рику". Кроме того, он так тряс повозку, что положительно душу вытряхи-
вал. Понятно, Меер-Велвл воздавал ему за это по заслугам. "Потанцуешь ты
у меня!"-кричал он ему и пояснял свою речь иногда кнутом, а иногда кну-
товищем. Всю дорогу возница колотил "Танцора" и учил его уму-разуму. Од-
нако это плохо помогало. "Танцор" не придавал этому никакого значения и
не переставал приплясывать. Огреют его, а он-того хуже; лягнет задними
копытами, точно говорит: "Ага, ты вот как? Так на ж тебе!" Роста он был
небольшого, много меньше "Мудрика", но морда казалась намного умней.
Возможно, что Меер-Велвл не преувеличивал, когда хвастался, что "Танцор"
был когда-то великолепным коньком, но так как от дурного глаза у него
прихватило ноги и никакого средства против этого не было, то он попал к
Меер-Велвлу, и вот с тех пор извозчик мучается с ним.
Третью лошадку Меер-Велвл оставлял в покое, разве только изредка,
приличия ради, стегнет кнутом. Это была кобылка, низенькая, толстенькая,
с мохнатыми ногами, и звалась она у него "Аристократкой", так как проис-
ходила из знатного рода. Была она когда-то, как рассказывал по дороге
Меер-Велвл, поповской лошадью. Как же она попала к Меер-Велвлу? Это це-
лая история, которую сейчас трудно передать со всеми подробностями:
во-первых, случилась она давно, разве все запомнишь? Во-вторых, Ме-
ер-Велвл излагал эту историю несколько путано. Помнится только, что
"Аристократка", как Меер-Велвл рассказывал с усмешкой, была краденой, то
есть не он сам, упаси бог, ее украл, украли другие, он же купил ее за
полцены. Когда покупал, он и знать не знал-не знать бы ему так горя и
несчастья!-что она краденая. Ведь знай он, что она краденая, да еще у
попа, он бы не притронулся к ней, даже если б его озолотили (здесь Ме-
ер-Велвл делал серьезную мину), ну, просто озолотили! Не потому, что он
такой праведник и боится прикоснуться к краденой лошади. Какое ему дело
до того, что на свете есть воры? Если ты вор, тебя и сечь будут на том
свете. Он не купил бы ее по другой причине - полиция ему противна, хуже
свинины. Он не хочет иметь никаких дел с полицией. Когда-то у него уже
были неприятности, беды и несчастья. Извозчики, враги его, подставили
ему ножку, особенно Янкл-Булгач, черта бы ему в шапку!
И тут у Меер-Велвла начиналась другая история, за ней еще одна и еще
одна. И все эти истории рождали сильное подозрение, что у Меер-Велвла
было немало дел и с конокрадами и с полицией.
Одного достоинства нельзя было отнять у этого возницы-он был, как мы
упоминали, словоохотлив и потоком своих речей занимал молодых пассажиров
всю дорогу от Воронки до Борисполя, и от Борисполя до Переяслава рот у
него не закрывался ни на минуту. Дети узнали, как он мальчиком поступил
в возницы к Янкл-Булгачу, как потом женился и сам стал держать лошадей,
как бывший хозяин его преследовал, подкапывался под него, но ему на
Янкл-Булгача наплевать! И про жену свою Меер-Велвл рассказывал, как она
когда-то была девушкой, и красивой девушкой, настоящей красавицей. Как
он изнывал по ней. Чуть не умер-такая это была красавица! Теперь, если
бы он был холостым, он и глядеть бы на нее не стал, но тогда он еще был
"ятом" *.
Слово "ят" дети не совсем поняли. Но когда Меер-Велвл начал рассказы-
вать дальше свою-биографию, как жена его меньше чем через год родила ему
"ятенка", а годом позже еще "ятенка", и еще, еще, - ребята догадались, о
чем идет речь.
Покончив с собственной биографией, возница Меер-Велвл перешел к жиз-
неописанию Янкл-Булгача и других извозчиков, называя каждого по имени и
перечисляя, сколько у кого лошадей и каких; у кого - рысаки, а у кого -
"шкуры, одры, дохлятина".
От извозчиков Меер-Велвл перешел к барышникам, цыганам, конокрадам и
"провидцам". Разница между конокрадом и "провидцем", как пояснил Ме-
ер-Велвл, состоит в том, что конокрад выводит коня из конюшни, а "прови-
дец" "угадывает", где этот конь.
