глубину его души. Почему-то вспомнились маленький домик с соломенной
крышей в горах близ Перуджи и полная седая улыбающаяся женщина, стоящая у
двери, вокруг которой вилась лоза, с глиняным кувшином в руке. Он видел
мать только раз, на фотографии, которую прислал ему Витторио. Тогда это не
произвело на него впечатления, но теперь...
Кэролайн повернулась к нему, и в ее огром-
[275]
ных глазах отразился последний розовый отблеск умирающего солнца. Поллетти
вздрогнул, несмотря на то, что температура воздуха и воды была семьдесят
восемь градусов по Фаренгейту (1) и с юго-запада дул ласковый бриз со
скоростью пять миль в час.
- Мне хочется узнать о тебе побольше, - произнесла Кэролайн.
Поллетти заставил себя рассмеяться.
- Обо мне? Я самый простой человек и прожил самую обычную жизнь.
- Расскажи о ней, - попросила Кэролайн.
- Мне нечего рассказывать, - ответил Поллетти.
И вдруг он заговорил о своем детстве и первом опыте в сексе и
убийстве; о своей конфирмации; страстной любви к Лидии, поначалу
безмятежной и счастливой, но превращенной женитьбой в невыносимую скуку; о
том, как он встретил Ольгу и стал жить с ней, как узнал, что ее странное
поведение вызвано врожденной неустойчивостью характера, а не страстной
независимостью, но было уже слишком поздно.
Кэролайн сразу поняла, что жизненный опыт принес Поллетти горечь и
разочарование. Те радости, которые в юности казались ему редкими и
недостижимыми, став доступными, превратились в бесконечную вереницу
безотрадных и отчаянно скучных повторений. И тогда, увидев изнанку
радужных надежд, он забрался в скорлупу мрач-
- ---------------------------------------
(1) Около 25° С.
[276]
ных переживаний. Печально, подумала она, но не безнадежно.
- Вот и все, больше нечего рассказывать, - как-то неловко закончил
Поллетти.
Лишь теперь он понял, что болтал как чокнутый, как мальчишка. И тут же
подумал, что это не имеет значения, что его не интересует мнение Кэролайн
о нем.
Кэролайн молчала. Она повернула к нему лицо, такое таинственное в
темноте, окруженное ореолом светлых волос. Ее черты, всегда казавшиеся
классическими и холодными, сейчас были живыми и теплыми. Кэролайн
поразительно красива, но в темноте она казалась еще более привлекательной.
Поллетти беспокойно пошевелился, вспомнив, что люди, утратившие
иллюзии, часто легко поддаются зову романтики. Он закурил и сказал:
- Пошли отсюда. Может быть, сумеем найти местечко, где можно
что-нибудь выпить.
Этой сухой прозаической фразой он хотел нарушить очарование вечера. Но
этого не случилось, потому что Алгол все еще ярко сиял на южном небе.
- Марчелло, мне кажется, что я люблю тебя. - Голос Кэролайн был едва
слышен в шуме прибоя.
- Не говори глупостей, - буркнул Поллетти, стараясь казаться
равнодушным и скрывая за грубостью волнение.
- Я люблю тебя, - повторила она.
- Не валяй дурака, - сказал Поллетти. -
[277]
Эта сцена на берегу очень романтична, но давай не будем заходить
слишком далеко.
- Значит, ты тоже любишь меня?
- Это не имеет значения, - ответил Поллетти. - В данную минуту я могу
сказать что угодно и даже поверить этому - но только на минуту. Кэролайн,
любовь - это чудесная игра, которая начинается с веселья и счастья и
заканчивается женитьбой.
- Разве это плохо?
- Судя по моему опыту, да, очень плохо, - отозвался Поллетти. -
Семейная жизнь убивает любовь. Я никогда не женюсь на тебе, Кэролайн. Не
только на тебе, а вообще. По-моему, весь институт брака является фарсом,
пародией на человеческие отношения, злой шуткой с зеркалами, абсурдной
ловушкой, в которую люди сами загоняют себя...
- Почему ты так много говоришь? - вдруг спросила Кэролайн.
- Я разговорчив по натуре, - ответил Поллетти. Внезапно ему захотелось
обнять девушку. - Я так люблю тебя, Кэролайн, - сказал он. - Я обожаю
тебя, несмотря на то, что мой внутренний голос предостерегает меня от
этого.
