- Вот, даже мне глаз могли подбить, - показывая на затекший глаз, ух-
мыльнулся длиннолицый парень с чуть пробившейся белой бородкой.
- Ладно, - сказал Зыков. - Спасибо, детки.
- Куда, на заимку к тебе, али в город?
- На заимку. Вернусь, - к присяге приведу. С Богом.
Дорогой, посматривая на широкие плечища Зыкова, Гараська спросил:
- А правда ли, Зыков, что тебя и пуля не берет?
- Правда. Ни штык, ни пуля, ни топор.
- Кто же тебя, ведун заговорил?
- Сам. Я ведь сам ведун.
Гараська захохотал:
- Ты скажешь... А пошто же хрест у тя? Сам ночесь видал, спали вмес-
те.
Тот молчал.
- Быдто тебя летом окружили чехо-собаки, в избе быдто, а ты взял в
ковш воды, сел в лодочку да и уплыл. Старухи сказывали.
- Врут. Это другие разбойники так делывали: Стенька да Пугач.
- А ты, Зыков, нешто разбойник?
- Разбойник.
- О-ой. Врешь! Те - атаманы. А ты нешто атаман?
- Атаман.
- Нет, ты воин, - сказал Гараська. - Ты за народ. У тебя войско. Ты
войной можешь итти... Ты как генерал какой... Тебя народ шибко уважает.
Про тебя даже песня сложена.
- Спой.
Гараська засмеялся и сказал:
- Да я не умею... Чижолый голос очень, нескладный... Ежели заору, у
коня и у того со смеху кишка вылезет.
Долина все сужалась. Желтые, скалистые берега были изрыты балками и,
как зубастые челюсти, все ближе и ближе сходились, закрывая пасть. На
обрывах лес стоял стеной. Солнце ярко било в снег. Следы зверей и зверу-
шек чертили рыхлые сугробы. Небо бледное, спокойное, наполненное светом
и тишиной. Мороз старается щипнуть лицо. Очень тихо. Скрипучий снег за-
дирчиво отвечает некованным копытам. Две вороны, по горло утонув в сне-
гу, повертывают головы на всадников. Сорока волнообразно пересекла доли-
ну и с вершины елки задразнилась. Взлягивая прожелтел бесхвостый заяц.
Сел. Уши, как ножи, стригут.
- А ты, Зыков, уважаешь с бабами греться? - Гараська смешливо разинул
рот, повернул голову и насторожил припухшее, укушенное морозом ухо.
- Когда уважаю, а когда и нет...
- А я завсегда уважаю... - облизнулся Гараська и в волненьи задышал.
- У меня на этот счет строго. - И, обернувшись, погрозил парню. -
Имей в виду.
- Гы-гы-гы... Имею...
Они повернули от Плотбища в горелый лес.
В это время соборный колокол в городке заблаговестил к молебну.
Глава V.
Небольшой собор битком набит народом. Людской пласт так недвижим и
плотен, что с хор, где певчие, кажется бурой мостовой, вымощенной людс-
кими головами.
Редкая цепь солдат, сзади - мостовая, впереди - начальство и почетные
горожане.
Все головы вровень, лишь одна выше всех, торчком торчит, - рыжая,
стриженая в скобку.
Служба торжественная, от зажженного паникадила чад, сияют ризы духо-
венства, сияют золотые погоны коменданта крепости поручика Сафьянова, и
пуговицы на чиновничьих мундирах глазасто серебрятся.
Весь чиновный люд, лишь третьегодняшней ночью освобожденный из
тюрьмы, усердно молится, но радости на лицах нет: ряды их неполны:
кой-кто убит, кой-кто бежал, и что будет завтра - неизвестно.
У двух купцов гильдейских Шитикова и Перепреева и прочих людей торго-
вых в глазах жуткая оторопь: чуют нюхом - воздух пахнет кровью, и напы-
щенная проповедь седовласого протоиерея для них звучит, как последнее
слово над покойником.
Лицо сухого, но крепкого протоиерея Наумова дышало небесной благо-
датью. Он начал так:
- Возлюбим друг друга, како завеща Христос.
А кончил призывом нелицемерно стать под стяг верховного правителя и,
не щадя живота своего, с крестом в сердце, с оружием в руках, обрушиться
дружно на красные полчища, на это отребье человеческого рода, ведомое
богоотступниками на путь сатаны.
- Ибо не мир принес я вам, а меч, сказал Христос! - воскликнул пас-
тырь, голос его утонул в противоречии, лицо вспыхнуло румянцем лжи, и
глаза заволоклись желчью.
