времена пускали бы только по билетам и заработали бы немало денег. Капо-
та сброшена, талескотн выпущен, рукава засучены, брюки, само собой, зап-
равлены в сапоги, а ноги еле-еле касаются пола. Дядя Пиня запрокидывает
голову, глаза у него чуть прикрыты, а на лице вдохновение, экстаз, как
во время какой-нибудь молитвы. А музыканты играют еврейскую мелодию, на-
род прихлопывает в такт, круг становится все шире, шире, и танцор, обхо-
дя подсвечники с горящими свечами, танцует все неистовей, все восторжен-
ней. Нет, это был не танец! Это было, я бы сказал, священнодействие. И я
снова задаю себе тот же вопрос: каким образом этот богобоязненный еврей
достиг подобного совершенства в танце? Где он научился этому! И кто мог
его обучить?
Увлекшись танцами, мы забыли третьего брата, Нисла Вевикова, о кото-
ром скажем несколько слов в следующей главе.
17
ДЯДЯ НИСЛ И ТЕТЯ ГОДЛ
Дядя Нисл "гуляет". - В почете у "начальства". - Не жена, а нес-
частье. - Представился чиновником, натворил бед и уехал в Америку. -
Искра поэзии
В то время как два старших брата - Нохум и Пиня Вевиковы-были право-
верными хасидами, младший брат, Нисл Вевиков, или, как он в последнее
время величал себя, Нисл Рабинович, был совершенно светским человеком,
одевался щеголем: сзади на капоте разрез - это называлось в те годы "хо-
дить франтом" или "одеваться немцем", - лакированные штиблеты с пряжка-
ми, сильно подвернутые пейсы. И держался он демократически. Например, в
синагоге он имел, как и все уважаемые обыватели, место у восточной сте-
ны, но сидел на лавке у входа и, держа в руке Пятикнижие с комментариями
Моисея Мендельсона*, рассказывал простым людям истории о реб Мойшеле
Вайнштейне, о Монтефиоре, о Ротшильде. У него был бас, и он немного пел,
любил посмеяться и умел заставить смеяться других. Больше всего ему нра-
вилось смешить девушек и женщин. Стоило ему только захотеть, и они пока-
тывались со смеху. Чем он брал, трудно сказать. От каждого его слова они
хохотали до упаду.
А какой это был забавник! Без него свадьба не в свадьбу была, скорей
походила на похороны. Нисл Вевиков, или Нисл Рабинович, мог воскресить
мертвого, мог любого заставить болтать, смеяться, плясать. Разница между
ним и дядей Пиней состояла в том, что дядя Пиня сам танцевал, а дядя
Нисл умел заставить танцевать других. На любой гулянке все пили, все пе-
ли и плясали вместе с ним. Со становым приставом они, бывало, в шутку
менялись шапками, и начиналось веселье.
Вообще Нисл Рабинович был с начальством на короткой ноге и заправлял
местечком твердой рукой, точно и сам был начальником. К тому же он отли-
чался бойкостью речи и говорил по-русски без запинки: "Между прочим, ва-
ша милость, позвольте вам покурить на наш счет и чтобы не было никаких
каков!" (То есть будьте любезны, курите наши папиросы, и без никаких!)
Не только евреи, но и христиане уважали его: "Ходим до Ниселя: вiн дiло
скаже, i чарка горiлкi буде". (Пойдем к Нислу, он и дело скажет, и ста-
канчик водки будет.)
Путаться в общественные дела он любил еще больше, чем дядя Пиня. Он
постоянно с кем-нибудь из-за кого-нибудь бывал в конфликте, и ему каза-
лось, будто он знает все законы. Шутка ли, еврей говорит по-русски так,
что не узнаешь в нем еврея, и к тому же он в таких близких отношениях с
начальством - старосту колотит, как собаку, со старшиной пьет всю ночь в
своем собственном шинке, а со становым приставом целуется, как с братом.
Но насколько значителен был дядя Нисл в городе, настолько незначите-
лен он был в глазах собственной жены, тети Годл (все великие люди-ничто
в глазах своих жен). Тетя Годл, маленькая чернявая женщина, держала сво-
его большого мужа в великом страхе.