Он поцеловал ее, сначала нежно, затем страстно. И тут понял, что
действительно любит ее; это удивило его, наполнило бесконечной радостью и
глубокой печалью. Он знал, что любовь - это отклонение от нормы, одна из
форм временного безумия, непродолжительное состояние самовнушения.
Любовь представляет собой состояние, кото-
[278]
рого умные люди благоразумно стараются избегать. Но Поллетти никогда не
считал себя особенно умным, да и благоразумие не относилось к числу его
добродетелей. Он потакал себе во всех желаниях, что само по себе было
своеобразной мудростью. По крайней мере он так думал.
ГЛАВА 16
В Колизее царила глубокая ночь. Она, словно водоросли, льнула к
древним камням. Ее благоговейная целостность нарушалась светом дуговых
ламп, установленных в несколько рядов.
Внизу, на песке арены, впитавшем когда-то так много крови, полдюжины
операторов хлопотали у своих кинокамер. Танцовщицы ансамбля "Рой Белл",
расположившись на специально выстроенной сцене, отдыхали после репетиции и
обсуждали животрепещущую проблему - как избежать сечения волос. Недалеко
от них, в автобусе, набитом приборами и аппаратурой, сидел Мартин, в
последний раз проверяя углы захвата съемочных камер. В этот новый
командный пункт он перебрался из бального зада Борджиа. В зубах у Мартина
была зажата тонкая черная сигарета. Время от времени он вытирал
слезившиеся глаза.
Позади него у маленького столика сидел Чет. Он раскладывал пасьянс,
что свидетельствовало о колоссальном нервном напряжении.
Коул сидел за спиной Чета. Свидетельством его колоссального нервного
напряжения было
[279]
то, что он беспокойно дремал в своем кресле. Внезапно он проснулся, потер
глаза и спросил:
- Где она? Почему не поддерживает с нами связь?
- Успокойся, малыш, - произнес Мартин, не оборачиваясь.
Он уже в сотый раз проверял углы действия своих съемочных камер, и это
свидетельствовало о нервном напряжении, ничуть не меньшем, чем у других,
менее значительных людей.
- Но она уже давно должна была выйти на связь! - раздраженно сказал
Коул. - Тебе не кажется...
- Мне ничего не кажется, - перебил его Мартин и велел камере номер три
отодвинуться назад на полтора дюйма.
- Клади черную десятку на красного валета, - подсказал Чету Коул.
- Тебе не кажется, что не следует совать свой нос в мои дела? -
заметил Чет ласково-зловеще.
- Успокойтесь, парни, - добродушно произнес Мартин.
Прирожденный руководитель, он инстинктивно чувствовал, когда следует
ободрить подчиненных, а когда осадить. Спокойным голосом он распорядился
наклонить камеру один на полтора градуса.
- Но ведь она должна была уже выйти на связь! - повторил Коул. - Она
не докладывала о развитии событий с момента приезда на пляж поклонников
солнечного заката. С тех пор прошло шесть или семь часов! Она не отвечает
на вызо-
[280]
вы. Что угодно могло с ней произойти, поверьте мне, что угодно! Вам не
кажется...
- Возьми себя в руки, - холодно скомандовал Мартин.
- Извините, - пробормотал Коул, поднося дрожащие руки к бледному лицу
и потирая глаза. - Это все из-за напряжения, ожидания... Со мной будет все
в порядке. Я сразу приду в себя, как только начнется работа.
- Разумеется, малыш, - согласился Мартин, - на всех нас влияет
ожидание, - и рявкнул в микрофон: - Прекратите наклон, камера один, и
поднимитесь ровно на полдюйма! И, черт побери, двигайтесь медленно!
- Красная двойка на черную тройку, - подсказал Коул Чету.
Чет не ответил. Он уже принял решение убить Коула сразу после того,
как добьется увольнения Мартина. Кроме того, он решил убить мистера
Фортинбраса и Кэролайн, а также своего шурина в Канзас-Сити, который без
конца изводил его:
"Ну, как дела у создателя образов?". Кроме того, он решил...
Дверь автобуса открылась, и вошла Кэролайн.
- Здравствуйте, парни! - произнесла она приветливо.
- Здорово, малышка! - небрежно отозвался Мартин. - Как дела?
- Все прошло гладко, - ответила Кэролайн. - Я сразу раскусила его,
поговорила с ним, и он согласился на телевизионное интервью утром.
[281]
- И никаких трудностей? - равнодушно поинтересовался Чет.
