляет меня
и сегодня чувствовать себя лично ответственным за Аусшвитц.
Глава 26
Операция "Валькирия"
Пролетая как-то над одним из разбомбленных заводов синте-
тического горючего, я обратил внимание на точность попаданий,
с какой авиация противника осуществляла ковровые бомбардиров-
ки. И меня пронзила мысль, что при такой точности бомбометания
западным заюзникам ничего не стоит за один день уничтожить
все мосты через Рейн. Специалисты, которым я дал задание на-
нести в точных масштабах рейнские мосты на сделанные с возду-
ха фотографии местностей, подвергшихся особенно методичным
бомбардировкам, подтвердили мои опасения. Я немедленно распо-
рядился доставить к мостам соответствующие стальные конструк-
ции на случай срочных ремонтных работ. Кроме того, я передал
на заводы заказы на десять паромов и один понтонный мост (1).
29 мая 1944 г., спустя десять дней, я написал Йодлю
обеспокоенное письмо: "Меня не покидает мучительная мысль, что
все мосты через Рейн могут быть уничтожены в течение одного
дня. По моим наблюдениям плотность сбрасывания бомб в послед-
нее время такова, что это противнику вполне может удасться.
Каким будет наше положение, если противник, сумеет разрушить
транспортные пути, отрежет наши армейские соединения, находя-
щиеся на занятых нами западных территориях и осуществит свою
десантную операцию не по ту сторону Атлантического вала, а не-
посредственно на северо-немецком побережье? Такая высадка мог-
ла бы ему удасться, поскольку одна из ее предпосылок уже се-
годня налицо - абсолютное превосходство в воздухе. Во всяком
случае его потери были бы при таком варианте меньше, чем при
лобовой атаке на Атлантический вал".
Собственно на немецкой земле у нас было ничтожно мало
войск. Если бы в результате воздушно-десантной операции непри-
ятелю удалось захватить аэропорты Гамбурга и Бремена, а затем
сравнительно небольшими силами овладеть и портами этих горо-
дов, то, - продолжал развивать я свои тревожные мысли, - выса-
женные тогда уже с военных судов войска противника, не встре-
чая серьезного сопротивления, могли бы в течение нескольких
дней захватить Берлин и всю Германию, тогда как стоящие на За-
паде три армейские группировки были бы отрезаны Рейном, а
фронтовые соединения на Востоке были бы скованы тяжелыми обо-
ронительными боями, да и вообще оказались бы на слишком боль-
шом удалении, чтобы иметь возможность своевременно придти на
помощь.
Мои опасения по своей авантюристичности были сродни иным
идеям Гитлера. Если при следующей же встрече на Оберзальцберге
Йодль иронически заметил, что я видимо, решил преумножить и
без того безбрежную армию стратегов-любителей, то Гитлер от-
несся к моей мысли со вниманием. В дневнике Йодля 5 июня 1944
г. сделана запись: "Внутри Германии предстоит создать костяк
дивизионных структур, в которые при чрезвычайной ситуации мож-
но было бы влить отпускников и выздоравливающих. Шпеер обещает
ударным образом поставить вооружение. В отпусках обычно однов-
ременно находятся 300 тысяч, т.е. 10-12 дивизий (2).
Ни Йодль, ни я не знали тогда, что подобная идея уже дав-
но организационно подготовлена. С мая 1942 г. существовал раз-
работанный до мельчайших деталей план под кодовым наименовани-
ем "Валькирия", предусматривающий в случае внутренних беспо-
рядков или чрезвычайных ситуациях быструю концентрацию всех
находящихся на территории Германии частей (3). Теперь интерес
Гитлера к этому вопросу снова пробудился, и уже 7 июня 1944 г.
на Оберзальцберге состоялось совещание, в котором наряду с
Кейтелем и Фроммом принимал участие и полковник фон Штауфен-
берг.
Граф Штауфенберг был подобран генералом Шмундтом,
шеф-адъютантом Гитлера, чтобы в качестве начальника штаба ак-
тивизировать работу подуставшего Фромма. Как мне объяснил
Шмундт, Штауфенберг пользовался репутацией одного из самых
дельных и способных офицеров (4). Гитлер не раз советовал мне
установить со Штауфенбергом тесное и доверительное сотрудни-
чество. Штауфенберг, несмотря на свои тяжелые ранения сохранял
какое-то особое обаяние юности; своеобразная поэтичность соче-
талась в нем с отточенной четкостью. В этом виделось взаимо-
действие двух на первый взгляд взаимоисключающих начал в фор-
мировании его личности - поэтический круг вокруг Стефана Геор-
га и Генеральный штаб. Мы бы с ним отлично сошлись и без поощ-
рения к этому со стороны Шмундта. Уже после того события, ко-
торое неразрывно связано с его именем, я очень много и часто
размышлял о нем и не находил более точных, чем у Гельдерлина,
слов: "В высшей мере противоестественный, своенравный харак-
тер, если не понять тех обстоятельств, которые насильственно
зачеканили его кроткий дух в столь строгую форму".
