в карман.
Акулька, подобрав рубашонку, голозадо шмыгнула по приступкам на печ-
ку, к бабушке.
Когда укладывались спать, хозяин спросил:
- Много ли у тебя, Зыков, народу-то?
- К двум тысячам подходит.
- Поди, твои кержаки больше?
- Всякие. Чалдонов*1 много да беглых солдат. Каторжан да всякой шпаны
- тоже прилично. А кержаков не вовся много.
- А с Плотбища есть кержаки у тя?
- С Плотбища? Кажись, нет. А где это? Чего-то не слыхал.
- Весной откуда-то прибегли, разорили, вишь, их там. В глухом логу
живут... Нонче пашню запахивали быдто. Верстов с пятнадцать отсель.
- Надо навестить, - сказал Зыков и стал одеваться. _______________
*1 Чалдон - коренной сибиряк-крестьянин.
- Куда ты? Что ты, ночь... Спи!
- Ничего. Я там переночую. Скажи-ка парню своему, чтоб двух коней ми-
гом заседлал. Он знает дорогу-то?
Зыкову хотелось спать, глаза не слушались, но он враз пересилил себя.
Горела лампадка у старых икон. Шестеро товарищей его спали в повалочку
на полу. Он притворил за хозяином дверь и поднял за плечи рыжеголового.
- Слушай-ка, Срамных. Ну, прочухивайся скорей, чего шары-то выпучил!
Это я. Вот что... - Зыков задумался. - Завтра до солнца айда в город. По
пути смени коня и дальше. Чтоб к вечеру туда поспеть. Вынюхай, понима-
ешь, все. Кой-кого поприметь. Умненько.
Потом поднял корявого и низенького, в черной бороде с проседью, тот
сразу вскочил и коренасто, как кряж, стоял на шубе, раскорячив ноги. Во-
лосы шапкой висли на глаза.
- Слушай, Жук. Завтра отряд ты поведешь. Понял? Ты. А я нагоню. - Жук
почтительно встряхивал головой.
- Кони готовы! - веселым голосом крикнул Гараська, входя к ним - Вин-
товку надо?
- Захвати.
Было одиннадцать часов. Месяц высоко вздыбился. Скрипучие ворота вы-
пустили двух всадников.
Они проехали вдоль села. У костров, в тулупах и пимах, взад-вперед,
чтоб не уснуть, ходили с винтовками часовые. У дальних за селом ворот, в
поскотине, возле покрытых лесом скал, тоже горел костер. Четверо спали
около жаркого пламени, пятый часовой с винтовкой, скорчившись, сидел на
брошенном у костра седле и храпел. Зыков, проезжая, сгреб его за шиво-
рот, приподнял, бросил в сугроб и, не оглядываясь, поехал дальше. Га-
раська захохотал:
- Вскочил... Хы-хы-хы... Опять кувырнулся... Целит!..
Жихнула пуля мимо самой зыковской головы и горласто, среди гор, грох-
нул выстрел. Зыков карьером подскакал к костру. Все у костра вскочили:
- В кого стрелял? - гневно крикнул он.
Часовой, раскосый парень, отряхивая снег, сердито скосил на Зыкова
глаза:
- В чорта!.. В того самого, что в сугроб людей швыряет.
Зыков вынул пистолет и выстрелом в лоб уложил часового на месте.
От села, в тумане взвихренного снега, с гиканьем мчались марш-маршем
всадники.
- Сменить часового! - крепко сказал Зыков и поехал вперед.
Гараська весь трясся, зубы его стучали.
Еще ковш Сохатого не повис отвесно над землей, как всадники, миновав
звериные горные тропы и лога, под'ехали к кержацкой заимке. Заимка, при-
таившись, плотно сидела в ущельи, как в пазухе блоха.
- Тпру, - остановил Гараська. - Здесь.
Из конур, из-под амбара, с лаем выскочили собаки. Трусливый Гараська
поймал жердину. Зыков, подойдя к двери, постучал. Гараська, взмахивая
жердиной, робко пятился от раз'яренной собачьей своры.
За дверью раздался голос, в избе вспыхнул огонек.
- Господи Исусе Христе, помилуй нас, - сказал Зыков.
- Аминь.
Дверь отворилась, перед ними стоял высокий сухой бородач.
- Милости просим... Кто такие, гостеньки?
Маленькая изба, построенная на спешку, битком набита спящими. Было
жарко. От разбросанных на полу подушек отрывались встрепанные головы,
мигали сонными глазами и валились вновь.
Глава IV.
С утра Жук повел отряд дальше. Их путь был среди гор, в стороне от
большака, напрямки, по ущельям, падям и узеньким долинам горных речушек.
