Большинство посетителей не обратили внимания на происшедшее; это были
главным образом подлинные ценители искусства, не любившие, когда процесс
эстетического созерцания нарушался мелкими досадными инцидентами.
Прибывший полицейский не спеша подошел к Кэролайн и спросил:
- Охотник или жертва?
- Жертва, - ответила она и подала ему свою карточку.
Полицейский кивнул, наклонился над трупом китайца, достал его
бумажник, извлек оттуда карточку и перечеркнул ее крест-накрест. На
карточке Кэролайн полицейский сделал звездообразную просечку под рядом
таких же и вернул ее.
- Участвовали в девяти Охотах, верно, мисс? - произнес он почтительно.
- Совершенно верно, - сдержанно ответила Кэролайн.
- Ну что ж, у вас это здорово получается, да и сегодня вы убили его
аккуратно и со знанием дела, - одобрил полицейский, - без лишней
[174]
жестокости, как некоторые. Лично я люблю наблюдать, как работают настоящие
профессионалы: убивают ли они, готовят ли пищу, чинят обувь или еще
что-нибудь... А что делать с призовыми деньгами?
- Пусть министерство перечислит их на мой счет, - бросила Кэролайн.
- Я сообщу им, - пообещал полицейский. - Вы успешно провели девять
Охот! Осталась всего одна, а?
Кэролайн кивнула. Вокруг нее постепенно собралась целая толпа,
оттеснившая полицейского. Это были одни женщины: женщины-охотники
встречались довольно редко, а потому привлекали внимание.
Послышались возгласы одобрения, и Кэролайн, вежливо улыбаясь,
выслушивала их в течение нескольких минут. Наконец она почувствовала
усталость - нормальному человеку трудно привыкнуть к эмоциональному
напряжению Охоты.
- Очень вам благодарна, - сказала она, - но сейчас мне нужно
отдохнуть. Господин полицейский, вас не затруднит прислать мне галстук
охотника? Я сохраню его как сувенир.
- Слушаюсь и повинуюсь, - ответил полицейский.
Он помог Кэролайн пробраться сквозь восторженную толпу и проводил до
ближайшего такси.
Пять минут спустя в зал вошел невысокий бородатый мужчина в
вельветовом костюме и лакированных туфлях. Он посмотрел по сторонам,
[175]
удивляясь пустоте залов: почему говорили, что на эту выставку трудно
достать билеты? Ну да ладно. Мужчина начал осматривать экспонаты.
Разглядывая картины и скульптуры, он многозначительно кивал, якобы со
знанием дела. Подойдя к трупу китайца, распростертому посреди зала в луже
крови, мужчина остановился. Он долго и задумчиво смотрел на труп, потом
заглянул в каталог, обнаружил, что там его нет, и пришел к заключению, что
экспонат прибыл слишком поздно, а потому не попал в список. Он еще раз
внимательно посмотрел, углубившись в размышления, и наконец высказал вслух
свою точку зрения:
- Ничего, кроме структурных достоинств... Производит определенное
впечатление, пожалуй, хотя излишне бьет на сентиментальность.
И проследовал в следующий зал.
ГЛАВА 2
Что может быть приятнее июньского дня? Мы можем ответить на этот
вопрос. Намного приятнее середина октября в Риме, когда Венера входит в
дом Марса, и туристы, подобно леммингам, завершили свою ежегодную
миграцию, и большинство из них отправилось домой, в свои холодные туманные
страны, где родились.
Впрочем, некоторые из этих искателей солнечного света и тепла
остаются. Они приводят свои жалкие оправдания: спектакль, вечеринка,
концерт, который не хотелось пропустить, сви-
[176]
дание. Однако настоящая причина иная: у Рима есть особая атмосфера,
наивная и несравнимая. В Риме можно стать главным действующим лицом в
драме своей собственной жизни. Это, разумеется, не более чем иллюзия,
однако северные города не могут похвастаться и этим.
Барон Эрик Зигфрид Рихтоффен ни о чем таком не думал. Его лицо
выражало привычное раздражение. Германия вызывала у него неодобрение
(отсутствие дисциплины), Франция - отвращение (грязь), а Италия
одновременно и раздражала, и вызывала отвращение (отсутствие дисциплины,
грязь, эгалитаризм, декадентство). Он приезжал в Италию каждый год;
несмотря на неисправимые недостатки, эта страна казалась ему наименее
отталкивающей среди остальных. К тому же здесь ежегодно проводилась
международная выставка лошадей на Пьяцца ди Сиенна.
