мягким характером. Учеников своих он воспитывал по-новому, - не розгами,
но хорошим, теплым словом, что было для детей совершенно непривычно. По-
этому-то они обманывали его как могли и водили за нос как хотели: не мо-
лились, не учились, а позже, когда резник Мойше заболел всерьез, схватил
"сухотку" и лег, ребята стали вовсе бездельничать, водились с сиротой
Гергеле-вором, босоногим мальчишкой с плутоватыми глазами и заячьей гу-
бой. Настоящее его имя было Гершон; Гергеле прозвала его мать, кухарка
Сора-Фейга, а прозвище вор дал ему его отчим Иосиф-Меер - дровосек, хотя
Гергеле тогда еще ничего ни у кого не украл. Если б его не прозвали во-
ром, он, возможно, никогда и не воровал бы. Но теперь он им назло сдела-
ется вором-было бы что красть.
Так вполне серьезно, с видом взрослого хвастался Гергеле перед Шоло-
мом, который был очарован этим мальчиком с умными глазами и заячьей гу-
бой. Знакомство их состоялось тут же, в хедере Мойше-резника. Всю неделю
Мойше был учителем, но в четверг превращался в резника, и все девушки и
женщины местечка в этот день приходили к нему со своими курами, гусями и
утками. Приходил и паренек с рассеченной губой. Это и был Гергеле, кото-
рого мать-кухарка посылала к резнику зарезать на субботу птицу... В ожи-
дании резника Гергеле развлекал публику, строил рожи, гримасничал, умо-
рительно кривлялся. Женщины ругали его последними словами: вором, вык-
рестом, холерой, и в то же время хохотали до упаду. "Вот это свой па-
рень!"-сказал Шолом себе и подружился с ним. Встречались они, понятно,
тайком, чтоб никто не видел, потому что сыну почтенных родителей могло
порядком влететь за дружбу с кухаркиным сыном и к тому же вором.
Но была особая прелесть в дружбе с мальчиком, с которым можно встре-
чаться только в сумерки перед вечерней молитвой, потихоньку перекинуться
с ним словом, напроказничать, опрометью сбежать вместе с ним в горы и
тому подобное. Шолому доставляло особое удовольствие незаметно сунуть
ему в руку грош, конфету или просто кусок хлеба. Гергеле все принимал с
великой радостью, но не как милостыню, упаси бог, а как должное, даже не
поблагодарив, к тому же приказывал принести завтра еще и даже давал со-
веты, как это лучше "добыть", то есть, извините, украсть, и самым дели-
катным манером, не по-воровски. Так Гергеле научил своих товарищей, мно-
го времени ему на это не потребовалось, даром доставать на базаре яблоки
и груши. Не из чужих садов, боже упаси. Ибо какой порядочный мальчик
рискнет, перемахнув через забор, забраться в чужой сад, где есть сторож,
который может переломать тебе кости, и цепная собака, которая готова те-
бя растерзать. Доставать даром яблоки Гергеле-вор научил их играючи, да-
же не преступая заповеди: "Не укради". Как же это возможно? Вот послу-
шайте и скажите сами, воровство ли это.
На дворе лето. Только что поспели яблоки и груши. Смеркается. Но бабы
еще сидят на базаре со своим добром, разложенным на лотках или просто на
земле, и судачат о том, как хорошо уродились фрукты в нынешнем году, о
том, что нет дождя, а когда нет дождя, очень пыльно, а когда пыльно, по-
являются блохи.
Мужья этих женщин ушли в синагогу помолиться между делом. Вот это и
есть самая лучшая пора. Именно тогда ватага озорников выходит на охоту -
добывать даром яблоки. Все босиком и вооружены палками, а на палке
гвоздь, изогнутый крючком. Ребята пускаются бежать. Один изображает ло-
шадь, остальные-седоков, которые, дергая за узду, погоняют ее, свистят,
кричат: "Пошел!" Это называется "почтой". И как раз, когда они приближа-
ются к кучке яблок или груш, Гергеле командует: "Палки долой!" Ребята
проводят по земле палками, в облаке поднятой ими пыли никто не замечает,
как от кучи откатывается несколько яблок или груш. Отбежав немного, Гер-
геле растягивается на земле, а за ним и вся ватага. Тут они разбирают
добычу-откатившиеся яблоки. Суют кто в карманы, кто прямо в рот. Вот это
жизнь! Собственно не так уж привлекательна кража, не так соблазнительны
яблоки, как просто забавно!