Замечательно, что крупный, высокорослый дядя Нисл, уважаемый на-
чальством и бесподобно изъяснявшийся по-русски, вечно веселый, расфран-
ченный кавалер, желанный гость в женском обществе, покорно сносил от
своей маленькой жены и удары подушкой по голове и шлепки мокрым веником
по щегольскому сюртуку. Она предпочитала большей частью колотить своего
мужа веником по праздникам, в особенности в праздник торы, к тому же на
глазах у всего народа.
"Пусть знают все, какого мужа имеет его жена!" Он же превращал это в
шутку и, запершись с гостями в зале, откупоривал бутылку за бутылкой.
Раскрывал в погребе все бочки с солеными огурцами, вытаскивал из печи
все горшки и горшочки-производил форменный погром в доме, а потом отду-
вался за это три недели подряд. Но дело стоило того-недурно повеселился!
Интереснее всего то, что без тети Годл дядя Нисл и шагу не делал. Он
считал ее умницей и всегда оправдывался: она, мол, из Корсуни, город
есть такой в Киевской губернии, а корсунцы, видите ли, люди вспыльчи-
вые... Против этого есть только одно средство, говорил он, жемчуг. Если
бы господь помог ему купить жене крупный жемчуг, характер ее совершенно
изменился бы. "Я знаю средство получше",- попытался однажды открыть ему
глаза старший брат, Нохум, и сообщил на ухо секрет, от которого дядю
Нисла бросило в дрожь.
- Боже упаси! Сохрани бог и помилуй!
- Послушай меня, Нисл! Сделай, как я тебе говорю, и будет тебе хорошо
и спокойно!
Что это был за совет, обнаружилось позже, много времени спустя. Тетя
Годл сама растрезвонила секрет по городу. Она шипела и ругалась, с пеной
у рта поносила весь род своего мужа. "Семейка!-другого названия у нее
для Рабиновичей не было.-Бить жену для них обычное дело... Но руки у них
отсохнут, прежде чем они дотронутся..."
Всему местечку было известно, что жена Нисла Рабиновича отравляет ему
жизнь, хотя он силен в мире и даже "начальство" без него не обходится.
Лучше бы уж ему не быть важной персоной. Именно то, что он был важной
персоной, и погубило его, хотя в конечном счете все обернулось хорошо и
для него и для его детей, осчастливило его потомство на вечные времена.
Об этом повествует история, которая может показаться выдумкой, но я пе-
редаю ее так, как слышал.
В небольшом местечке, недалеко от Воронки, кажется в Березани, мужики
вынесли приговор о выселении одного еврея. Что тут делать? Прибежали к
Нислу Вевикову, он же Нисл Рабинович. Как же иначе, человек в таком по-
чете у начальства, так замечательно говорит по-русски, со становым прис-
тавом целуется! Дядя Нисл бросился было к приставу. Но тот ничем не мог
помочь; все зависит от исправника. А исправник, во-первых, новый чело-
век, а во-вторых, настоящий злодей. Что же все-таки делать? Как можно
допустить, чтобы разорили человека, пустили по миру целую семью? "Пого-
дите, дело будет в шляпе, все уладится!"-сказал дядя Нисл и выкинул та-
кую штуку: он раздобыл где-то мундир и, нарядившись исправником, прим-
чался в деревню на почтовых с колокольцами; велел позвать к себе старши-
ну со всей "громадой" и раскричался на них: "Как вы смеете, такие-ся-
кие!" Он топал ногами, как настоящий исправник, кричал, что это "не по
закону", разорвал приговор в клочья и предупредил мужиков, что если они
посмеют жаловаться на него губернатору, то пусть знают, что он, новый
исправник, приходится губернатору дядей со стороны матери и что его жена
состоит в родстве с министром "внутренних и внешних дел".
Кто донес-неизвестно, но происшествие с разорванным приговором и ис-
тория про губернатора и про министра "внутренних и внешних дел" вскоре
всплыла: возникло "дело", и прыткого дядю, с вашего разрешения, посади-
ли, потом судили. Кончилось дело тем, что дядя Нисл вынужден был уйти в
изгнание, то есть, попросту говоря, удрать. И это ему удалось. Он сбе-
жал, промаялся некоторое время в Одессе и, добыв паспорт на чужое имя,
уехал в Америку, в самую Канаду; первое время он как следует помы-
тарствовал там, но через несколько лет от него стали приходить "лет-
терс", что он "делает жизнь". Затем от него пришли очень красивые "пик-
чурс"-графы, настоящие вельможи! Но как он там "делает жизнь" и какова
вообще жизнь в Америке - этого у дяди Нисла никак нельзя было узнать.
