обутками людишки. Румяная деваха радостно улыбается морозному солнечному
дню: поскрипывая новыми полусапожками, она тащит нежданную получку и под
мышкой банку с паточным вареньем.
Вылетел из лавки мальчик, бежит, машет связкой баранок, рад. Остано-
вился у виселицы, взглянул на трупы и, печальный, тихо поплелся домой.
В крепости партизаны принимают от солдат оружие. Деловито, не торо-
пясь и с толком. По богатым дворам забирают лошадей.
Зыков задал всем работу. Он в соборе, но он везде: и всякий из парти-
зан, на какой бы работе ни был, видит строгие глаза его, слышит его го-
лос. Зыков здесь.
А между тем солнце склонялось к закату, подрумяненными столбами валил
густой дым из труб, и в соборе зажгли паникадило.
Зыков сидел на амвоне перед открытыми царскими вратами. На кресле по-
ложена архиерейская подушка, а под ноги брошены орлецы. По обе стороны
его зажжены в высоких подсвечниках большие свечи - так распорядился для
торжественности Срамных. От двойного свету сверху и с боков на блед-
но-матовом лице Зыкова играют тени, и серебрятся редкие седины в густой
черной бороде. Лицо его незабываемо и страшно.
В церкви очень тихо, даже Наперсток присмирел, и его невиданной вели-
чины топор опущен вниз.
Тихо, все ждут знака. И по знаку выхватили с левого клироса старого
протопопа. Парализованная, на левом клиросе, стояла кучка духовенства,
начальства и чиновников, в кольце вооруженных партизан.
- Кто ты? - твердо спросил Зыков старика.
- Я Божий протоиерей. А ты кто, еретик? - также твердым, но тонким,
по-молодому, звенящим голосом ответил священник.
Зыков нахмурился, закинул нога на ногу, спросил:
- А знаешь про протопопа Аввакума, про лютую смерть его слыхал? От
чьей руки?
- Не от моей ли?
- От вашей, антихристовы дети, от вас, богоотступники, табашники, ни-
конианцы. Кто глава вашей распутной церкви был? Царь. Кому служили? Бо-
гатым, властным, мамоне своей. А на чернь, на бедноту вам наплевать. Так
ли, братаны, я говорю?
- Так, так...
- С кем идешь: с Колчаком или с народом? Отвечай!
- Сними шапку. Здесь храм Божий! - и седая голова протопопа затряс-
лась.
- На храме твоем не крест, а крыж.
Священник вскинул руку и, загрозив Зыкову перстом, крикнул:
- Слово мое будет судить тебя, злодей, в день Судный!
Зыков вскочил, в бешенстве потряс кулаками и снова сел:
- Отрубить попу руку, - кивнул он Наперстку. - Пусть напредки ведает,
как Зыкову грозить.
Наперсток распялил рот до ушей, и реденькая татарская бороденка его
на широких скулах расщеперилась.
- Стой, - остановил его Зыков и спросил сидевшего в кресле, напротив
от него Срамных: - Эй, судья! Одобряешь мое постановленье?
- Одобряю, одобряю, - захрипел, заперхал рыжий верзила. - Он, окаян-
ный, возлюбим друг дружку по первоначалу говорил... А опосля того,
кровь, говорит, за кровь... Вот он какая, язви его, кутья...
- Народ одобряет? - на всю церковь, и в купол, и в стены прогремел
Зыков.
- Одобряем, одобряем... Долой кутью!
Протопоп побелел и затрясся. Зыков махнул рукой. Наперсток, раскачи-
вая топор, как кадило, коротконого зашагал к попу.
Весь дрожа и защищаясь руками, тот в ужасе попятился.
- Погодь, куда!
Вмиг священник растянулся на полу, сверкнул топор, и правая кисть,
сжимая пальцы, отлетела. Кто-то захохотал, кто-то сплюнул, кто-то исс-
тупленно крикнул.
- Дозволь! - мигнул Наперсток Зыкову и занес над поповской головой
топор.
- Подними, - приказал Зыков.
- Вставай, язва! - Наперсток, расшарашив кривые ноги, быстро поставил
обомлевшего священника дубом.
- Стой, не падай.
Из толпы, со смехом:
- Доржись, кутья, за бороду!
- Здравствуй батя... ручку! - сорвался Срамных с места и протянул ему
свою лапищу. - Батя, благослови!..
- Ну, здоровкайся, чего ж ты, - прогнусил Наперсток.
А Срамных крикнул:
- Возлюбим друг дружку, батя! - и наотмашь ударил старика по голове.
