вицкого толку, противных власти верховного правителя...
- Да вашего верховного правителя мужики ненавидят, аки змия, - неск-
ладно загромыхал Артамонов.
- Ежели красную сволочь не истреблять - в смуте кровью изойдем.
- Да ваше ли это пастырское дело?!. Ведь по вашему навету пятеро по-
вешено... Отец Петр! Батюшка!
Священник отворил дверь в освященные свои покои и сказал сердито:
- Ээ, Федор Петрович, всяк по-своему Россию любит.
Утром красный пятидневный флаг, новенький и крепкий, был сорван с
местного управления и водружен старый потрепанный: белый-красный-синий.
В это же утро три сотни партизан двинулись в поход.
Под Зыковым черный гривастый конь, как чорт, и думы у Зыкова черные.
Глава III.
Зыковские партизаны в этом месте впервые. Но население знает их давно
и встречает везде с почетом.
Уж закатилось солнце, когда голова утомленного отряда пришла в село.
На площади возле деревянной церкви, зажглись костры. Мужики добро-
вольно кололи овец, кур, гусей, боровков и с поклоном тащили гостям в
котлы.
- Обида вам есть от кого? - допрашивал Зыков обступивших его
крестьян. - Поп не обижает?
- Ох, батюшка ты наш, Степан Варфоломеич... Поп у нас, отец Сергий,
ничего... Ну от правительства от сибирского житья не стало. Набор за на-
бором, всех парней с мужиками, пятнай их, под метелку вымели. А придет
отряд - всего давай. А нет - в нагайки... Ежели чуть слово поперек - ви-
сельница... Во-о-о, брат, как. Опять же черти-собаки...
- Знаю.
- Вот на этой самой колокольне два пулемета было осенью, для устра-
шенья. Вот они какие, черти-собаки-то... А что девок перепортили, пятнай
их, баб... Ну, ну...
- Чехо-словаки туда-суда, утихомирились, а вот мандяришки... Ох, и
лютой народ... Да казачишки с Иртыша...
- Все одним миром мазаны.
Зыков сидел у костра на потнике, облокотившись на седло в серебряном
окладе. Он поднял голову и прищурился на крест колокольни.
- Поп не обижает? - опять переспросил он, и глаза его вызывающе ок-
руглились.
- Нет. Обиды не видать... А тебе на артель-то, поди, сена надо лоша-
дям, да овса? Да-а-дим...
- Срамных! - крикнул Зыков. - Иди-ка на пару слов.
От соседнего костра, бросив ложку, вскочил рыжебородый и мигом к Зы-
кову.
- Вон в том доме торговый человек, Вагин, - сказал Зыков. - Возьми
людей, забери овса, сена: надо коней накормить.
- Правильно, резонт, - весело переглянулись мужики.
- Эй! кто потрапезовал? - Зыков поднялся. - Ну-ка с топорами на коло-
кольню... Руби в верхнем ярусе столбы.
- Ну?! пошто это? - опешили крестьяне. - Мешает она тебе?!
- Надо.
Затрещала обшивка, доски с треском полетели вниз. Ребятишки таскали
их в костры. Акулька распорола гвоздем руку и испугано зализывает кровь.
- Пилой надо, пилой! - раздавались голоса. - Силантий, беги-ка за пи-
лой.
Из избы выскочил низенький, похожий на колдуна, старик и - к Зыкову:
- Пошто храм божий рушишь? Ах, злодей!... Вы кто такие, сволочи?!
Он топал ногами и тряс бородищей, как козел.
- Удди, дедка Назар! В голову прилетит, - оттаскивали его мужики.
Топоры, как коршун в жертву, азартно всаживали крепкий клюв в кондо-
вые столбы.
- А колокола-то... Надо бы снять. Разобьются.
- Мягко, снег.
- Однако, разобьются.
Зыков поймал краем уха разговор.
- Звоны ваши не славу благовествуют богу, а хулу, - сказал он громко.
- Попы на вовся загадили вашу дорожку в царство божье. На том свете по-
гибель вас ждет. - Он вдруг почувствовал какую-то неприязнь к самому се-
бе, крикнул вверх. - Эй, топоры, стой! - и быстро влез на колокольню. -
Скольки? - хлопнул он ладонью в главный колокол.
- Тридцать пудов никак.
- Добро, - сказал Зыков и подлез под колокол. - Вышибай клинья!
Края колокола лежали на его плечах.
Зацокало железо о железо, молот, прикрякивая, метко бил.
- Зыков! Смотри, раздавит... Пуп сорвешь.
- Вали, вали...
