бородкой, темными, как спелая вишня, глазами и толстыми губами. Девушки
зачарованы его дирижерской палочкой. А он во всех одинаково влюблен,
улыбается им издалека своими черными, как вишня, глазами и все взмахива-
ет палочкой. Трубы гремят, барабан грохочет. Гуляющие по аллеям пары по-
днимают густую пыль. Воздух наполнен сладким запахом только что отцвет-
шей бузины. Лишь тот, кто родился и вырос на Украине, может оценить этот
аромат, может понять прелесть прогулки летним вечеро м в городс ком са-
ду. Сад освещен довольно скудно, всего двумя-тремя керосиновыми фонаря-
ми, да и те закопчены, с разбитыми стеклами; чуть ветерок подымется по-
сильней-тусклые огоньки вспыхивают и тут же гаснут. Но кому до этого де-
ло! Напротив, когда темно, даже лучше, если хотите. Юноша и девушка мо-
гут остановиться, побеседовать, посмеяться и заодно условиться о завтра-
шней встрече - снова здесь, в этой аллее, под только что отцветшей бла-
гоухающей бузиной.
Домой придешь возбужденный, разгоряченный, голодный, перекусишь чем
бог послал - куском селедки, таранью, огурчиком, луковицей с хлебом. Ап-
петит, чтоб не сглазить, замечательный. Где уж тут совершать омовения,
благословения! Отец и не спрашивает о вечерней молитве. Он, конечно,
огорчен, но делает вид, что ничего не замечает. Поговорить как следует
времени нет. Поев, дети садятся за свои книги, готовят уроки на завтра.
Шолом вынужден готовить уроки при лампе. Мачехе не нравится, что уходит
керосин, и она ворчит. Отцу это неприятно. Шолом говорит, что керосин он
купит на свои деньги и заведет собственную лампу. Отец запрещает ему го-
ворить об этом и просит не огорчать его. Тут впутывается "Коллектор". Он
заявляет, что не выносит раздоров и предлагает компромисс. "Так как Шо-
лом уже человек самостоятельный и зарабатывает, чтоб не сглазить,
кое-какие деньги, а учиться ему надо, ведь предстоит сдать последний эк-
замен, то, по совести, этого сорванца нужно оставить в покое. Мой совет,
пусть он снимет себе комнату со столом до конца экзаменов и пусть учится
на здоровье! Если же ему трудно найти комнату,- добавляет "Коллектор", -
то я могу взять это на себя".
Понятно, что вначале отец и слышать не хотел о таком безумном плане,
но "Коллектор" обладал умением убедить даже каменную стену. К тому же он
не любил долго рассуждать. Удалившись, он через некоторое время вернулся
с радостной вестью - все получилось как нельзя лучше! Он нашел человека,
который сдает комнату и стол. Шолом будет жить на всем готовом совершен-
но бесплатно, он должен только немного позаниматься с детьми-всего лишь
полчаса утром и полчаса днем со старшими, да еще изредка полчаса или час
по вечерам с младшими.
- Сколько же там всего детей? - спрашивает отец.
- Не все ли вам равно? Ведь ему не кормить их, а только учить. Какая
ж тут разница - трое, пятеро или семеро детей? Вы же знаете, что я вам
друг и не подведу. Какие могут быть сомнения? Мой совет: пусть сорванец
сейчас же собирает вещи и отправляется со мной. Но сию же минуту, потому
что охотников на такое место найдется немало. Айда!
Шолом начинает укладываться. Много времени это у него не занимает.
Весь его гардероб состоит из двух рубашек, пары носков, мешочка с филак-
териями, молитвенника и книг, множества книг. Укладываясь, он искоса
поглядывает на отца, на его лицо, пожелтевшее, как воск. Отец теребит
редкую бородку, жует ее. Не говорит ни слова, но каждый вздох его разди-
рает сердце. Зато разговорилась мачеха. Она стала сожалеть о Шоломе, ей,
мол, вовсе не нравится план "Коллектора". Во-первых, что скажут люди?..
Люди скажут, сказались бы им все болячки, что виновата мачеха. Это одно.
А затем, кому может помешать дитя, когда оно живет при своем отце? Ртом
больше, ртом меньше - от этого суп не станет жиже... А когда дошло до
прощания, она даже пустила слезу.