Совещание по мобилизационным в чрезвычайной ситуации воп-
росам были продолжены 6-го и 8-го июля. Вместе с Гитлером вок-
руг большого круглого стола в гостиной Бергхофа сидели Кей-
тель, Фромм и другие офицеры. Около меня занял мсето Штауфен-
берг со своим необыкновенно раздутым портфелем. Он давал по-
яснения по плану "Валькирия" Гитлер внимательно слушал его и в
состоявшемся затем обмене мнениями согласился с ним по боль-
шинству пунктов. В конце совещания он принял решение, что в
случае боевых действий на территории Рейха вся полнота испол-
нительной власти переходит к военачальникам, а за политически-
ми инстанциями, т.е. прежде всего за гауляйтерами, в их функ-
ции рейхскомиссаров по обороне, сохранялись только консульта-
тивные функции. Командующие военными частями получали право, -
как это и было записано в решении, - давать прямые, обязатель-
ные к исполнению указания государственным органам, коммуналь-
ной администрации, даже не запрашивая мнения гауляйтеров (5).
Было ли это дело случая или следование определенному пла-
ну, но только как раз в эти дни в Берхтесгадене собралось
основное военное ядро заговорщиков. Теперь мне известно, что
несколькими днями раньше они во главе со Штауфенбергом приня-
ли, больше уже не откладывая, решение о покушении на Гитлера
при помощи бомбы, хранившейся у генерал-майора Штифа. 8 июля у
меня была встреча с генералом Фридрихом Ольбрихтом по вопросу
о призыве в вермахт рабочих, имеющих бронь, сразу после разго-
вора с Кейтелем, в котором наши мнения разошлись. Как это чаще
всего и бывало, он начал с жалоб на то, какие проблемы возни-
кают из-за разделенности вермахта на четыре структурные части.
Он указал на некоторые несуразицы, устранение которых могло бы
обеспечить приток в сухопутные силы не одну сотню тысяч моло-
дых солдат из ВВС.
А еще на следующий день в ресторане "Берхтесгаденер хоф"
я встретился с генерал-квартирмейстером Эдвардом Вагнером, ге-
нералом войск связи Эрихом Фельгибелем, генералом при началь-
нике Генерального штаба Фрицем Линдеманом, а также с начальни-
ком Организационного управления при верховном командовании су-
хопутных войск генерал-майором Штифом. Все они были участника-
ми заговора, и ни одному из них не суждено было прожить еще
несколько месяцев. Может быть, именно потому, что столь долго
откладывавшееся решение о государственном перевороте было
окончательно принято, они все производили беззаботное впечат-
ление, как это нередко бывает, после сожжения за собой всех
мостов. Хроника моего министерства зафиксировала безмерное мое
удивление от их беззаботно лихих оценок отчаянного положения
на фронтах: "По словам генерал-квартирмейстера трудности нез-
начительны... Генералы оценивают неудачи на Восточном фронте
всего лишь как досадный пустяк" (6).
Еще не далее, как недели за две до этого генерал Вагнер
описывал положение в самых мрачных тонах и выдвигал дополни-
тельные требования по вооружению, если дальнейшее отступление
окажется неизбежным, которые были заведомо невыполнимыми и ко-
торые, как я сегодня думаю, могли иметь только один смысл -
доказать Гитлеру, что поддержание необходимого уровня поставок
вооружения вермахту вообще уже невозможно и что, поэтому, мы
идем навстречу полной катастрофе. Я при этом не присутствовал,
а мой сотрудник Заур отчитал, при поддержке Гитлера, гене-
рал-квартирмейстера, который был по возрасту значительно стар-
ше его, как мальчишку. Я его разыскал здесь специально, чтобы
засвидетельствовать мою неизменную симпатию к нему, но заме-
тил, что тот неприятный эпизод его теперь уже ничуть не волно-
вал.
Мы, не торопясь, порассуждали о неполадках в управлении
войсками, вытекавших из недостатков в верховном командовании.
Генерал Фельдгибель рассказал о бессмысленном расточительстве
