Рожечники наскоро продули берестяные рожки, дудари испробовали дудки,
пикульщики - пикульки.
- Айда за мной!
Ударил барабан, горласто задудили многочисленные рожки и дудки, два
парня бухали колотушками в медные тазы, в которых только-что варили хле-
бово, свистуны в такт барабану оглушительно высвистывали.
Музыка стонала, выла, скорготала, хрюкала. Партизан от этой музыки
сразу затошнило, у всех заскучали животы. Гараська заткнул уши пальцами
и скривил рот: ужасно хотелось взвыть собакой.
Даже Зыков густо сплюнул и сказал в бороду:
- Вот сволочи... Аж мороз по коже...
Как только вступили в город, рыжий дядя Срамных сделал выстрел, тогда
на всех колокольнях раздался торжественный трезвон. Глаза Зыкова чуть
улыбнулись. Он ласково оглянулся на Срамных.
Все улицы по пути были освещены кострами. В переулках у костров выг-
нанные из домов и хибарок горожане, и в каждой кучке - зыковский всад-
ник.
Народ по приказу кричал ура, махали шапками, платками, флагами, осо-
бенно усердствовали мальчишки.
Собаки раз'яренно кидались на рожечников, стараясь вцепиться в глотки
лошадей. Крайний всадник снял с плеча вилы, ловко воткнул их в захрипев-
шего пса и перебросил через забор.
Зыков, гордо откинувшись, ехал на коне царем. Он совершенно не отве-
чал на восторженные крики. Только изредка подымал нагайку и выразительно
грозил толпе.
Лишь показались ворота крепости, с вала пыхнул огонь и вместе с пла-
менем тарарахнул взрыв, как гром. Кони шарахнулись и заплясали. Бежавшая
за отрядом толпа метнулась врассыпную, многие упали, опять вскочили, в
ближних домах вылетели стекла.
Зыков с подручными рысью в'ехал в крепость.
На валу, около того места, где разорвало пушку, хрипя, полз на карач-
ках бородатый, в поддевке человек. У самых ног зыковского коня он про-
тяжно охнул, перевалился на спину и вытянулся, закатив глаза. На откосе
неподвижно лежал еще один, зарывшись головой и руками в снег.
- Чурбаны неотесанные, - раздраженно сказал Зыков. - Из пушки палить
не могут.
- Я им говорил, - замахал руками прибежавший, бледный весь, как по-
лотно, солдат. - Пушка незнакомая, старинная, чорт ее ведает, что за
пушка... А они до самых краев, почитай, набили порохом... Вот и... Трое
твоих орудовали, двое тута-ка, эвот они... А третьего не знай куда фук-
нуло, поди, где ни то на крыше. Я от греха убег.
Еще подходили солдаты, тряслись, как осинник.
- Есть другая пушка? - спросил Зыков. - Ну-ка, давай сюда. И пороху
скольки хочешь? Ладно.
Дружно тянули от церкви заарканенную ржавую тушу пушки. Подтащили к
откосу. Кричали, подергивая концы аркана:
Раз-два! Еще разок!
Раз-два! Матка идет!
Раз-два! Подается!
Но пушка подавалась туго. Она лениво вползала вверх, как стопудовая
черепаха.
- Дубинушку надо! - крикнул красавец Ванька-Птаха и заливисто запел:
Наш начальник Зыков
Чо-о-рный!..
Он отчаянный
Задо-о-рный!..
Да, э-е-е-ей, дуби-и-нушка, ухнем...
Да, э-е...
- А ну! - Зыков соскочил на землю и впрягся в аркан.
Все надулись, сразу запахло редькой, и пушка, злобно ощерив рот, хо-
дом поползла наверх.
- Миклухин! - крикнул Зыков. - Орудуй... Ты бомбардиром был. Греми
раз двадцать... Надобно на людишек трепет навести. А где ж красные пра-
вители? Большевики?
- В тюрьме... А главные перебиты были. Кой-кто остался.
- Всех на свободу.
- И жуликов?
- Всех. Моим именем. Большевики пусть спокойно по домам идут. Когда
надо, покличу. Да пускай смирно сидят, а то... - он ткнул кулаком в
грудь и гордо крикнул: - Я здесь власть! - Лицо его было сурово. - Эй,
Гусак! Об'яви нашим, чтоб раз'езжались по домам. Чинно-благородно
чтоб... моим приказом, строгим. Обид никаких. А то башки, как кочни, по-
летят! Гулять же будем по окончании делов. Срамных! Указывай фатеру.
Глава VII.
Луна разогнала все тучи. От звездного неба шел голубоватый зыбкий
свет.