Проводив Шолома, отец взял с него обещание, что субботу он будет про-
водить дома. Всю неделю уж как ни шло, но в субботу, ради бога, в суббо-
ту!.. Почему не доставить отцу удовольствие; тем более что и для Шолома
это отрада. Ибо где еще так справляют субботу, как в доме отца! Кто еще
так торжественно произносит субботнее приветствие, как его отец! У кого
так благородно звучат слова о хозяйке дома, которой нет равной. Кто еще
так хорошо, как его отец, поет субботние гимны! А благословение трапезы!
Все евреи благословляют трапезу, но не на всех покоится при этом божья
благодать. Во всех еврейских домах справляют субботу, но не всюду нисхо-
дят посланцы небес, ангелы мира, которые реют в воздухе, наполняют дом
тихой благодатью святого, великого и милого дня субботнего...
59
ИДИЛЛИЯ
Субботние гости.-Пoэт Биньоминзон. - Дантов "Ад" и "Иосафетова доли-
на, или Холера" Биньоминзона. - Как поэт жарит селедку на угольях. - За
субботним столом. -"Старостиха Фейге-Лея" с нетерпением ждет субботы
Приглашать в субботу гостей было не только богоугодным делом, это
вошло в привычку, стало потребностью для каждого почтенного горожанина в
те времена. Такой уважаемый человек, как Нохум Рабинович, и представить
себе не мог, как можно сесть за субботнюю трапезу без гостя. Подобная
суббота была бы омрачена для него.
И каждый раз бог посылал ему другого гостя. На этот раз гостем у него
был собственный сын. Тоже неплохо. Но, кроме сына, пришли еще двое. Один
из них-знакомый уже нам "Коллектор", а с другим гостем, Биньоминзоном, я
вас тут же познакомлю.
Это был певец. Не певчий у кантора, а певец-поэт, писавший на древне-
еврейском языке. Он сочинял книгу под названием "Иосафетова долина, или
Холера". В высоком стиле автор изображал, как бог, разгневавшись на пог-
рязшее в пороках человечество, ниспослал на землю холеру, разумеется, в
образе женщины, безобразной, страшной, настоящей "холеры", с огромным,
как у резника, ножом в руках, которым она рубила направо и налево. Ко-
нечно, Дантов "Ад" написан более ярко и производит на читателя более
сильное впечатление, чем "Холера" Биньоминзона. Но не в этом дело. Глав-
ное тут язык. То был цветистый, пышный, тягучий, как патока, витиеватый
язык, которого "Холера", конечно, не заслужила. Это о произведении. Те-
перь о самом авторе.
Биньоминзон был тощий, широкий в кости человек, с широким квадратным
лоснящимся лицом, с редкой бороденкой, до того редкой, что, когда он ел,
можно было проследить за каждым куском, который попадал в горло. При
каждом глотке он делал движение головой вверх и вниз, точно голодный
гусь. Волосы на голове у него были тоже редкие, но длинные, с завитками
и всегда смазанные до блеска чем-то жирным. Одевался он на немецкий ма-
нер и носил высокую, твердую шляпу. Одежда его была чрезвычайно поноше-
на, но чиста, опрятна, тщательно вычищена и выглажена. Все он делал сам
-сам чистил, сам гладил, сам чинил, сам пуговицы пришивал. Можно пору-
читься, что он по ночам сам стирал рубашку, которую носил днем; даже
галстук на нем был его собственного производства. Говорил он каким-то
хватающим за душу голосом, отчаянно жестикулируя; при этом на лице его
появлялась жалобная гримаса, а полузакрытые глаза были воздеты горе.
Глядя на этого субъекта, герой биографии не раз думал про себя: "Инте-
ресно знать, как выглядел Биньоминзон лет тридцать - сорок тому назад,
когда был еще мальчишкой".
Как он здесь очутился, никто не знает. Выражаясь языком мачехи, его
"привадил" сюда "Коллектор". "Одна напасть тащит за собой другую..." Не-
честивцам везет: "Коллектор" в один прекрасный день привел поэта с серым
чемоданчиком в руке, как раз в такое время, когда мачехи не было дома.
