с распором, сильно укорачивал пейсы и, подобно шполянскому деду *, любил
разговаривать с евреями по-русски: "Эй вы, сукины дети, что вы балабоче-
те там дворим бетейлим. Пора богу молиться!" Шимеле обладал на редкость
хорошим почерком, потому что был левшой, а все левши, как известно, пи-
шут исключительно красиво. У себя дома он был гостем, приезжал только на
праздник. Отпразднует и снова уедет неведомо куда, только к следующему
празднику приедет, привезет домой столько подарков, что местечко ходуном
ходит, и долгое время потом все только и говорят что об этих подарках.
Однажды накануне пасхи он откуда-то явился и пустил слух, что уезжает
из Воронки. Куда? О, далеко! Очень далеко! В самую Одессу! "Только ско-
ты,-говорил он,-могут оставаться здесь, в этой глуши, черт вас побери!
Если б вы побывали в Одессе, вы бы по крайней мере знали, что такое го-
род! Вам бы только посмотреть контору Эфроси с его служащими, черт вас
побери! Сколько там золота проходит за день-иметь бы вам столько, сукины
дети, вместе со мной!"
Люди, разумеется, слушали Шимеле, разинув рты, изумлялись конторе Эф-
роси и деньгам, которые проходят там за дань, но за глаза издевались и
над Шимеле, и над конторой Эфроси. И больше всех издевался Шмуел-Эля-но-
вый раввин и кантор, который недавно приехал из Борисполя, человек нег-
лупый, но довольно дерзкий, можно сказать нахальный. Он заявил: "Плюньте
в лицо этому Шимеле! Во-первых, он вообще не уезжает! Во-вторых, он едет
не в Одессу, а чуть поближе - в Ржищев, и не потому, что местные жители
скоты, а потому, что он кругом в долгах, даже волосы на голове и те за-
ложены. Ха-ха-ха!.."
Но как бы то ни было-в Одессу или в Ржищев, потому ли, что воронковцы
скоты, или потому, что он весь в долгу - Шимеле не шутя стал сразу после
пасхи распродавать свое имущество за полцены. Многие вещи он раздарил.
Дочерей нарядил, как невест, а для мальчишек заказал у портного Исроела
короткие пиджачки, какие подобает носить в таком большом городе, как
Одесса. И чтобы окончательно поразить местечко, Шимеле приказал своей
жене Гене устроить настоящий пир - вареники с творогом, "черт их побе-
ри", для всего города!
На пир и явился весь город. И первым пришел именно Шмуел-Эля, новый
раввин, он же кантор, который за глаза так издевался над Шимеле, что жи-
вого места не оставлял; зато в глаза он ему так льстил, что просто тошно
было.
На пир, который устроил Шимеле, пришла и детвора. Однако ребятам не
сиделось вместе со взрослыми; они предпочитали вертеться во дворе и
смотреть, как нагружают подводы. Шолом вместе с Пинеле, младшим сыном
Шимеле, мальчиком с озабоченным личиком и большими выпученными глазами,
забрались на одну из подвод и, усевшись на самый верх, беседовали о да-
леком путешествии, которое предстояло одному из них.
Пинеле был в то время самым близким товарищем Шолома. Шолом любил его
за то, что он знал все, что делается на свете; помимо рассказов о
больших городах, которых Пиня наслушался от своего отца, он и сам побы-
вал в большом городе - в Переяславе -- из-за истории с горошиной.
Как-то, забавляясь, Пинеле попытался вложить горошину в одно ухо и
вынуть ее из другого. Но горошина заупрямилась и не хотела вылезать ни
из того, ни из другого уха. Она предпочла расти там внутри и вызвала у
Пинеле такую головную боль, что мальчик был вынужден рассказать всю
правду. Прежде всего он, конечно, получил изрядную порцию розог, "чтобы
мальчик не клал горошинок в ухо!", а после этого у него так долго ковы-
ряли в ухе проволокой, спицами, спичками, что его пришлось отвезти в Пе-
реяслав на операцию.
Об этом путешествии в большой город Пинеле без конца рассказывал, и,
сам того не подозревая, он вырос в глазах товарищей на целую голову.
Шутка ли, мальчик был в Переяславе и видел собственными глазами множест-
во домов, крытых жестью, тротуары на улицах, белые церкви с зелеными
колпаками и золотыми крестами, магазины в каменных домах, горы арбузов и
дынь, бесконечное множество яблок и груш, которые свалены прямо на зем-
лю, солдат, марширующих по улицам, и тому подобные чудеса!