Барон слыл блестящим наездником. Это его предки втаптывали в грязь
крестьян коваными копытами своих боевых коней. В конюшне барона были
слышны звуки фанфар, сопровождавших парад конных карабинеров в сверкающих
мундирах на площади.
Барон был крайне раздражен, поскольку стоял в одних носках и ждал,
когда кто-нибудь из грумов - когда эти парни нужны, их невозможно найти! -
принесет ему сапоги. Проклятый грум отсутствовал уже восемнадцать минут
тридцать две секунды, если верить часам на руке барона. Сколько нужно
времени, чтобы навести гля-
[177]
нец на пару сапог? В Германии, точнее, в замке Рихтоффенштейн, который
барон считал последним осколком истинной Германии, пару сапог приводят в
почти идеальное состояние в среднем за семь минут и четырнадцать секунд.
Подобное промедление вызывает желание зарыдать, или впасть в ярость, или
сорвать зло на ком-то, или сделать что-то еще...
- Энрико! - завопил барон так, что его можно было услышать на Марсовом
поле. - Энрико, проклятье, где ты?
Глас вопиющего в пустыне... На площади щеголеватый пижон-мексиканец
кланяется судьям. Наступает очередь барона... Но у него нет сапог, черт
побери, нет сапог!
- Энрико, мерзавец, немедленно иди сюда или этим вечером прольется
кровь! - снова загремел барон.
Выкрикнуть такую длинную фразу единым духом нелегко, и он едва перевел
дыхание. Ожидая отклика, барон прислушался.
А где же таинственный Энрико? Под трибунами наводит окончательный
блеск на пару сапог для верховой езды, сапог настолько великолепных, что
они не могут не вызывать зависти у любого всадника. Энрико был худым и
морщинистым стариком, уроженцем Эмилии, привезенным в Рим по требованию
общественности. Все единодушно признавали, что никто не может сравниться с
ним в искусстве чистки сапог. Это относилось даже к тем знатокам, которые
привносили принципы "дзэн-буддизма в Искусство Чистки и Полировки.
[178]
Энрико увлеченно трудился, сосредоточив внимание на сверкающих шпорах.
Он наморщил от усердия лоб и осторожно покрывал блестящий металл
серебристым веществом.
Он был не один. Рядом, наблюдая за его действиями с определенным
интересом, находился человек, которого можно было принять за двойника
Энрико. Оба мужчины были одеты совершенно одинаково, до мельчайшей детали.
Единственным различием было то, что второй Энрико был связан и во рту у
него был кляп.
Снаружи донеслись восторженные крики толпы, приветствовавшей
мастерство мексиканца. Перекрывая их, раздался вопль барона, вполне
пригодный для полковых плацев:
- Энрико!
Энрико-1 поспешно встал, последний раз осмотрел сверкающие сапоги,
похлопал Энрико-2 по лбу и быстро захромал под трибунами к своему хозяину.
- Ха! - выдохнул барон при виде слуги и сопроводил это восклицание
потоком немецких слов, непонятных, но, без сомнения, обидных для скромного
Энрико.
- Ну что ж, посмотрим, - наконец произнес барон, когда его гнев остыл.
Он осмотрел сапоги и увидел, что придраться не к чему. Тем не менее
барон обмахнул их замшевой тряпкой, которую постоянно носил в кармане как
полезную вещь, предназначенную для того, чтобы ставить самодовольных
грумов на место.
- Немедленно надень на меня сапоги! - ско-
[179]
мандовал барон и вытянул мощную тевтонскую ногу.
Надевание сапог, сопровождаемое проклятьями, наконец было завершено. И
как раз вовремя, потому что мексиканский наездник - у него были напомажены
волосы! - выезжал с поля под гром аплодисментов.
В блестящих сапогах, с моноклем в глазу, держа под уздцы верного коня
- знаменитого Карнивора III от Астры из Асперы, - барон шагнул вперед,
чтобы предстать перед судьями.