Колокол осел, края врезались, как в глину, в плечи. Ноги Зыкова дрог-
нули и напружились, стали, как чугун.
- Подводи к краю! Не вижу... - прохрипел он, едва отдирая ноги от
погнувшегося пола, и двинулся вперед.
- Берегись! - и колокол, приподнявшись на его ручищах, оторопело
блямкнул языком и кувырнулся вниз, в сугроб.
Зыков шумно, с присвистом, дышал. Шумно, с присвистом, вдруг задышал
народ.
- Вот это, ядрит твою, так сила...
Из носа Зыкова струилась кровь, на висках и шее вспухли жилы. Он под-
дел в пригоршни снегу и тер ими налившееся кровью лицо.
Топоры вновь заработали, щепки с урчанием, как лягушки, скакали в
воздухе. Кучка мужиков, пыхтя, выпрастывала из сугроба колокол.
Зыков опять стоял внизу, среди толпы.
- Канат, - скомандовал он. - Зачаливай!
От поповской калитки кричал священник, его сдерживали, успокаивали
мужики, а старухи орали вместе с ним, скверно ругались, взмахивали клюш-
ками.
- А как насчет попа, братцы? Говори откровенно... - опять сквозь
стиснутые зубы спросил Зыков, и белки его глаз, как жало змеи, вильнули
в сторону попа.
Мужики молчали.
- Эй, кто там еще? Слезай с колокольни!.. Подводи лошадей.
И по десятку коней впряглись в оба конца каната. Мужики, а сзади ре-
бятишки, крепко вцепились в канат, нагнулись вперед, напрягли мускулы,
застыли. И словно две огромных сороконожки влипли присосками в растоп-
танный белый снег.
- Готово?
- Вали!
Народ ухнул, закричал, некоторые наскоро перекрестились, нагайки ожг-
ли всхрапнувших коней, верх колокольни затрещал, заскорготал костями,
покачнулся и, чертя крестом по звездному небу, рухнул вниз. Взвились
снег и пыль, лошади и люди посунулись носами. Хохот, крик, веселая виз-
готня парнишек.
А дедка Назар, подкравшись сзади, грохнул-таки Зыкова костылем по го-
лове:
- Нна, антихрист!.. Нна...
- Дурак! - круто обернулся к нему Зыков, поправляя папаху. - Забыл,
как пулеметы-то на колокольне стояли? Забыл?
От двух его серых суровых глаз дед вдруг шарахнулся, как от чорта ба-
ба:
- Гаф! Гаф! Гаф! - отрывисто, сумасшедше взлаял он. - У, собака. Кер-
жацка морда. Гаф!.. - и под дружный хохот, боком-боком прочь, в прогон.
Костры ярко горели, с кострами веселей. Воздух над ними колыхался, и
видно было, как колыхались избы, небо, мужики.
В поповском доме погас огонь. От поповских ворот сипло лаял в небо
старый поповский пес. Девушки и бабы ходили вдоль освещенного кострами
села, перемигивались, пересмеивались с партизанами, угощали их кедровыми
орехами:
- На-ка, бардадымчик, погрызи.
Парнишки осматривали ружья, вилы, барабаны. Возле пулеметов целая
толпа.
- Эй! - закричал Зыков. - А где здесь староста?
И по селу многоголосо заскакало:
- Эй, Петрован!.. Где Петрован?.. Копайся скорей... Зыков кличет.
Петрован, лет сорока мужик, суча локтями и сморкаясь, помчался от пу-
лемета к Зыкову. За ним народ.
- Что прикажешь? Я - староста Петрован Рябцов. - Он снял шапку и,
запрокинув голову, смотрел Зыкову в глаза.
- Я по всем селам делаю равненье народу, - на весь народ заговорил
тот. - И у вас тоже. Шибко богатых мне не надо, и шибко бедных не должно
быть. Сердись не сердись на меня, мне плевать. Но чтоб была правда свя-
тая на земле. Вот, что мне желательно. И у меня нишкни. Ну! Эй, старос-
та! которые бедные - по леву руку станови, которые богатые - по праву
руку. Срамных, наблюдай. А я сейчас. Коня!
Он вскочил в седло - конь покачнулся - и поехал за околицу, на доро-
гу, проверять сторожевые посты.
- Эй, часовые! Не дремать! - покрикивал он, грозя нагайкой.
А в толпе мужиков крик, ругань, плевки. Парфена тащили из бедноты к
богатым. Аристархова не пускали от богатых в бедноту. Драный оборвыш
гнусил из левой кучки:
- Обратите внимание, господа партизане: семья моя девять душ, а из-
бенка - собака ляжет, хвост негде протянуть, вот какая аккуратная изба.