Рыжеголовый тщетно пытал вытащить руку из сплющенной гущи тела, потом
кивком головы он освободил ухо от шапки волос и, разинув рот, весь нас-
торожился.
По случаю избавления града сего от бунта изуверов и крамольников,
престарелый дьякон, выпятив живот, возгласил многолетие верховному пра-
вителю, победоносному воинству, верным во Христе иноплеменным союзникам,
начальствующим лицам и всем богопасовым гражданам. А погибшим и умучен-
ным - вечная память.
После службы, под колокольный трезвон, народ повалил в городское уп-
равление.
- Будут речи говорить... Митинг...
- Митинги запрещены.
- А сегодня особый день... Разрешено. Шагай проворней!
Рыжий, весь взмокший, жадно глотал ядреный морозный воздух. Он тоже
шагал с другими, выпытывал:
- А это чей домок, фасонистый такой? А-а, Шитикова? Что, дюже богат?
Обманывает? Сволочь. А чего смотрите-то на него?
Таня Перепреева шла из собора домой с младшей сестренкой своей Вероч-
кой.
Верочке весело, Верочка по-детски смеется, указывая рукой на рыжего
верзилу:
- Таня, Таня, гляди-ка.
Но Таня ничего не слышит и не видит возле. Ее большие серые глаза
устремлены вперед и ввысь, ее нет здесь.
Рыжий облизнулся на девушку:
- Вот так товарец... Чьих это?
Митинг прошел тревожно. Председательствовал внебрачный сын монаха,
чиновник Горицвет. Говорило начальство, представители правых партий,
служилый люд и духовенство, даже седовласый протоиерей Наумов.
Настроение было подавленное, всех охватил заячий какой-то трепет, ре-
чи были тревожны и смутны: город отрезан, солдат горсточка, солдаты не-
надежны, продуктов и хлеба мало, на военную помощь правительства рассчи-
тывать нельзя, красные же полчища с боем продвигаются вперед. Спо-
койствие, спокойствие!.. Кто-то слышал от самого коменданта, кто-то ви-
дел телеграмму, что сюда двинут отряд поляков, что этот отряд еще вчера
должен был притти сюда... Долой! Враки! Довольно слухов! Тут предлагают
слухи, а между тем - ха-ха! Всюду мужичьи бунты, грабежи, пожары, по
стране рыщет партизанская рвань. Разбойник Зыков мутит народ, грабит
храмы, режет власть имущих и богачей. Горе стране, где нет хозяина. На
кого же уповать, где найти защиту? Единая надежда - Бог. Но для сего на-
до подготовить себя постом, покаянием, добрыми делами и, главное, возлю-
бить ближнего, как самого себя. А вся ли крамола арестована? Справку!
Пожалуйста, справку о последнем крамольном мятеже. Убито и ранено граж-
дан и солдат 14 человек, двое пропали без вести. Со стороны же больше-
вистской сволочи убито и изувечено 79 человек. А сколько красной сволочи
ранено? Раненых нет. Браво! Браво!
С задних рядов поднялся костлявый, в черных очках, в измызганной шу-
бенке человек и чахоточным голосом крикнул:
- А кто возвестил: любите врагов ваших? Кто?!
- А вот кто! - и кулак мясника ударил чахоточного по лицу. Очки пог-
нулись, правое стеклышко упало на пол.
- Это портняга! Пьяница!..
- Он всегда за красных.
- Бей его!
- Сицыли-и-ист...
Но страсти постепенно утихали. Возле стенки, вытирая шубой штукатур-
ку, продирался чахоточный, лицо его желто, костляво, безволосо, как у
скопца, свободный глаз горел огнем, и жалко темнело сиротливое стеколыш-
ко.
- Иди, покуда цел, - тянул его за рукав милицейский, и сзади какой-то
дядя в фартуке толкал его в загривок.
- Благодарим, граждане! Спасибо!.. - крикнул из дверей чахоточный и
сплюнул кровью. - Убийцы вы!
- Вон, вон, вон!
Звонок.
- К порядку!
Вз'ершившийся народ опускал перья, остывал, но ноздри все еще разду-
вались, и судорожно ходили пальцы на руках.
- Граждане, православные христиане!..
И в низком, сумеречном зале зашипело:
- Шитиков... Шитиков... Сам Шитиков.
Купец сбросил енотку, и на тугом животе его засияла золотая с брелка-
ми цепь. Загривок и подбородок его хомутом лежали на покатых плечах. Лы-
сая, овальная, как яйцо, голова открыла безусый, безбородый рот и облиз-
нулась.