Деревянный двух-этажный дом купца Шитикова, с колоннами и резьбой,
выходил на соборную площадь. Стекла отливали голубым блеском, как на
солнце темно-синий шелк. Внутри, одинокий, пугливо светился огонек. У
ворот, по углам и во дворе стояли вооруженные партизаны.
- Двери, - сказал Зыков, влезая на крыльцо.
Сверкнула сталь двух грузных ломов, дерево затрещало, и Зыков с рыжим
поднялись наверх.
Зыков двинул плечом запертую дверь, и оба пошли в заднюю комнату на
огонек. Их шаги в пимах были тяжелы и мягки. В спальне горела лампа, у
образов две лампадки. Хозяин и хозяйка стояли под лампадками, лицом к
дверям, умоляюще скрестив на груди руки. Страх перекосил, исковеркал их
лица.
- Здорово, ваше почтение, - прохрипел Срамных. - Давай деньги!.. Три
тыщи! Видишь, сдержал слово, самолично Зыкова привел. Вот - он, он! Да-
вай деньги! - и захохотал. Хохот был хищный, злорадный. У хозяев остано-
вилось сердце, враз похолодела кровь.
- Все возьмите... Батюшки мои, отцы родные... - и оба повалились на
колени.
- Богачество можешь оставить при себе, - сквозь зубы сказал Зыков,
горой шагая на них. В глазах Зыкова Шитиков мгновенно увидел свою
смерть. Кособоко откачнулся и, прикрыв голый, как яйцо, череп ладонями,
пронзительно завизжал. Зыков резко два раза взмахнул чугунным безменом,
и все смолкло.
- Приплод есть? - спросил Зыков.
- Нету. Бездетные они. - Все лицо и глаза Срамных были в слюнявой и
подлой улыбке.
- А там кто охает? - Зыков пошел с лампой в соседнюю комнату.
- А это ейная мать, больная...
- Выбросить в окно. С кроватью вместе.
Рыжий с двумя партизанами подняли кровать:
- Побеспокоить, бабушка, придется.
Старуха онемела: ворочала глазами и, как рыба, открывала ввалившийся
рот. Поднесли к венецианскому окну и раскачали. Вместе с двойной рамой
все кувырнулось на мороз.
Выбросили и те два трупа.
- Эх, дураки... Холоду напустили, - сказал Зыков.
- Законопатить можно. Эвот сколько ковров, - ответил рыжий. - Эй, по-
шукай-ка, братцы, гвоздочков.
Зажгли все лампы.
- А внизу кто? - спросил Зыков.
- Приказчики, да Мавра, стряпуха ихняя.
- Позвать стряпуху. - И сел на кресло.
Мавра была слегка подвыпивши. У самой двери она брякнулась на колени
и поползла к Зыкову, голося басом:
- Ой ты, свет ты наш, ты ясен месяц... Батюшка, кормилец, не погу-
би... Разбойничек ангельский...
- Дура! Ты купчиха, что ли? Встань...
- Верная раба твоя... Ой, батюшка, милый разбойничек... - и заревела
в голос.
Зыков нахмурился, подхватил ее под пазухи:
- Жирная, а дура, - и посадил рядом с собой на диван.
- Ой, ой, - скосоротилась она и засморкалась. - Ничевошеньки я знать
не знаю, ведать не ведаю... Хошь режь, хошь жги... А только что...
- Слушай...
- Не буду у них, у проклятых буржуев, жить.
- Да слушай же...
- Знать не знаю, ведать не ведаю... Разбойничек ты мой хороший...
- Молчи, сволочь!. - внезапно вскочив, затряс Зыков под самым ее но-
сом кулаками. - Срамных! Растолкуй ей, чтоб на двадцать ртов ужин сгото-
вила... Да повкусней... А баня готова? Фу-у чорт, дура баба.
Третий раз грохнула пушка. Стекла и висюльки на лампе взикнули.
- Скажи тому обормоту, как его... Миклухину, достаточно палить. Завт-
ра... - проговорил Зыков и пошел в баню.
Ему светил фонарем приказчик Половиков, нес веник с мылом, простыню и
хозяйское белье.
Баня - в самом конце густого сада. Весь сад в пушистом инее, как че-
ремуха в цвету. И все морозно голубело. На пуховом снегу лежали холодные
мертвые тени от деревьев.
- Прикажете пособить? - спросил приказчик, приподымая шапку и почти-
тельно клюнув длинным носом воздух.
- Нет. Уважаю один.
- Не потребуется ли вашей милости девочка или мадам? Можно интелли-
гентную... - приказчик осклабился и выжидательно стал крутить на пальце
бороденку.