Древние засельники этого края, инородцы, частью были перебиты в граж-
данской склоке, частью бежали, куда глаза глядят, а иные притаились поб-
лизости, в недоступных потайных местах.
И расстилались по пути: горы, тайга, сугробы, вольный ветер и без-
людье. Редко, редко, в стороне - заимка, деревня иль село.
В это же утро оповещенные по заимкам кержаки сбирались в избу. Уж не-
чем было дышать, и Зыков предложил пойти на воздух.
Румяные, веселые лица баб и девок улыбчиво проводили кержаков. Бабы
стряпали, топили печь, звонко перекликались.
Гараська остался в избе. Сидит, врет. Бабье смеется.
- Овса, что ли, припереть? Сена? Пойдем кто-нибудь, покажь.
Все тело Гараськи горело, играла кровь. Но старуха, дьявол, зла, как
чорт. И глаза у нее по ложке.
В глухом сосняке, где заготовляли лес, народ расселся на поваленных
деревьях. Для сугрева, для веселости, развели костер. Зыков - в длинно-
полом, черного сукна на лисьем меху кафтане. Позднее зимнее солнце всхо-
дило из-за цепи гор. Зарумянились сосны, бородатые и безбородые крепкие
лица кержаков. Красный кушак на Зыкове стал ярким, как кровяной огонь.
- Пошто, отцы и братья, ни единого человека из вас не было у меня на
заимке? - спросил Зыков. - Давайте, сотворим беседу.
- Скрытничаем мы. Вот и сидим, боимся.
- Бежали, ягодка, сюда, бежали, - молодым голосом сказал белый старик
на пне. Нос у него тонкий, горбатый, на серебряном сухом лице два черных
глаза. - Наших мальцев Колчак воевать тянул, в солдаты. А с кем вое-
вать-то, чью кровь-то лить, спрошу тебя? Свою же. Сие от диавола суть.
Старик порывисто запахнул зипун и, оглянувшись на народ, подозри-
тельно уставился в лицо гостя.
Зыков крякнул, поправил пушистую шапку. Раскачиваясь и чуть согнув-
шись, он ходил взад-вперед меж костром и народом.
- Мы бы пришли к тебе, да перечат старики, - выкрикнул с каким-то
надрывом молодой парень и сплюнул в снег.
- Попридержи язык! - Белый дед гневно ударил костылем по сосне и пог-
розил в сторону примолкшей молодежи. - Словоблуды! Табашниками скоро за-
делаетесь.
- Парень дело говорит, - сказал Зыков и остановился. - Так ли, сяк
ли, а вы явственно должны мне ответить, кто вы суть? Я только сего ради
сюда и завернул. Истинно, не вру.
Он сложил на груди руки, и спрашивающие глаза его перебегали от лица
к лицу.
- Помощи от вас я не требую: народ у меня есть, и еще идут. - А вот
ответьте, без лисьих хвостов, по совести: со мной ли вы, друзьями, враги
ли мои лютые, или же ни в тех, ни в сех? Я мыслю - не враги вы мне, - в
его голосе была и ласка, и угроза.
Помолчали. Белый дед смущенно постукивал костылем по пню. Все смотре-
ли на него, ждали, что скажет.
Дед поднял голову, положил подбородок на костыль и, надменно потряхи-
вая головою, спросил:
- Ты вопрошаешь, сыне, кто мы тебе: во Христе ли или во диаволе? А по
первоначалу ты сам ответь: какое оправданье дашь делам своим? Дела же
твои, сыне, зело скудельны. - Глаза старика злые, черные и острые, как
шилья.
Зыков вздохнул и качнулся всем телом:
- Ты, старец Семион, вижу, в одну дудку с отцом дудишь, с моим роди-
телем. По небесному вы, может, и зрячи, а по земному - слепые кроты. Где
ты бывал? что видел? тайгу, горы, пни гнилые. А я везде бывал. Руки мои
в крови, говоришь? Верно. Зато сердце мое за народ кипит.
Кержаки закрякали, зашевелились. Как черная молния, со свистом рассе-
кая морозный воздух, промчался за добычей ястребок.
Зыков длиннополо взмахнул кафтаном и вскочил на пень:
- Эй, слушай все!
Молодежь прихлынула к самому пню и, раздувая ноздри, дышала в мороз
огнем.
- Кто гонитель нашей веры древней? Царь, архиерей, попы, начальство
разное, чиновники, купцы. Так или не так?
- Так, так... Истинно.
- Добре. А посему - изничтожай их, режь и капища ихние жги. Настало
время. Вся земля в огне. Откройте глаза и уши. Кто крепок, иди за мной.