Гергеле в общем превеселый парень, хоть каждый, кому не лень, колотит
его. Бедняк и сирота - кто за него заступится! И к тому же еще вор! Но-
те, синагогальный служка, поймал его раз с чужим молитвенником, а Ру-
да-Бася, которая печет блины и бублики, вытряхнула у него из-за пазухи
половину коржа-такому сам бог велел кости переломать! К тому же у Герге-
ле не язык, а бритва. У каждого он находит недостаток, всякому дает
прозвище, а так как человек он отпетый и терять ему нечего, то ему ниче-
го не стоит подставить вдруг ножку прохожему, чтобы тот растянулся во
всю длину, будь это сам раввин, раввинша или жена резника-хлоп об землю!
Маленькому Шолому все это очень нравилось, и со временем он так полюбил
Гергеле, что приносил ему в карманах большие ломти хлеба со стола жены
резника, добытые, конечно, воровским путем, а порой и куски сахару тас-
кал для него из сахарницы. Гергеле любил сахар. Но больше всего он любил
покурить, прямо изнывал по папиросе. Но где Шолому ее взять, если учи-
тель болен и не курит, а отца здесь нет? И Гергеле посоветовал ему поча-
ще наведываться к дяде Нислу, тот ведь курит "дюбек" первый сорт!
Это был хороший совет. Дядя Нисл отличался широкой натурой. Коробка с
табаком у него стояла открытая, доступная всем, на полочке под зеркалом.
Маленький Шолом стал туда часто наведываться; засунув пятерню в коробку,
он набирал полную пригоршню "дюбека" и-в карман. И нужно же было, как
назло, чтобы это увидела тетя Годл (именно она, а не кто иной). Началось
настоящее светопреставление! Не существовало такой кары, которой ма-
ленький преступник не заслужил бы. Все четыре казни преисподней были не-
достаточны для него, Шолом был готов к самому худшему, только бы поско-
рей! Но господь явил чудо. К счастью для Шолома, произошло событие, ко-
торое было, собственно, несчастьем, большим несчастьем: к дяде Нислу
прибежали вдруг с известием, что резник Мойше при смерти. Весь город уже
там. И дяде Нислу надо поторопиться, так как уже началась агония.
Для маленького преступника это было новым ударом, быть может более
сильным, чем первый. Ни одного своего учителя ребята не любили так, как
резника Мойше. Это был настоящий ангел! Только когда служители погре-
бального братства подхватили его тело, накрытое черным, и торопливо по-
несли на кладбище, и весь город пошел его провожать, дети Нохума Вевико-
ва припомнили, каким прекрасным человеком был их учитель и как мало они
его щадили, и слезы потекли у них ручьем. По родному брату не плачут
так, как они плакали по своему милому учителю, резнику Мойше.
Больше и горше всех плакал Шолом. Он чувствовал себя перед ним глубо-
ко виноватым, великим грешником. Во-первых, учитель считал его самым
лучшим и самым добропорядочным из учеников, а на самом деле Шолом редко
знал урок. Он только делал вид, что знает, усердно раскачивался, читал
нараспев-обманывал, бесстыдно обманывал учителя! А сколько раз он про-
пускал больше половины молитв! Да и просто не молился ни днем, ни вече-
ром, а бегал с Гергеле, дразнил поповских собак через частокол или воро-
вал яблоки на базаре. Здесь, на этом свете, учитель ничего не знал, он
бы этому даже не поверил. Но там, на том свете он ведь уже все, все зна-
ет.
22
ИЗВОЗЧИК МЕЕР-ВЕЛВЛ И ЕГО "РЫСАКИ"
Дядя Нисл с проказниками сам проказник. - Повозка Меер-Велвла и его
трое рысаков: "Мудрик", "Танцор" и "Аристократка". - Извозчик рассказы-
вает свою биографию
В конце лета (на дворе еще было довольно тепло, но уже пахло сентяб-
рем) из большого города Переяслава пришла повозка, запряженная тройкой.