Остановившись ровно в трех шагах от судейской ложи, барон вытянулся по
стойке "смирно", склонил голову на четверть дюйма и молодцевато щелкнул
каблуками. Раздался громкий взрыв, и барона окутало облако серого дыма.
Когда дым рассеялся, все увидели барона: он лежал лицом вниз перед
трибунами, мертвый, как пикша, выловленная на прошлой неделе.
Поднялась паника, казалось, охватившая всех зрителей, кроме одного
англичанина в твидовом костюме с пузырями на коленях, сделанными еще на
фабрике, и грубых ботинках из шотландской кожи весом по два и три четверти
фунта каждый, который громко крикнул: "Как лошадь? Не случилось ли чего с
лошадью?"
После того как его заверили, что лошадь барона ничуть не пострадала,
англичанин сел на место, недовольно бормоча, что не следует взрывать бомбы
поблизости от лошадей и что в некоторых странах виновник такого безобразия
тут же стал бы объектом внимания полиции.
Но и в этой стране злоумышленник немед-
[180]
ленно привлек внимание полиции. Он вышел из конюшни и сбросил маску грума.
Это был Энрико-1, он же Марчелло Поллетти, мужчина лет сорока, а может
быть, тридцати девяти, с привлекательным меланхолическим лицом, грустной
улыбкой, ростом чуть выше среднего. У него были высокие скулы, говорящие о
глубоко скрытой страстности, сдержанная усмешка скептика и карие глаза с
тяжелыми приспущенными веками - явная примета человека, любящего безделье.
Его увидели несколько тысяч зрителей на трибунах и тут же оживленно
принялись обмениваться впечатлениями по поводу случившегося.
Поллетти изящно поклонился приветствовавшей его толпе и предъявил
лицензию на право Охоты ближайшему полицейскому. Тот проверил ее, сделал
просечку, отдал честь и вернул Поллетти.
- Все в порядке, сэр. Разрешите мне первым поздравить вас с убийством,
одновременно волнующим и эстетически безукоризненным.
- Вы очень любезны, - ответил Марчелло. Их окружила толпа репортеров,
искателей острых ощущений и доброжелателей всех видов и сортов. Полиция
отогнала всех, кроме журналистов, и Марчелло начал отвечать на вопросы со
спокойным достоинством.
- Почему, - спросил французский репортер, - вы решили нанести
взрывчатку на шпоры?
- Это было необходимо, - ответил Поллетти. - На нем был
пуленепробиваемый жилет.
Журналист кивнул и записал в блокноте: "Щелканье каблуками, принятое у
прусских офице-
[181]
ров, сегодня, по иронии судьбы, привело к гибели одного из аристократов.
Смерть в результате исполнения символически высокомерного жеста - этот
жест предполагает наличие исключительных достоинств, - несомненно, должна
означать смерть экзистенциальную. Таким по крайней мере было мнение
охотника Марела Поети..."
- Как вы думаете, насколько удачным будет исполнение вами роли жертвы
в следующей Охоте? - спросил мексиканский репортер.
- Я, право, не знаю, - ответил Марчелло. - Но, несомненно, исход
станет смертельным для одного из двух участников.
Мексиканец улыбнулся и написал: "Мариелло Поленци убивает, не теряя
спокойствия, и относится к грозящей ему самому гибели хладнокровно. В этом
мы видим универсальное утверждение "мачизма", мужественности того сорта,
когда жизнь постигается только через безусловное принятие смерти..."
- Вы считаете себя жестоким? - спросила американская журналистка.
- Ни в коем случае, - отозвался Марчелло. Она записала: "Нежелание
хвастаться вместе с полной уверенностью в своей силе делает Марчелло
Поллетти человеком особым, совершенно приемлемым для американской модели
поведения..."
- Вы боитесь, что вас могут убить? - поинтересовался репортер из
Японии.
- Конечно, - ответил Марчелло. "Учение "дзэн", - начал писать
репортер, - по крайней мере с одной авторитетной точки зре-
[182]
ния, является искусством видеть вещи такими, каковы они в
действительности. Марчелло Пол-летти, спокойно воспринимающий страх перед
смертью, можно сказать, сумел победить его методом чисто японским. Но
сумел ли? Неминуемо встает вопрос, является ли признание Поллетти страха
перед смертью великолепным преодолением непреодолимого или простым