Только спустя много времени, лет через тридцать с лишним, году в
1905-1906, когда автор этой биографии вынужден был переправиться через
океан и прибыл в Америку, он постарался раздобыть точные сведения о сво-
ем дяде. Он узнал, что дядя Нисл уже покоится в земле, оставил после се-
бя хорошее имя и неплохое состояние. Его дети и внуки, как говорят в
Америке, "олл райт".
Образ дяди Нисла был бы не полон, если б мы не добавили еще одного
штриха: в этом человеке, возможно, пропал поэт, - он певал еврейские
песни собственного сочинения. Сидя в тюрьме, он сочинил песню о самом
себе-начала строк шли в алфавитном порядке-и подобрал красивую мелодию к
ней, мелодию, которая проникала в самую душу. Сколько талантов, о кото-
рых мы ничего не знаем, погибло таким образом!
18
ПИНЕЛЕ, СЫН ШИМЕЛЕ, ЕДЕТ В ОДЕССУ
Шимеле изъясняется большей частью по-русски. - Рассказы о величии Эф-
роси. - Переезд в Одессу. - Пинеле делают операцию. - Горошинка в ухе. -
Прощальный обед
Герою этого жизнеописания, как, вероятно, любому местечковому мальчи-
ку, казалось, что его местечко-"пуп земли", центр мира, а жители
его-избранные из избранных, ради них, собственно, и сотворен мир; и ра-
зумеется, на вершине его находится поколение Вевика Рабиновича, а верши-
ной вершин, зеркалом рода, венцом его, без сомнения, является отец ге-
роя-Нохум Вевиков, ибо, кто сидит в синагоге на самом почетном месте у
восточной стены, рядом с раввином, у самого ковчега! Кто первый принима-
ет праздничные приветствия! К кому собираются каждую неделю на проводы
субботы и пьют, и поют, и пляшут-гуляют до белого дня! Решительно нет
благороднее его семьи! Нет дома богаче, нет человека величественней его
отца, благочестивей дяди Пини, веселее дяди Нисла. Когда в субботу или в
праздники Шолом смотрел на своего высокого ростом отца, в красивом ат-
ласном сюртуке с широким поясом и "наполеонкой" на голове, или на свою
маленькую мать Хаю-Эстер, как она, воздев благородные белые руки, бла-
гословляет субботние свечи в высоких подсвечниках из дутого серебра, или
на высокую опрятную бабушку Минду, беседующую с богом, как с равным, или
на молодцеватого дядю Нисла, который как нельзя лучше изъясняется
по-русски,-сердце Шолома наполнялось радостью и чувством превосходства
над другими детьми. И он благодарил бога за то, что родился в такой
семье, под "золотым флагом", где он был счастлив, словно какой-нибудь
принц, и чувствовал себя надежно, будто за крепостной стеной или в царс-
ком дворце.
И вдруг устои крепости пошатнулись, дворец стал крениться набок, го-
товясь рухнуть, и очарование счастливого местечка исчезло. Юный принц
узнал, что не здесь пуп земли, что есть на свете города значительно
большие, чем Воронка, что имеются люди побогаче Рабиновичей. А узнал он
все это от своего нового товарища - Пинеле, сына Шимеле, о котором мы
здесь вкратце расскажем.
Помимо отпрысков почтенного рода Вевика Рабиновича, в Воронке жил еще
один уважаемый обыватель, считавшийся богачом, по имени Шимеле. Человек
упитанный, с круглым брюшком и приятно улыбающейся физиономией. Только
рот у него был слегка свернут на сторону. Шимеле был не только богачом,
сколько любителем хорошо пожить. Рублем он не дорожил - сколько есть,
столько и прожил; не стало денег, можно занять,-и снова наступали весе-
лые дни.
В местечке Шимеле считали вольнодумцем, потому что он носил пелерину
и бородка была у него холеная, слишком уж он ее закруглял. Он щедрой ру-
кой раздавал милостыню, и в самый будничный день ему могло взбрести в
голову пригласить гостей и устроить пир горой. Жить так жить!
Из Рабиновичей он больше всех любил дядю Нисла. Носил такой же сюртук