Чрез огонь, чрез меч мы возродим веру нашу в Святом Духе, Господе истин-
ном. Кто слаб, зарывайся, как червь, в землю. На врага же своего пойду
грудь к груди. Ну, говори, Семион, чего трясешь бородой-то!
Дед ткнул в воздух костылем, ткнул в лицо Зыкова шильем своих глаз,
крикнул:
- Семя антихристово! Антихрист!.. Дело ли сыну нашей древлей матери
церкви с топором гулять?!.
- А ты забыл Соловецкое сиденье при Алексее при царе? - подбоченился
Зыков и перегнулся с пня, длинная цепь на черной рубахе повисла дугой. -
Нешто иноки старой веры не били царских слуг, не лили крови? Вспомни,
старик, сколько и нашей крови в то время пролито. Вспомни страданья про-
топопа Аввакума.
- Семя антихристово! Много вас, предтечев, развелось. Но и сам антих-
рист уже близ есть. Мозгуй! Голова пустая! По числу еже о нем - 666 -
узнаешь его, число же человеческое есть антихристово.
- Кому нужны твои старые слова? - запальчиво, но сдерживаясь, прого-
ворил Зыков. - О каком числе речь? Много раз предрекалось число сие, да-
же с незапамятных времен древних. Какое твое число, старче?
- Лето грядущее: едина тысяча девятьсот двадцать.
Старик заметил яд улыбки в густых усах и бороде Зыкова и голосом зве-
нящим, как соколиный крик, рванул ему в лицо:
- Демон ты или человек?!. Пошто харю корчишь?.. Во исполнение лет
числа зри книгу о вере правой.
- Не чтец я твоих заплесневелых книг!! - загремел, как камни с гор,
голос Зыкова, и все кержаки, даже сосны поднялись на цыпочки, а старик
разинул рот: - Оглянись, - какие времена из земли восстали?! Ослеп - на-
день очки. Книга моя - топор, число зверя - винтовка да аркан!
- Уходи, Зыков, уходи! - весь затрясся старик. - Не друг ты нам, всех
верных сынов наших отвратил от пути истины... Горе тебе, соблазнителю...
Знаю дела твои... Уходи! - неистово закричал старик, и его костыль угро-
жающе поднялся.
- Уходи, Зыков!! - вмиг выросли в руках бородатых кержаков дубинки. С
треском, ломая поваленные сосны, толпа метнулась к Зыкову:
- Христопродавец!.. Прочь от нас!!
Но молодежь вдруг повернулась грудью к своим отцам.
С злорадной улыбкой Зыков соскочил с пня и пошел, не торопясь, к за-
имке, затягивая на ходу кушак.
И толкались, лезли в его уши, в мозг, в сердце: крики, гвалт, стоны,
матершина кержаков.
Ехали медленно. Гараська то был мрачен: вздыхал и оглядывался назад,
то лицо его, круглое, как тыква, и румяное, вдруг все расцветало в слад-
кой улыбке. Гараська облизывался и пускал слюну.
- А ловко мы с Матрешкой околпачили бабку-то. На-ка, старая корга,
видала? - Гараська мысленно наставил кукиш, захохотал и стегнул коня.
Зыков, прищурив глаза и опустив голову, всматривался в свою покачнув-
шуюся душу, читал будущее, хотел прочесть все, до конца, но в душе мрак
и на дне черный сгусток злобы. И лишь ближайшее будущее, завтрашний
день, было для него ясно и четко.
- Этот старец Семион - ого-го...
Зыков видит: злобный старик седлает коня, берет двух своих сынов и
едет к его отцу, старцу Варфоломею.
- Две ехидны... Ежели камень преградил твой путь на тропе горной, -
столкни его в пропасть...
И Гараська думает, улыбчиво облизывая толстые от поцелуев губы:
- Баба ли, девка ли - и не понял ни хрена... Ну до чего скусны эти
самые кержачки.
Кони захрапели. Зыков вдруг вскинул голову. У подножия горы, с кото-
рой они спускались в долину речки, ждали три всадника.
Зыков остановил коня. Гараська снял с плеча винтовку. Ствол, как зас-
тывшая черная змея, сверкнул на солнце.
- Зыков! Это мы, свои... Зыков... - И навстречу им, из-под горы, от-
делился всадник.
- Мирные, без оружия, - сказал Зыков.
- Эх, жалко, - ответил Гараська. - Давно не стреливал.
Когда с'ехались все вместе, три молодых парня-кержака сказали:
- А мы надумали к тебе, хозяин... Возьмешь? Только у нас вооруженья
нету. Убегли в чем есть... После неприятности.