Застав субъекта с чемоданчиком, читающего отцу какую-то книжку, она сра-
зу заявила, что это не человек, а злосчастье, один из тех, которых "надо
погуще сеять, чтобы они пореже взошли", и спросила, почему он не предпо-
чел остановиться у Рувима Ясноградского. Однако было уже поздно. Челове-
ка из дому не выгонишь, особенно существо, которому ничего не нужно, ко-
торое ничего не требует. Спал он на старой клеенчатой кушетке в темном
коридоре между двумя комнатами. Когда вносили самовар, он нацеживал ки-
пятку до самого верху в свой собственный большой чайник, насыпал в него
из желтой бумажки каких-то листьев "от сердца", доставал из кармана ку-
сочек сахару и пил себе свой чай.
С едой тоже самое. В его сером чемоданчике всегда находился кусок
хлеба, черствый-пречерствый. Чем хлеб черствее, тем лучше-экономней.
Каждый день он покупал себе кусок селедки за копейку, заходил на цыпоч-
ках в кухню, раз двадцать пять извинялся перед мачехой и просил разреше-
ния положить свой кусочек селедки в печь, куда-нибудь в уголок на горя-
чие уголья, чтобы он немного поджарился. Селедка эта, когда жарилась,
отчаянно протестовала; шипя и потрескивая, она испускала такую вонь, что
хоть из дому беги. Мачеха клялась, что в следующий раз выбросит поэта
вместе с его селедкой, но клятвы своей не выполняла, ибо нужно было сов-
сем не иметь сердца, чтобы так поступить с человеком, который всю неделю
питается одной только селедкой.
Исключение составляла суббота. В субботу Биньоминзон был гостем за
столом наравне со всеми гостями и даже выше их, поскольку он человек де-
ликатный, просвещенный, поэт наконец. А если он, к несчастью, беден, то
ведь это не его вина. Если бы это зависело от его желания-он предпочел
бы быть богатым. Но раз человеку не везет!.. И Биньоминзон глубоко взды-
хал. Хозяин отвечал ему тоже вздохом и наливал по стаканчику вина ему,
себе и "Коллектору", и они выпивали не только за себя, но и за весь свой
народ. От вина все оживлялись, языки развязывались, и собеседники прини-
мались говорить все разом, и не о пустяках, упаси бог, но о вещах значи-
тельных-о книгах, о философии, просвещении, науке...
Самый младший из гостей, автор этих описаний, тоже принимал участие в
разговоре, но боялся вымолвить лишнее слово, хотя к нему относились уже
почти как к взрослому. Шутка ли, паренек дает уроки, самостоятельно за-
рабатывает!
С тех пор как Шолом зажил отдельно, самостоятельной жизнью, два дру-
гих гостя стали относиться к нему как к взрослому, говорили ему "вы".
Для "Коллектора" он стал клиентом, покупателем. Записав Шолома на одну
восьмую билета брауншвейгской лотереи, он обещал ему тем же голосом и с
той же убедительностью, как и отцу, что он, с божьей помощью, выиграет
главный выигрыш. Что касается Биньоминзона- то он стал частым гостем у
репетитора и писал за его столиком в то время, когда тот занимался с
учениками. А однажды поэт принес свой серый чемоданчик с бумагами и
черствым хлебом и, вместо того, чтобы жарить по утрам свой кусок селедки
в заезжем доме Рабиновичей и терпеть обиды от мачехи, занялся этим делом
у хозяйки своего юного друга, к которому он в конце концов совсем пере-
селился и прочно там обосновался.
Все вышло просто и естественно. Два человека неплохо относятся друг к
другу и могут быть взаимно полезны - почему бы им не держаться вместе?
Биньоминзон-хороший гебраист, поэт, а у его юного друга отдельная комна-
та и широкая кровать, поле целое - не кровать, кому же помешает, если на
ней будет спать не один, а двое? А то, что Биньоминзон сверх меры много-
речив и не перестает расхваливать собственные творения, читает до позд-
ней ночи свои поэмы, да с таким жаром и воодушевлением, что слезы стоят
у него на глазах,- так это не беда. У Шолома, слава богу, крепкий сон, а
Биньоминзона мало трогает, что он спит. Ибо, когда Биньоминзон читаег
свои стихи, ему все нипочем - хоть бы весь мир полетел вверх тормашками!
Казалось бы, что могло связывать между собой этих описанных выше лю-
дей. Что общего, например, между Нохумом Рабиновичем - почтенным горожа-
нином, полухасидом, полупросветителем-и таким миснагедом*, как "Коллек-