С той поры Пинеле и Шолом стали самыми закадычными друзьями, и ни для
кого отъезд Шимеле не был таким ударом, как для Шолома. Ему не только
было завидно, но и больно расставаться с товарищем, полюбившимся ему не
меньше прежних друзей, о которых мы говорили.
В последний момент перед прощанием счастливый Пинеле, наряженный,
причесанный, засунув руки в карманы, стал издеваться над Воронкой: "Что
такое Воронка? Глушь, дыра, деревня, хуже деревни! А люди здесь бедняки,
попрошайки, нищие из нищих. Глупенький, один Эфроси в Одессе имеет
больше, чем все воронковцы и воронковские богачи вместе взятые".
Потом Пинеле стал расписывать величие его семьи, как они покатят в
своих повозках-пыль столбом! И наездятся же они! А что будет, когда они
вкатят в Одессу! Самые важные люди выйдут им навстречу с приветствиями,
со свежими калачами, с жареными утками и хорошей вишневкой. И сам Эфроси
будет среди них...
- Кто же этот Эфроси?-спрашивает Шолом.
- Ты не знаешь Эфроси?-отвечает Пинеле тоном взрослого.-Эфроси-это
наш родственник со стороны матери, богач, магнат, миллионщик! Я ведь те-
бе уже сказал, глупенький, что в одном кармане у Эфроси больше денег,
чем у всех здешних жителей вместе с их богачами. Можешь себе предста-
вить, как он богат, если выезжает на шести лошадях цугом, а впереди ска-
чет верховой. Одет Эфроси с ног до головы в шелк и в бархат, и два тулу-
па у него: один енотовый, а другой из норки. Даже в будни он ест только
калачи и жареных уток и запивает их лучшей вишневкой.
- Что же вы там будете делать, в Одессе? - спрашивает Шолом и глотает
слюну при мысли о жареных утках и доброй вишневке.
- Как что будем делать? Что делают все в Одессе?! Чем занимается Эф-
роси?! У Эфроси амбары с пшеницей, и у папы будут амбары с пшени-
цей,-серьезно и уверенно отвечает ему Пинеле.- У Эфроси контора со слу-
жащими, и у папы будет контора со служащими. А деньги-деньги будут сами
сыпаться в карманы. Шутка ли, Одесса!
И Пинеле стал снова рассказывать о величии Эфроси и о красоте Одессы,
о ее трехэтажных домах. "...Дурачок, наш город против Одессы, как бы те-
бе сказать, ну, как муха против церкви или муравей против слона".
Можно было подумать, что Пинеле был там и видел все собственными гла-
зами. А приятель глядел ему в рот, жадно глотал каждое слово и бесконеч-
но завидовал. Одно только казалось ему странным, и он не постеснялся
спросить об этом Пинеле: если Одесса такой прекрасный город и миллионщик
Эфроси-их родственник, чего же они ждали? Почему не уехали туда
раньше?.. На это Пинеле недолго думая ответил:
- Глупенький, ты и в самом деле вообразил, что он нам родственник
совсем близкий-дядя, скажем, двоюродный брат или сват? Ничего подобного!
Дальний родственник! Седьмая вода на киселе! Видишь ли, они оба, то есть
Эфроси и моя мама, из одного города, из Межеричек. Мать моей мамы из Ме-
жеричек и отец Эфроси, говорят, тоже был родом из Межеричек...
Нельзя сказать, что Пинеле дал исчерпывающий ответ на вопрос Шолома.
Но товарищи продолжали беседовать и так заговорились об Одессе, о важном
Эфроси из Межеричек и о всяких других вещах, что не успели оглянуться,
как прошло утро. Гости между тем давно уже покончили с варениками и были
приятно возбуждены. Раскрасневшиеся, потные, они стояли у подвод, проща-
лись очень дружески с Шимеле и его семьей, целовались и желали им всяких
благ. Усерднее же всех целовался Шмуел-Эля, раввин и кантор, верхняя гу-
ба у него странно подрагивала, точно он собирался рассмеяться. Он желал
отъезжающим счастливого пути и просил Шимеле оказать любезность и пере-
дать привет от него всей Одессе, а Эфроси "ради всего святого не за-
будьте передать особо дружеский привет!"