- Срамных! - и Зыков свирепо топнул.
Рыжий, хихикнув, как провинившийся школьник, сигнул на место.
Пламя свечей колыхалось и чадило, капал воск. Иконостас переливался
золотом, и пророки вверху шевелили бегущими ногами.
На паперти хлопали двери. С ружьями входили партизаны, они снимали
шапки и крестились, но, оглядевшись, вновь накрывали головы и с сопеньем
протискивались вперед. В темном углу молодой парень-партизан снял сереб-
ряную лампадку, попробовал на зуб и сунул ее в мешок. Потом перекрестил-
ся и встал в сторонке, цепко присматриваясь к сияющим образам.
Священник был бледен, глаза его лихорадочно горели и побелевшие губы
прыгали от возбуждения. Он не чувствовал никакой боли, но инстинктивно
зажал в горсть разруб изувеченной руки. Сквозь крепко сжатые онемевшие
пальцы бежала кровь.
- А теперича у нас с тобой, попишка, другой разговор пойдет, - сказал
Зыков. - Не зря я тебе оттяпал руку, гонитель веры нашей святой. Знаю
вас, знаю ваши поповские доносы... Погромы учинять, народ на народ, как
собак науськивать?!
- По-о-ехал, - нетерпеливо прогнусил Наперсток и поправил на башке
остроконечную шапку из собачины.
- Знаешь ли, кто я есть, кутья?
- Злодей ты! Вот ты кто. - Священник рванулся вперед, и густой свире-
пый плевок шлепнулся Зыкову в ноги.
- Поп!! - И Зыков вздыбил. - Я громом пройду по земле!.. Я всю землю
залью поповой...
- Проклинаю!.. Трижды проклинаю... Анафема! - Священник вскинул кро-
вавые руки и затряс ими в воздухе. Из обсеченной руки поливала кровь. -
Анафема! Убивай скорей. Убивай... - Голос его вдруг ослаб, в груди зах-
рипело, он со стоном медленно опустился на пол. - Больно, больно. Ру-
ченька моя...
Зыков язвительно захохотал и враз оборвал хохот.
- Зри вторую книгу Царств, - торжественно сказал он, шагнул к попу и
пнул его в голову ногой: - Чуешь? "И люди сущие в нем положи на пилы".
Чуешь, поп: на пилы! "И на трезубы железны и секиры железны, и тако сот-
вори сынам града нечестивого". Читывал, ай не? - Зыков выпрямился и по-
велительно кивнул головой: - А ну, ребята, по писанию, распиливай напо-
полам.
Наперсток пал на колени:
- Эй, подсобляй. Рработай!..
Длинная пила, как рыбина, заколыхалась и хищно звякнула, рванув одеж-
ду. Священник пронзительно завопил, весь задергался и засучил ногами.
Ряса загнулась, замелькали белые штаны. Ему в рот кто-то сунул рукавицу
и на ноги - грузно сел.
Парень с мешком было просунулся вперед, но вмиг отпрянул прочь, и по
стенке, торопливо к выходу. Весь содрогаясь, он выхватил из мешка трясу-
щимися руками лампадку, сунул ее на окно и пугливо перекрестился. Ему
вдруг показалось, что пила врезывается зубами в его тело, от резкой боли
он весь переломился, обхватил руками живот и с полумертвым диким взгля-
дом выбежал на улицу.
- Следующего сюда! - приказал Зыков и опустился на парчевую подушку.
У сухого, лысого, в рясе, человека со страху отнялись ноги. Его при-
волокли. Он повалился перед Зыковым лицом вниз и, ударяя лбом в полови-
цы, выл.
- Кто ты?
- Дьякон, батюшка, дьякон... Спаси, помилуй...
- Какой церкви?
- Богоявленской, батюшка, Богоявленской... Начальник ты наш...
- Народ не обижал?
- Никак нет... Опросите любого... Я человек маленький, подначальный.
- Вздернуть на колокольне. Следующего сюда!..
Дьякона поволокли вон и на смену притащили толстого рыжего попа.
- Этот - самая дрянь, погромщик, - сказал Срамных.
- Чалпан долой.
Наперсток намотал на левую руку поповскую косу и, крякнув, оттяпал
голову.
- Следующий! - мотнул бородою Зыков.
Глава IX.
Солнце село за побуревшей цепью каменных отрогов. Над городом кровя-
нилось в небе облако, и наплывал голубой вечерний час. Виселица и трупы
на ней молча грозили городу.
Наперсток вышел последним.