Зыков быстро повернулся к нему, задышал в лицо, строго сказал:
- Не грешу, отстань... - и вошел в баню.
Зажег две свечи, начал раздеваться.
Когда стаскивал с левой ноги пим, рука его попала в какую-то против-
ную, холодную, как лягушка, слизь. Он отдернул руку. От голых пяток до
боднувшей головы его всего резко передернуло, лицо сжалось в гримасу, во
рту, в пищеводе змеей шевельнулось отвращенье:
- Тьфу! Мозги...
Он шагнул из бани и далеко забросил оба пима в сугроб.
От голубеющей ночи, со двора, пробирались к бане три всадника.
Зыков закрючил дверь, взял винтовку, китайский пистолет, нож и веник
и нагишем вошел в парное отделение.
Когда он залез на полок и с азартом захвостался веником, пушка грох-
нула в четвертый и последний раз.
Продрогшие за длинный переход партизаны набились по теплым городским
углам, кто где.
У молодой бабочки Настасьи пятеро. Маленькая, шустрая, она, как на
крыльях, порхала от печки к столу, в чулан, в кладовку.
- Да ты ложись спать... Мы сами... Зыков не велел беспокоить зря. А
Зыков скажет - отпечатает.
- Как это можно, - звонко и посмеиваясь возражала та.
На столе самовар, яичница, рыба, калачи - бабочка на продажу калачи
пекла.
Четверо были на одно лицо, словно братья, волосы и бороды, как лен.
Только у пятого, Гараськи, обветренное толсторожее лицо голо и кирпич-
но-красно, как медный начищенный котел.
- А у тя хозяин-то, муж-то есть? - зашлепал он влажными мясистыми гу-
бами.
- Нету, сударик, нету... Воюет он... При Колчаке.
- При Колчаке? - протянул Гараська, прожевывая хлеб со сметаной. -
Зыков дознается, он те вздрючит.
- По билизации, сударик... Не своей волей, - слезно проговорила ба-
бочка, и сердце ее екнуло.
- По билизации ничего, - сказал мужик в красных уланских штанах. -
Ежели по билизации, он не виноват.
Настасья успокоилась. Быстрые глаза ее уставились в бороды чавкающих
мужиков.
- Кого же вы бить-то пришли? Большачишек, что ли?
- Кого Зыков велит, - сказал крайний мужик в овчинной жилетке с офи-
церскими погонами и крепкими зубами щелкнул сахар.
- Нам кого ни бить, так бить, - весело сказал Гараська и, обварившись
чаем, отдернул губы от стакана.
- А ты нешто убивывал? - спросила бабочка.
- Убивывал. Я на приисках работал, там народ отпетый... Убивывал...
Глаза Настасьи испугались.
- Гы-гы-гы, - загоготал Гараська. - Вру, вру... А вот я бабенок ува-
жаю чикотать, - он квакнул по-лягушачьи и боднул хозяйку в мягкий бок:
- А зыковский наказ забыл, паря? Оглобля!.. Чорт... - окрысились на
Гараську мужики.
- Так тебе Зыков и узнал, - с притворной заносчивостью сказал Га-
раська, подмигивая мужикам.
Все плотно наелись и рыгали. Молодые мужики, раздувая ноздри, приме-
ривались к хозяйке глазом: бабочка круглая. Вот только что Бог ростом
обделил. Одначе, не хватит на всю артель.
- Ну, братцы, дрыхнуть.
Настасья улеглась за занавеской на кровати, партизаны в соседней ком-
натушке на полу, разбросив шубы.
Старший, Сидор, задал лошадям овса, помолился Богу и бесхитростно до
утра завалился спать.
Почти по всему городку партизаны крепко спали. Только выходы на окра-
инах караулили зоркие глаза, да раз'езды, тихо переговариваясь, рыскали
по улицам.
А вот за крашеными воротами драка, гвалт: два партизана, голоусик с
бородатым, пьяные, вырывали друг у друга деревянную шкатулку.
- Моя! - кричал голоусик.
- Врешь! Я первый увидал.
И оба залепили друг другу по затрещине.
Раз'езд загрохотал в калитку и в'ехал во двор:
- Язви вас! Вы драться?!.
Партизаны крепко спали, и пушка сомкнула свое хайло, только обывате-
лей мучила бессонница. Воля в каждом померкла, покривилась, всяк по-
чувствовал себя беззащитным, жалким, как заключенный в тюрьму острожник.
Люди были, как в параличе, словно кролики, когда в их клетку вползет
удав. Озадаченные обыватели то здесь, то там чуть приоткрывали дверь на