Поэтому с "провидцами" нужно жить еще в большем согласии, чем с ко-
нокрадами. Нет, дети и в два года не узнали бы того, что они узнали за
два дня пути от извозчика Меер-Велвла.
Поскольку с извозчиком, его повозкой и тремя "рысаками" мы уже знако-
мы, мы можем на короткое время вернуться в Воронку и рассказать, как ге-
рой этой биографии распрощался со своим местечком, покидая его навеки.
23
ПРОЩАЙ, ВОРОНКА!
Герой прощается с родным местечком. - Размышления о кладе. - Он готов
подарить Гергеле свои старые сапоги. - Глупое столкновение Гергеле со
служанкой Фрумой
Как ни наскучило местечко, как ни надоели его жители, как ни насмеха-
лся над Воронкой в свое время Пинеле, сын Шимеле, перед отъездом местеч-
ко вновь обрело в глазах детей Нохума Вевикова прежнее очарование, и им
стало больно с ним расставаться. Как с живым существом, как с любимым и
верным другом прощался Шолом с местечком, со двором, с садом, с каждым
деревцем, которое теперь уже будет принадлежать кому-нибудь другому; и с
горой по ту сторону синагоги; и с "левадой" за городом - со всеми места-
ми, где он бывал со своими лучшими друзьями: сиротой Шмуликом, Герге-
ле-вором и другими. Особо простился он с тем местом, где, как это было
известно Шмулику, лежал клад; как зачарованный стоял Шолом один в свяще-
нной тишине, и в голове у него проносился рой мыслей... Что будет с кла-
дом, если его, упаси бог, найдет кто-либо другой? И возможно ли, чтобы
его нашел не еврей? Но это может знать только один-единственный человек
- Шмулик... Где-то он теперь, его друг Шмулик? Встретятся ли они ког-
да-нибудь? И что будет, если они встретятся? Если встретятся, то, должно
быть, прежде всего приедут сюда ненадолго вдвоем еще раз взглянуть на те
места, где вместе провели свои лучшие годы. А потом они примутся за пои-
ски клада: сначала будет поститься один, потом другой; а когда покончат
с постами и с псалмами-начнут искать клад. А когда найдут клад-поделят
его пополам, на равные доли. То-то будет праздник! Большую часть клада
получит, конечно, его отец, Нохум Вевиков. Дядя Нисл-тоже немалую долю;
затем дядя Пиня и остальные родственники. Значительная часть клада оста-
нется здесь, в местечке, у воронковцев. Вдове Мойше-резника надо дать
столько, чтобы она перестала думать о новом замужестве и чтобы ей не
пришлось таскаться в Фастов к своим родственникам, которые и сами еле
перебиваются с хлеба на квас. "Общественные деятельницы" - служанка Фру-
ма и Фейгеле-черт, хоть они этого не заслужили, все же получат столько,
сколько их мужьям и не снилось. Старой Руде-Басе, которая печет блины,
бублики, коржи и кормит своими распухшими руками целую семью, не вредно
на старости лет отдохнуть. А служка Мейлах, а пьяница Гедалья - их тоже
нельзя обойти! Кантор Шмуел-Эля все жалуется, что ему тесно в Воронке, у
него хороший голос, и, если бы у него были ноты, он мог бы петь лучше
самых знаменитых канторов,-нужно, значит, постараться, чтобы у него были
ноты. Остается теперь один лишь Гергеле-вор. Что сделать с парнем, чтобы
он бросил воровство? Прежде всего нужно, чтобы мать его не была кухар-
кой, отчиму его-дровосеку-нужно купить собственный дом, насыпать ему по-
лные карманы денег и объяснить, что это делается не ради него, а ради
его пасынка Гергеле: пусть перестанет его колотить и называть вором...
Только он об этом подумал, как перед ним вырос оборванный и босой,
как всегда, Гергеле-вор.
- Как ты сюда попал?
- А ты?
Они разговорились и пошли вместе. Шолом сообщил приятелю, что уезжа-
ет. Гергеле об этом знал. Он даже видел повозку с тремя лошадьми.
- Видел? Что ты о них скажешь?
- О ком?
- О лошадях.
- Что о них сказать? Лошади как лошади...
- А как тебе нравится повозка?
- Что ж, повозка как повозка.
Гергеле не в духе. Товарищ пытается его развеселить.
- Знаешь, я только что думал о тебе, а ты тут сам и явился.