- Никаких. Он согласился почти без уговоров, с самого начала все шло
по-деловому. Аванс - пятьсот долларов и пятьсот долларов утром перед
началом съемки.
- Отлично, просто великолепно, - обрадовался Мартин.. - Но чем ты
занималась после этого? Я хочу сказать, что прошло пять часов с момента,
когда ты должна была выйти на связь, и мы, вполне естественно,
беспокоились о тебе.
- Дело было так, - начала Кэролайн. - Я уже собиралась уходить, но
решила познакомиться с ним поближе, поэтому и вернулась. Мы выпили по
коктейлю, затем пошли на прелестный маленький пляж, сидели, разговаривали
и смотрели на звезды.
- Очень хорошо, - улыбнулся Мартин. Угол его левого глаза начал
подергиваться в нервном тике. - Какое у тебя создалось о нем впечатление
после близкого знакомства, а?
- Он чудесный человек, - произнесла Кэролайн с мечтательным выражением
на лице. - Видишь ли, он пытался расторгнуть свой брак в течение
двенадцати лет, а тем временем жил с этой безумной Ольгой, а теперь, когда
брак расторгнут, он не хочет жениться на Ольге.
- Очень интересно, - сказал Мартин.
- Между прочим, он не хочет больше ни с кем вступать в брак, -
сообщила Кэролайн, - даже со мной.
[282]
Чет выпрямился так внезапно, что рассыпал карты.
- Что ты сказала? - спросил он.
- Я сказала, что это похоже на любовь, - ответила Кэролайн.
- Что значит "любовь"? - произнес Чет. - В твоем контракте четко и
ясно сказано, что тебе запрещается влюбляться в кого бы то ни было во
время подготовки и осуществления твоего десятого убийства. Более того, там
особо оговорено, что тебе запрещается влюбляться в свою жертву.
- Любовь, - спокойно заметила Кэролайн, - существовала задолго до
появления контрактов.
- Зато контракты, - вмешался Мартин, не скрывая ярости, - обладают
гораздо большей юридической силой, чем любовь. А теперь послушай, беби,
ведь ты не собираешься подвести нас, правда?
- Нет, наверное, - покачала головой Кэролайн. - Он сказал, что тоже
любит меня... Но если он не собирается на мне жениться, ему лучше умереть.
- Вот что значит сила воли! - одобрительно отозвался Мартин. - Только
никогда больше не забывай об этом, ладно?
- Не забуду, можешь не беспокоиться, - холодно бросила Кэролайн. - Но
тебе не кажется...
- Мне ничего не кажется, - сказал Мартин. - Послушай, давай немного
поспим, чтобы к утру быть свежими и отдохнувшими. Согласна? Вот и хорошо.
Никто не возражал. Мартин отдал распоря-
[283]
жения, и дуговые лампы медленно погасли. Операторы и танцовщицы уехали.
Мартин, Чет, Ко-ул и Кэролайн разместились в "Роудраннере XXV", взятом
Мартином напрокат, и отправились в отель.
Черная непроницаемая ночь нависла над Колизеем. Мрак пронизывали
только редкие лучи рогатой луны, приближавшейся к полнолунию, которые
проникали сквозь облака. Из древних камней сочилась тишина, и ощущение
неминуемой смерти окутывало арену, которое будто поднималось от песка,
давным-давно пропитанного кровью гладиаторов.
Из сводчатого прохода вышел Поллетти. Его лицо было суровым. Следом
шел Джино.
- Ну? - спросил Поллетти.
- Все ясно, - ответил Джино. - Она - твой охотник. В этом нет сомнений.
- Разумеется. Я убедился в этом, когда она шла за мной к морю.
Убийство перед телевизионными камерами!.. Какая реклама! Очень
по-американски.
- Я слышал, что так поступают теперь и в Милане, -- заметил Джино. -
И, конечно, немецкие охотники, особенно в Руре...
- Знаешь, что она сказала мне сегодня? - спросил Поллетти. - Она
сказала, что любит меня. А сама все время думала о моем убийстве.
- Женское вероломство общеизвестно, - сказал Джино. - А что ты сказал
ей?
- Я ответил, что тоже люблю ее, - ответил Поллетти.
[284]
- А ты случайно не любишь ее на самом деле?
Поллетти задумался.
- Тебе это может показаться странным, но она действительно очень мила.
Хорошо воспитанная девушка, очень застенчивая.