- Граждане, - заквакал он, как весенняя лягушка, и большие лягушачьи
глаза его застыли на вспотевшем лбу. - Кто приведет мне христопродавца
Зыкова - тому жертвую три тыщи серебром...
- Я приведу!.. Самолично, - раздался лесовой хриплый голос. Шитиков и
сидевшие за столом быстро оглянулись. Из полутемного угла шагнул рыжий
верзила в полушубке, он выбросил широкую ладонь и прохрипел: - Давай,
купец, деньги!.. Живьем приведу.
Шитиков пугливо откачнулся:
- Ты кто таков?
Рыжий исподлобья медленно взглянул на него:
- Я - неизвестно кто. А берусь... Давай деньги!.. Я каторжанин... И
ты каторжанин. Давай деньги!.. Ей-Богу, приведу!.. Самого Зыкова.
Живьем... Давай деньги!
- А где Зыков? А где Зыков? Эй, рыжий!.. Говорят, сюда идет?! - зак-
ричали в народе.
- Зыков убит в горах.
- Нет, не убит... Идет... Сюда идет.
- Враки! - густо, по-медвежьи рявкнул рыжий. - Зыков теперича к Мон-
голии ударился, войско собирать. А за три тыщи приведу... Берусь!
Вдруг послышалось на улице "ура" и резкий свист. Рыжий злорадно и за-
гадочно вскрикнул:
- Ага, голубчики! - и тяжелым шагом двинулся к дверям.
Народ в испуге поднялся с мест. Одни бросились к выходу, другие к ок-
нам, но стекла густо расписал мороз, и сквозь мороз непрошенно лезли в
дом свист и крики.
- В чем дело? Сядьте, успокойтесь!.. - отчаянным, дрожавшим голосом
взывал председатель. - В чем дело?.. Стой!.. Куда! - и сам был готов
сорваться и бежать.
- Назад! Назад! - вкатывалась в дверь обратная волна. - Назад!.. Это
два офицера, чехо-словаки, что ли... Поляки, поляки!.. И отряд... Десять
человек... Двадцать... Сотня... Целый полк!
И с треском в зале, через гром аплодисментов:
- Ура! Ура!..
Два поляка-офицера при саблях: тучный, лысый, с бачками, и черноусый,
молодой, в синих венгерках, в длинных, чесаного енота, сапогах, тоже
кричали ура, тоже хлопали в ладони.
Но не все присутствующие выражали патриотический восторг, многие уг-
рюмо молчали. Как камень молчал и рыжий. Скрестив на груди руки, он сто-
ял, привалившись к косяку, и ждал, что будет дальше. А дальше было...
Акцизный чиновник Артамонов в церковь и на митинг не ходил. Чорт с
ним, с митингом, он беспартийный, чорт побери всех красных, белых и зе-
леных, он просто труженик, ему надо обязательно к 15-му числу двухне-
дельную, по службе, ведомость составить. Царь был, царю служил, Колчак
пришел - Колчаку, большевики власть возьмут - верой и правдой будет
большевикам служить, чорт их задави.
Отец Петр тоже не ходил в собор. Счастливый отец Петр.
Отца Петра крестьянин из соседней деревни на требу к себе увез, ста-
руху хоронить. Отказывался, не хотелось ехать. Но крестьянин в ноги
упал, крестьянин два золотых отцу Петру в священнослужительскую ручку
сунул. Батюшка согласился и уехал. Счастливый отец Петр, уехал!
А чиновник Федор Петрович Артамонов замест того, чтоб на счетах щел-
кать, упражняется с Мариной Львовной в чаепитии.
Состояние духа их тревожно. Что-то будет, что-то будет? В этакие,
прости Господи, времена живем. Но в тревогу постепенно, исподволь, впле-
тается какое-то томление, лень и нега. Давненько это началось, а вот се-
годня крепко на особицу.
Не это ли самое томленье их почуял сердцем отец Петр и упорно отказы-
вался на требу ехать? А все-таки поехал. Судьба. Счастливый отец Петр,
счастливые Марина Львовна и акцизный чиновник Артамонов!
Кисея, старинные часы в футляре, герань, два щегла, ученый скворец,
портреты архиереев. Самовар пышет паром, и пышет здоровьем пышная Марина
Львовна, попадья. Дымчатый китайский кот зажмурился, у горящей печки
дремлет.
- Ужасно все-таки народ стал вольный, - сказала матушка и положила
Федору Петровичу в чай со сливок пенку. - О девицах и говорить нечего,
но даже женщины.
- Наши дни подобны военной будке: белый, красный, черный, - ответил