Мне желательно обменяться с Таракановым, потому у него дом пятистенок, а
семья - трое... А моя изба, ежели, скажем, собака...
- Сам ты собака. Ха! В твою избу. Вшей кормить.
Бабы подошли. У баб рты, как пулеметы, руки, как клещи, и, сердце -
перец.
Кричал народ:
- У тя сколь лошадей? А коров? Двадцать три коровы было.
- Было да сплыло. В казну отобрали. Дюжину оставили.
- Ага, дюжину!.. А мне кота, что ли, доить прикажешь?
- Братцы, надо попа расплантовать... Больно жирен.
- Сколь у него лошадей? Четыре? Отобрать... Две Василью, две оборвы-
шу. Только пропьет, сволочь...
- Кто, я? Что ты, язви тя...
- А попу-то что останется?
- Попу - собака.
- Это не дело, мужики, - выкрикивали бабы.
- Плевала я на Зыкова... Кто такой Зыков? Тьфу!
- А вот под'едет, он те скажет - кто.
Под'ехал Зыков:
- Ну, как? Слушай, ребята. Обиды большой друг дружке не наносите...
- Степан Варфоломеич! Набольший! - и драный, низенький оборвыш закла-
нялся в пояс черному коню. - Упомести ты меня к богатею Тараканову, а
его, значит, ко мне: избенка у меня - собака ежели ляжет, хвоста негде
протянуть.
Зыков сердито прищурился на него, сказал:
- Тащи сюда свою собаку, я ей хвост отрублю. Длинен дюже.
В толпе засмеялись:
- Ах, ядрена вошь... Правильно, Зыков!.. Он лодырь.
- Ну, мне валандаться некогда с вами, чтобы из дома в дом перегонять,
- потрогивая поводья, сказал Зыков. - Уравняйте покуда скот... Надо
списки составить, посовещайтесь, идите в сборню... Что касаемо жи-
тельства, вот укреплюсь я, как следовает быть, тихое положенье настанет,
все села новые по Сибири построим. Лесу много, знай, топоры точи. Всем
миром строить начнем, сообща. Упреждаю: поеду назад, проверка будет.
Чтоб мошенства - ни-ни... Эй, Ермаков!
К ночи все затихло. Месяц был бледный, над тайгой и над горами вста-
вал туман.
Партизаны разбрелись по избам, многие остались у костров. Лошадей
прикрыли потниками, ресницы, хвосты и гривы их на морозе поседели.
Зыков с шестью товарищами ушел на ночевую к крепкому мужику Филату.
- Чем же тебя побаловать? - спросил Филат. - Чай потребляешь?
- Грешен, пью. Плохой я, брат, кержак стал.
- Эй, баба! Становь самовар, да дай-ка щербы гостям. Такие ли добрые
моксуны попались, об'яденье.
Щербу ели с аппетитом. Выпили по стакану водки. Как ни просил хозяин
повторить - нельзя.
- Мой сын, - сказал Филат, - в дизентирах. Ну, он желает записаться к
тебе. Гараська, выходи! Чего скоронился?
Вышел высокий, толстогубый, с покатыми плечами, парень и заскреб в
затылке:
- Жалаим... Постараться для тебя, - сказал он, стыдливо покашливая в
горсть.
- Пошто для меня? Для ради народа, - поправил Зыков. - Ну, что ж.
Рад. Конь есть?
- Двух даем, - сказал отец. - И винтовка у него добрая. Мериканка. И
вся амуниция. С фронта упорол.
И пока пили чай, еще записалось четверо, с винтовками и лошадьми.
- Мы не будем убивать, так нас убьют, - сказал поощрительно какой-то
дядя от дверей.
Крестьян набилось в избу много. Были и женщины. Зыков крупно сидел за
столом среди своих и хозяев, на голову выше всех. Черные, в скобку под-
рубленные волосы гладко причесаны. Поверх черной рубахи шла из-под гус-
той черной бороды серебряная с часами цепь. Бабы не спускали с него
глаз. Акулька, маленькая дочь Филата, выгибаясь и потягиваясь, стояла у
печки. Раненая гвоздем рука ее была замотана тряпкой.
Акулька все посматривала на черного большого дяденьку и что-то шепта-
ла. Потом кривобоко засеменила к своей укладке, вытащила заветную кон-
фетку с кисточкой и, сунув ее в горсть Зыкову, нырнула, сверкая пятками,
в толпу баб и девок. Все захохотали.
Зыков растерянно повертел конфетку, качнул головой и тоже улыбнулся:
- Спасибо, деваха... Расти, жениха найду, - сказал он, пряча подарок