- Да ну! Что же ты думал обо мне?
- Я думал... Я имел тебя в виду при дележе клада.
- Какого клада?
Шолому становится не по себе: сказать или не сказать? А Гергеле снова
спрашивает: "Какой клад?" Ничего не поделаешь-придется рассказать. И Шо-
лом принимается рассказывать ему про клад. Гергеле оживляется: "А где
лежит этот клад?"
Шолому становится еще больше не по себе: сказать или не сказать? В
глазах Гергеле зажигается огонек: "Ты боишься, что я его стащу?"
Шолом уже раскаивается в том, что затеял этот разговор, он начинает
говорить с Гергеле тем же тоном превосходства, каким Пинеле когда-то го-
ворил с ним.
- Глупенький, а если я тебе скажу, ты все равно к нему не сможешь
добраться, потому что не знаешь каббалы,-это раз; а во-вторых, нужно
поститься сорок дней, а на сорок первый день...
- А на сорок первый день ты дурень! - перебивает товарища Гергеле и
бросает взгляд на его сапожки; они ему, видно, нравятся:
- Новые?
Шолом чувствует себя неловко: у него новенькие сапожки, а его товарищ
ходит босиком! И он обращается к Гергеле:
- Хочешь, пойдем со мной к дяде Нислу - я тебе кое-что подарю.
- Подаришь?.. Что ж, это неплохо.-Шолом и, видимо, довольный Гергеле
отправляются в путь. У дяди Нисла они застают целую ораву друзей и прия-
телей, которые, узнав, что за детьми Нохума Вевикова пришла подвода,
явились попрощаться и передать дружеские приветы их родителям.
В этой ораве были и обе "общественные деятельницы"-служанка Фрума и
Фейгеле-черт, пока одни, без мужей. Немного позже придут, конечно, про-
щаться и мужья. Все смотрят на детей с уважением-еще бы, люди едут в
большой город, в Переяслав! С ними и разговаривают по-новому-советуют,
как ехать, у кого остановиться в Борисполе. Дядя Нисл угощает каждого из
них, по своему обыкновению, щелчком и спрашивает, черкнут ли они ему
когда-нибудь несколько слов? Что за вопрос? Они будут писать каждую не-
делю, два раза в неделю, каждый день! Кантор Шмуел-Эля просит передать
привет отцу особо и сказать, что с тех пор, как тот уехал, он, Шму-
ел-Эля, не сыграл ни одной партии в шахматы, потому что Воронка те-
перь-пустыня! Тетя Годл вдруг сделалась такой мягкой, что хоть приложи
ее к болячке вместо пластыря. Она не понимает, заявляет она вдруг, как
можно отпустить детей голодными и что это за еда на двое суток-коржики,
крутые яйца и груши. Этак недолго и с голоду умереть! И тетя Годл щедрой
рукой снарядила их в дорогу: завернула маленький горшочек сала, баночку
засахаренного варенья, оставшегося, видно, с прошлого лета, и повидло,
да такое кислое, что губы сводило.
Тем временем, пока тетя Годл собирала детей в дорогу, а дети были за-
няты прощанием, между служанкой Фрумой и Гергеле-вором разыгралась не-
большая драма. Заметив Гергеле, Фрума покосилась на него своим кривым
глазом и спросила Фейгеле-черта: "Что делает здесь этот вор?" Гергеле,
не дожидаясь, пока Фрума получит ответ, спросил в свою очередь: "А что
делает здесь эта слепая?" Тут мог бы вспыхнуть большой скандал, если бы
Шолом не взял своего приятеля за руку и не пошел с ним во двор (в такой
день позволено все, даже водиться с Гергеле-вором) .
- Я сказал тебе, что кое-что подарю... Вот, возьми!..
И Шолом, сын Нохума Вевикова, довольный своим благодеянием, вынул
из-под полы свои старые сапожки и протянул их приятелю. Гергеле, очевид-
но, ожидал другого подарка, а не пары изношенных сапог. Кроме того, он
был раздражен столкновением с кривой Фрумой и недоволен тем, что Шолом
скрыл от него место, где лежит клад, да и вообще он в этот день был не в
духе. Сапоги Гергеле взял, но тут же со злостью швырнул их прочь, выбе-
жал босиком со двора и скрылся.
Пустой случай, но как больно стало Шолому! Поступок Гергеле отравил
ему прощание с местечком и всю прелесть первого большого, далекого путе-