- Ишь ты, принародно желает, сволочь... - бормотал он самому себе. -
А по мне наплевать... Только бы топору жратва была.
Душа его напиталась кровью, и взмокшие от крови валенки печатали по
голубоватому снегу темные следы. Пошатываясь, он в раскорячку нес свой
искривленный горб, и звериный взгляд его - взгляд рыси, упившейся крови
до бешенства.
Чрез площадь, молча и бесцельно, двигаются конные, пешие партизаны,
беднота.
Виселица замахнулась на всех. В пролетах колоколен, в воротах церков-
ных оград тоже висят свежие трупы.
Три всадника на трех веревках водят по улицам коменданта крепости и
двух польских офицеров. Средний всадник - Андрон Ерданский. На конце его
веревкой толстый штабс-ротмистр пан Палацкий. Когда всадники едут рысью,
пану очень трудно поспевать, он падает и, взрывая снег, с проклятиями
волочется по дороге, как куль сена. Бегущие сзади толпой мальчишки сме-
ются, кричат, швыряют застывшим конским калом. Прохожие останавливаются,
из калиток выглядывают головы в платочках, в шапках и, как по приказу,
деланно хохочут.
Черноусое лицо Андрона Ерданского болезненно-скорбно, озноб трясет
его, и голова горит - бросить бы аркан, удариться бы в переулок и спать,
спать... Но задний всадник не спускает с него глаз.
Весь город в красных флагах, купеческого кумачу Зыков не жалел. Флаги
густо облепили дом купца Шитикова, и на балконе огромное красное, видав-
шее виды знамя: - "Эй, все к Зыкову. Зыков за простой люд. Айда".
Гараська с Куприяном украли утром корчагу рассыпчатого меду.
- Надо водой развести, по крайности, похлебаем. Навроде пива, - ска-
зал Гараська. Он вывалил в пустую шайку мед и опружил туда два ведра из
колодца воды.
- Что ты, толсто рыло, делаешь!.. Пошто добро-то портишь? - выхватила
у него ведро прибежавшая с рынка Настасья. В руке у нее только-что полу-
ченные подарки: женская кофта, шаль, пимы. - Выливай вон. Надо кипят-
ком... Ужо я брагу вам сварю...
Она вбежала в домишко и запорхала взад, вперед, как угорелая. За ночь
ее лицо осунулось, и голубые глаза были в темных, бессонных тенях.
Гараська взял винтовку и пошел на улицу.
- Эх, когда же по-настоящему гулевать-то станем...
Темнело. На блеклом небе бледными точками замерцали звезды.
Возле дома Шитикова горели костры, толпились люди.
Гараська направился к толпе, напряженно стоявшей у пылавшего костра.
И, когда он пробирался вперед, взмахнул широкий топор Наперстка, сталь
хряснула, покатилась голова.
А какая-то румяная, в красном платочке тетя сладострастно взвизгнула,
нырнула в толпу, но опять вылезла и уставилась разгоревшимися глазами на
окровавленный топор. И вновь темная лапа выхватила трясущегося в серой
поддевке старика.
- Зыков, спаси... Зыков, помилуй... Все возьми... - монотонно, как
долгий стон, и очень жалобно молил он, упав на колени и подняв взгляд к
террасе.
Но руки вцепились в него, как клещи, блеснул топор. Красноголовая те-
тя взвизгнула, нырнула в толпу, но любопытство взяло верх - снова вылез-
ла. Она проделала так вот уже двадцать раз, два воза трупов лежали на
санях, и плаха - покривилась: от обильной крови под ней подтаял снег. В
толпе приговоренных, оцепленных стражей людей, все время раздавались
плач, стон, вопли.
Гараська был как во сне. Он только теперь вспомнил про Зыкова и пере-
вел взгляд вверх: на возвышенном балконе стоял в черной поддевке, в
красном кушаке, рыжей шапке, чернобородый, саженного роста великан.
Наперсток гекнул: - "гек!" - и вся толпа гекнула, топор хряснул, по-
катилась голова.
- Злодий! злодий!.. - болезненно выкрикнул Андрон Ерданский и заме-
тался по балкону. Ему вдруг захотелось броситься на горбуна и вгрызться
ему зубами в горло. - Пан, пусти. Дуже неможется...
Возле Зыкова стояли люди, Срамных и другие, еще два парня с винтовка-
ми - стража.
- Веди сюда! - крикнул Зыков.
И к балкону подтащили коменданта крепости, поручика Сафьянова.
Лицо Зыкова в напряженном каменном спокойствии, он собрал в себе всю