- Прощевайте, сукины дети! - весело кричал Шимеле в последний раз
всему местечку, уже сидя в повозке.-Прощевайте! Не поминайте лихом! И
пусть вам бог поможет выкарабкаться из этого болота в самое ближайшее
время! Айда!
-Айда!-повторил за ним Пинеле, который стоял на подводе, как взрос-
лый, засунув руки в карманы, и глядел на своего товарища Шолома с гор-
достью и любовью. И подводы тронулись.
А когда подводы ушли, оставив за собою запах конского пота и целую
стену пыли, Шмуел-Эля схватился за бока и так хохотал, так заливался,
будто девять тысяч чертей щекотали ему пятки: "Xa-xa! В Одессу он пое-
хал! К Эфроси! Ха-ха-ха!"
В эту минуту лицемер Шмуел-Эля приобрел врага, кровного врага в лице
Шолома. Последнему было не до смеха. Наоборот, ему хотелось плакать.
Во-первых, он потерял друга; во-вторых, ему было завидно. Ведь Пинеле
уехал, да еще куда! Так далеко! В самую Одессу. Но хуже всего было,-и
это главное,-что прежде милый городок Воронка стал вдруг как бы меньше и
беднее, потускнел, потерял свою прелесть, блеск и очарование. Шолому
стало тоскливо, и, удрученный, раздосадованный, отправился он в хедер...
Много времени спустя выяснилось, что кантор Шмуел-Эля смеялся неда-
ром: Шимеле и в самом деле переехал с семьей не в Одессу, а в Ржищев,
маленькое местечко Киевской губернии не так уж далеко от Воронки. Зачем
понадобилась ему эта комедия с Одессой и Эфроси, придется спросить его
детей, ибо самого Шимеле давно уже нет в живых.
19
ПЕРЕМЕНА МЕСТА-ПЕРЕМЕНА СЧАСТЬЯ *
Собираемся покинуть Касриловку. - Герш-шепелявый надул своего ком-
паньона.-Саван бабушки Минды
С чего это пошло, автор сказать не может, но стоило Шимеле уехать,
как все в Воронке начали поговаривать: "Перемена места-перемена
счастья", надо бы перебраться в большой город- Борисполь, в Ржищев, Ва-
сильков или еще подальше.
Детям Нохума Вевикова приходилось слышать и про их отца; рассказывали
это под большим секретом - что он собирается вскоре перебраться в Пере-
яслав, большой город, откуда он переехал сюда, в Воронку, давно уже,
когда дети были еще совсем маленькими. Эти разговоры заканчивались неиз-
менно словами: "Перемена места-перемена счастья".
Детям Переяслав представлялся огромным, таинственным и полным прелес-
ти. "Переяслав-место, где можно заработать",-говорили между собой взрос-
лые, а малыши прислушивались к ним. И хоть мало понимали, но все же
чувствовали, что Переяслав - что-то замечательное. Это их радовало, и в
то же время им было жалко расставаться с маленьким местечком, где они
провели лучшие детские годы, золотую пору своей юности.
"Что будет,-думал маленький Шолом,-со старой воронковской синагогой,
когда все евреи разъедутся? Кто займет их места у восточной стены? А го-
ра по ту сторону синагоги,-что с ней станется? А лавки? А клад?.. Неужто
пропадет такое добро, уготованное для евреев, лежащее столько лет глубо-
ко в земле? Неужто все это сгинет, пойдет прахом?"
Как ни остерегались в доме говорить "о таких вещах" при детях, они
все же снова и снова улавливали: "Перемена места-перемена счастья...",
"Доходы падают..." Почему, когда меняешь место-меняется счастье, что та-
кое, собственно, "доходы" и как они "падают",-детвора плохо понимала. Но
по выражению лиц взрослых ребята догадывались, что за этим кроется
что-то серьезное... Постоянно тихий, печальный Нохум Вевиков стал еще
тише, еще печальнее. Вечно согнутый, он теперь еще больше согнулся. На
высоком, белом лбу стало больше морщин. Он запирался вдвоем со своим
младшим братом, дядей Нислом, курил папиросу за папиросой и все о чем-то
советовался, шушукался с ним. В последнюю зиму Рабиновичи перестали
приглашать весь город на проводы субботы. В праздник торы и на исходе
кущей, правда, еще гуляли, дядя Нисл еще менялся со становым шапками и
как будто даже танцевал с ним на крыше,-но это был уже не тот праздник и