Подъехав к дому дяди Нисла, извозчик, словоохотливый человек по имени
Меер-Велвл, расстегнулся и вытащил из какого-то сокровенного кармана
письмо, написанное Нохумом Вевиковым своему брату Нислу Рабиновичу. В
письме было сказано, что за детьми посылается, во-первых, подвода,
во-вторых, шлют им три пары сапожек и, в-третьих, еду на дорогу: коржи,
крутые яйца и груши. А кроме того, бабушка Минда шлет теплое одеяло и
старую шаль, чтобы укутать детей на случай холода или дождя. Извозчику
наказали взять детей на другой день утром сразу после молитвы, переноче-
вать с ними в Борисполе, так, чтобы приехать, если богу угодно будет, на
следующий день после обеда в Переяслав.
Не описать радости детей, когда им передали содержание этого письма,
а заодно вручили три пары сапожек. Чему больше радоваться: новым ли са-
пожкам, тому ли, что они будут ехать два дня в повозке, запряженной
тройкой, или тому, что послезавтра к вечеру они уже будут в большом го-
роде-Переяславе.
- А ну, сорванцы, проказники, озорники, садитесь-ка примерять сапож-
ки!-скомандовал дядя Нисл, дав каждому по щелчку-кому в нос, кому в ухо.
Дядя Нисл любил детей, равно и своих и чужих, и получить от него щел-
чок было не наказанием, а удовольствием, хотя бы это место и чесалось
потом целых полчаса. Ведь от любящей руки и щелчок-подарок. А дети люби-
ли дядю Нисла хотя бы уже потому, что он был почти единственным среди
родни, который никогда никому не делал внушений, не читал нотаций и не
следил, как другие, за тем, чтобы дети прилежно учились и исправно моли-
лись. Более того, с проказниками-детьми он и сам становился проказником.
Он любил посмеяться, пошалить, вместе с ребятами закатить добрую порцию
табаку в нос уснувшему в синагоге старику, а потом, когда тот просыпал-
ся, кашляя и чихая, пожелать ему "доброго здоровья". О празднике торы
нечего и говорить-в этот день он становился озорнее всех озорников. Од-
нажды он напоил пьяницу Гедалью водкой и помог детям связать его, как
барана, запереть в каморке, привязав к его руке длинную веревку от коло-
кола, чтобы, протрезвившись, он, сам того не желая, стал трезвонить как
на пожар, чтобы все местечко сбежалось с воплями: "Где горит?"
Понятно, с таким дядей трудно было расставаться! Прощаясь, он каждого
из ребят похлопывал по плечу и утешал:
"Ничего, ничего, мы еще увидимся! Я здесь тоже надолго не задер-
жусь!.." Сердце ему правильно подсказало, как читатель уже знает из пре-
дыдущих глав.
Надев новые сапожки, в которых они почувствовали себя превосходно,
даже повзрослевшими, ребята прежде всего осмотрели повозку, познакоми-
лись со всеми тремя лошадьми и извозчиком, который должен был везти их
отсюда в большой город.
Повозка оказалась, как все повозки, с серым заплатанным верхом и хо-
рошо устланная сеном и рогожами; как будто достаточно мягко; ехать, надо
думать, будет одно удовольствие. Это удовольствие ребята смогли оценить
только на второй день путешествия, когда на них живого места не оста-
лось. О повозке все. О лошадках же стоит поговорить хотя бы и не особен-
но подробно, но о каждой в отдельности, потому что они (Меер-Велвл назы-
вал их не иначе, как "рысаки") имели такое же отношение одна к другой,
как солома на крыше к рождению первенца. Это была настоящая еврейская
тройка.
Начнем со средней лошади, с коренника. Возница Меер-Велвл назвал ее
"Мудрик". Почему "Мудрик" - неизвестно. Может быть, кличка "Мудрик" про-
исходит от слова "мудрый", хотя большим мудрецом Мудрик, по совести го-
воря, не был. Он был лишь очень стар - об этом свидетельствовали его
унылая морда, слезящиеся глаза, облезлый хвост и острые мослаки, которые
торчали на его когда-то широком крупе. И все же, несмотря на старость,
он почти один тащил тяжелый воз, две пристяжные только делали вид, что
тянут.
У этих двух "рысаков" тоже были свои имена. Одного из них звали "Тан-
цор", потому что он приплясывал на ходу. У него танцевали все четыре но-
ги, и каждая сама по себе. Они никак не могли поладить между собой, поэ-
тому из его танцев ничего путного не получалось - он только мешал "Муд-
